Николай Задорнов - Капитан Невельской
— А может быть, лучше тебе, капитан, сначала сходить на Амур и занять там места, а потом идти в Аян и менять там корабль большой на меньший? — спросил Чумбока. — Потом делай что хочешь. Тогда и поедут Позь и Питкен, которых мы выбрали.
— Вот вы выбрали Позя, — сказал капитан, обращаясь к толпе и не отвечая на вопрос Чумбоки, — но ведь Позь наш друг. Может быть, Позь думает одно, а вы другое? Может быть, есть люди несогласные с Позем…
— Зачем так говоришь, капитан, — ответил один из стариков. — Здесь собрались люди из нескольких деревень. Мы собрали соседей с Удда. Все согласны с Позем. У гиляков ум один. Позь и Питкен скажут все, что мы думаем.
— Идите, собирайтесь в дорогу, — сказал им капитан. — Когда взойдет солнце, будем тянуться из гавани. К ночи вам надо быть на корабле.
— Ты не беспокойся, капитан, мы найдем, что сказать в Аяне, — говорил Позь.
— Капитан, а у тебя баба есть? — спросил Питкен, тот самый румяный и широколицый гиляк, к которому заходил в юрту Невельской, когда осматривал косу. — Нету? Худо! Оставайся у нас, и мы тебя женим. Будешь тут на косе жить. Место очень хорошее.
— Теперь, Дмитрий Иванович, только бы нам самим не разрушить веры в нас, — сказал капитан, заходя с Орловым в палатку. — Начали мы хорошо.
— Ух, в Аяне много товару! — говорил Чумбока, стоя у палатки в толпе гиляков. — Я слыхал, люди рассказывали… Там дом как гора, и в середине до самой крыши — пушнина…
Орлов накануне подлил масла в огонь, рассказал гилякам про аянские магазины, про службу в аянской церкви.
«Они чуть не упрекают меня в трусости, — подумал капитан, простившись с гиляками и отходя в шлюпке от берега. — Наслушался я сегодня достаточно!»
Из ночной тьмы подплывали огни «Байкала».
Глава девятая
ЕПИСКОП
Через два дня вошли в Аянский залив. Аян неузнаваем. Залив чист. Жара, сопки в зелени, в гавани оживление, полно судов: пришел «Охотск», стоит «Ангара». Из Америки пришел компанейский корабль «Атка», тут же два иностранных китобоя.
На берегу — казаки, якуты, матросы. Готовятся к отправке на Камчатку. Грузят чуть ли не весь Аян на суда. Разгружают «Атку», из Америки пришла пушнина.
«Повезут ее в Китай через полсвета на тысячах лошадей, когда на этой же «Атке» можно дойти в Шанхай прямо, и копейки будет стоить, да англичане, видишь, не велят… Подлецы, господа петербуржцы!» — подумал капитан.
Увидя Невельского, идущего с берега вместе с Кузьминым, Завойко на миг остолбенел.
— Это вы, Геннадий Иванович?
— Как видите, Василий Степанович!
— Так я очень рад! Но разве вы не ставите пост? А «Охотск», слава богу, прибыл благополучно, и «Ангара» тоже, и я изготовляю «Ангару» для следования к вам…
— Пост уже поставлен в день Петра и Павла и наречен Петровским в память августейшего флотоводца. Слава богу, что прибыли «Охотск» и «Ангара».
«Э-э, да он, кажется, струсил остаться без судна! — подумал Завойко. — Каков храбрец из Петербурга! Ох, не думал я, что он еще и трус!»
— Так идемте, что же мы разговариваем посреди улицы…
— Главная новость, Василий Степанович, — со мной прибыли послы гиляков. Беседуйте с ними и убедитесь, каковы они к нам, что желают, и пошлите об этом в правительство. Вся моя надежда на вас и на вашу помощь… И второе — я прошу вас дать мне не «Ангару», а «Охотск».
— Так это очень важно, что прибыли послы гиляцкой нации, Геннадий Иванович! На наше с вами счастье, пришел из Америки на «Атке» преосвященный Иннокентий. Он уж умеет беседовать с дикарями. Он все подтвердит, и это будет верно и принято правительством. Дай бог такого свидетеля во всех наших с вами делах, Геннадий Иванович!
— Есть ли мне письма?
— От Николая Николаевича вам нет ничего!
«Я, как всегда, напрасно надеялся! Столько надо написать ему — кажется, умом сразу не охватишь, выложить все планы, просить обо всем, что так необходимо. Но что с ним — бог весть! Что там, здоров ли он, жив ли?»
— Ну, а как Орлов?
— Он жив, здоров. Прекрасно справился, все приготовил отлично, лучше нельзя желать.
— Я вам говорил, а вы не верили… А что Амур?
— Да хорош! Орлов нашел еще один фарватер, гиляки показали. Одиннадцать сажен глубины, а в малую воду четыре. Вот что значит он был с языком, а мы в прошлом году без переводчиков на протоку попали.
Невельской сказал, что решил занимать устье и просил помочь.
— На то у вас нет полномочий…
— Так вот об этом я и говорю…
— Так то невозможно!
— Нет, Василий Степанович, возможно. Это надо сделать… Суда иностранцев подходят… На свой риск… И поставлены уже посты! Что же? Бояться нам с вами ответственности — значит все провалить…
«Язык у него заплетается, как он палит! Заговариваться стал. Ей-богу, сумасшедший, и мне жаль, что такое дело поручено ему!»
— Весной я спускаюсь из Забайкалья по Амуру… А Орлов на устье и все держит в своих руках. В будущем году все занять! Это реально! Я клянусь, гиляки — залог… Помогают нам и рады нашему приходу. Все обследую, и будет ясная картина! Пост поставлен, заложен краеугольный камень. Учреждены будут наблюдательные посты в лимане и на устье Амура, куда запрещается касаться… Беда, Василий Степанович, не за горами, и нужны наши с вами решительные действия.
— Я готов, Геннадий Иванович! Да что за беда? Мне своей беды хватит, дай бог с Камчаткой справиться!
— Весной к лиману подходило судно, меряло воду и землю!
«Ох, он каждый раз, возвращаясь оттуда, твердит про это судно. Он знает, что в Петербурге того страшатся, и пугает их этим чучелом. Оно у него то и дело ходит к лиману!»
— А раз было весной, то, верно, придет и осенью. Как мне быть? Вот я поставил на-блю-да-тельные посты там, куда мне запрещено было идти, с тем, чтобы при встрече с иностранцами было им объявлено… — продолжал Невельской. — Я пишу губернатору, мне нужен лишь намек, и я действую. Мне не надо инструкций об этом, я потом докажу, что не мог поступить иначе.
— Я бы сказал, что не слышу всего этого. Но я этого не скажу, потому что должен быть прям и честен, и взять ответственности не могу… Что я могу — все сделаю. Теперь есть товары, караваны пришли. Но что не могу…
— Ах, что значит не можете! Вы можете все! Вы губернатор Камчатки, в вашем ведении и Аян, и Охотск, и все их ресурсы.
— Вот уже едет сюда новый начальник на мое место — Кашеваров[120], и я ему оставлю предписание.
Невельской знавал Кашеварова прежде.
Капитан распечатал письмо Миши. Перед отъездом Корсаков писал из Охотска, что сам идет на Камчатку на «Иртыше». А на «Охотске» отправляет для Амурской экспедиции все, о чем просил Невельской: инструменты, оружие, порох, две пушки, солонину, муку, сеть для лова рыбы, теплую одежду, кирпичи, тес, двух семейных пожилых матросов, нитки.
Он писал также, что удивлен, откуда Завойко взял, что казаки понимают по-якутски, что он выбрал наилучших и что они едут на Амур с охотой, все они якутов совсем не знают, что среди них он посылает Беломестнова и Парфентьева, которые считались лоцманами в Охотске.
«Вот за это спасибо!» — подумал Невельской и готов был поцеловать эти листы, присланные Мишей. Верного и доброго друга, надежного и старательного в деле почувствовал капитан.
Невельской засуетился, сказал, что сейчас же отправляется на «Охотск».
На судне капитан осмотрел грузы, порасспросил штурмана Чудинова, худого чернявого командира «Охотска», про Мишу, про сборы…
На палубе выстроился десант, сформированный Мишей Корсаковым: десять казаков, назначенных из Охотска в экспедицию. Тут были и ражие ребята, вроде знаменитого охотского Парфентьева, белобрысого рослого мужика, со скуластым, изможденным на вид лицом и с большими красными ушами. Но в большинстве казаки — мелкота. Гижигинцы и охотцы не отличались ростом и видом.
Они со страхом и благоговением смотрели на делавшего смотр Невельского, о котором слыхали, что он «даже Амур открыл», реку сказочную, о которой толковали с давних пор. Казаки мечтали глянуть сами на «этот Амур».
— Как фамилия? — спрашивал капитан у правофлангового.
— Парфенчьев!
Невельской еще в прошлом году заметил, что все местные жители шепелявят.
— Как фамилия? — шел он дальше по ряду.
— Беломешнов! — отвечал казак с рыжими усами. У него тихий голос и кроткий, немного испуганный взгляд.
— Аношов! — отвечал Аносов, черный, как жук.
— Овщянников! — внятно гаркнул рослый и худой парень.
У каждого казака под второй пуговицей на мундире бумажка, в которой указано, что ему выдано из имущества.
— Кто же завел такую моду? — смеясь, спросил Невельской.
— Ляшкин! — громко, но тонко выкрикнул Беломестнов.
