Жанна д"Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
– Вот именно! Девушку явно подучили внушить королю опасные заблуждения!– не выдержал Ла Тремуй.
Герцогиня посмотрела на него то ли с жалостью, то ли с отвращением. Ей, наконец, надоело улыбаться.
– А если и так, – сказала она с прежней отчуждённостью, – если и подучили, что в этом опасного?
– Это подлог, мадам! – прошипел Ла Тремуй.
– Тогда поймайте злодея за руку и докажите, что он желал зла нашему королю. Вы это сможете?
Граф в ответ зло промолчал. Ответить ему было нечего.
Пока нечего…
– В любом другом случае Дева является последним шансом на спасение для страны, загнанной в угол, – продолжила герцогиня. – Собирая доказательства в её пользу, вы, как человек искренне преданный, лишь помогаете своему королю.
– Королю ли, мадам?
– Естественно. Ни герцогу Бэдфордскому, ни герцогу Бургундскому Дева корону не предлагает!
Её светлость сердито запахнула свою меховую накидку и откинулась на спинку стула.
– Или я ошиблась, придя к вам? – спросила она ледяным тоном. – Страстное желание замолить свои грехи дружбой с герцогом Бургундским совершенно отвратило вас от реальности? Вы уже не видите, что действительно хорошо для короля, а что лишь продлит его унизительное положение, чтобы затем унизить ещё больше, потому что герцоги Бургундские никогда ничего не забывают. Впрочем, возможно, вы на это и рассчитываете.
Ла Тремуй выпрямился.
– По какому праву, мадам…
– По праву матери, – перебила герцогиня. – Или поймайте меня за руку и докажите, что я не люблю Шарля, как собственного сына!
Она замолчала, вызывающе глядя в лицо министра, и Ла Тремуй снова был вынужден признать, что ответного хода у него нет.
«Ах, знать бы, в чём у неё тут личный интерес?», – подумал он с тоской. – «Или что-то, в чём она была не слишком чистоплотна… Нельзя же, без малейшей оплошности контролировать такое дело столько лет! Столько лет… А кстати, сколько?».
В мозгу Ла Тремуя, словно костяшки на счётах, защелкали недавние и давние события. Бургундец, Бурдон, мадам де Монфор, Арманьяк… Или ещё дальше? Луи Орлеанский!
Ах, чёрт!..
Времени на то, чтобы подумать сейчас совсем не было, но что-то зацепилось… зацепилось… Эх, чуть бы раньше! Но теперь уже всё потом… А пока – потянуть бы время, поторговаться… Обидеться, наконец!
– Естественно, мадам, вы любите его величество, как родного, – выдавил Ла Тремуй, стараясь смотреть на собеседницу по возможности независимо. – Никто не ставит под сомнение ваши чувства. И я, как человек облечённый доверием короля, разумеется, приложу все силы… Однако, намёки, которые вы делали…
– Как замечательно, что мы нашли, наконец, общий язык, – снова расцвела улыбкой герцогиня и поднялась. – И, раз уж делаем теперь общее дело, думаю, вы не станете возражать против того, чтобы комиссию возглавила я? В конце концов, проверка на девственность вряд ли пристала государственному мужу. Даже такому, м-м… облечённому доверием, как вы.
Лицо Ла Тремуя вытянулось. Герцогиня засмеялась.
– Вижу, вы согласны, – сказала она, разворачиваясь, чтобы уйти.
– Само собой, я предоставлю это вам, – процедил Ла Тремуй сквозь зубы уже ей в спину.
ПУАТЬЕ
(начало марта 1429 года)
Древний замок прихорашивался и суетился, как стареющая жена, что ждёт мужа из долгого загула с уже надоевшей любовницей.
Обветшалые стены кокетливо прикрылись голубыми полотнищами с гербами Пуатье; пробившаяся кое-где на камнях мшистая поросль была заботливо счищена, и свежие следы соскобов походили на пятна белил, неумело нанесённых на постаревшее лицо. Зато королевские лилии, украсившие стены замка после смерти безумного короля, сияли свежей побелкой, символизируя чистоту и непорочность Лотарингской Девы, ради которой в Пуатье вернулся весь двор.
Когда-то именно здесь Генри Короткая Мантия пленил свою жену Алиенору Аквитанскую. И многим, считавшим именно эту королеву единственной губительницей Франции, представлялось очень символичным, что из Пуатье начнёт свой путь Дева-Спасительница.
В положительных результатах проверки при дворе не сомневались, потому что прекрасно знали: вера дофина в Жанну – не мимолётный каприз. А прислуга и жители окрестных деревень считали, что проверка Божьей посланницы всего лишь необходимый ритуал вроде молебнов, совершаемых перед ответственными сражениями.
«Она просто дожидается, когда ей скуют доспехи», «она ждет, когда соберется армия, и все рыцари должным образом примут святое причастие», «она передаёт Божье послание, потому так много священников съехалось», – шептались между собой крестьяне, которым обо всём рассказывали ремесленники, в свою очередь узнававшие новости от замковой прислуги.
Дева волновала всех. И, может быть, впервые происходящее возле трона так живо отзывалось там, где в другое время просто покорно принимались на веру все резоны высшей власти. Жанна как будто протянула связующую нить через пропасть, разделявшую миры вассалов и их сюзеренов. И по этой нити живым весенним током пульсировала идея всеобщего объединения – идея нации, восстающей за свои права. Перешёптывания крестьян, узнававших новости через десятые руки, были не просто искажённым отголоском событий при дворе. Они говорили о Деве так, как говорят о близких, чья судьба сродни собственной, кому – только позови – сразу побегут на помощь и в чьей помощи не сомневаются!
Может поэтому каждый слух, разлетавшийся среди черни и рабов, был уже не сплетней, где-то кем-то услышанной и многократно перевранной, но отражал истинное положение дел.
Пока шло разбирательство, Жанне, на самом деле, спешно ковали доспехи. Дофин велел, чтобы они были «белыми», поэтому каждую деталь полировали особым образом, что требовало времени. Вместе с тем для неё вышивали собственное знамя, рисунок которого, по слухам, она сделала сама под руководством отца Паскереля!
И военачальники, действительно, собирали войска для нового удара под командованием Девы. И священники, собранные в комиссию, не столько экзаменовали Жанну, сколько получали от неё урок за уроком.
При дворе, как анекдот, смаковали некоторые вопросы, которые задавали Деве.
– Вы слышали, говорят, де Сеген пытался её подловить и спросил – на каком языке Господь изъявил ей свою волю?
– А она что?
– Вы же знаете Сегена – он упрямо бормочет на своём лимузенском наречии, да так, что половины слов не разобрать. Вот она и ответила: «На лучшем, чем у вас»
– Ха-ха-ха!
– А монсеньор Эмери спрашивал, зачем нужны солдаты, если Господь и так желает Франции победу?
– Ей Богу, спросили бы меня – я не знал бы что ответить.
– А она даже не задумалась! «Солдаты, – говорит, – будут сражаться во славу Божию, и он дарует им победу»… Не удивлюсь, если Эмери теперь засядет за трактат. Что-то на тему: «Богословские споры о грани между действием Божьей милости и мирскими средствами»
– Припоминаю, Монмут всё говорил, что его
