Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены
— Беда, братцы! — сказали нарочитые. — Ромеи замирились с Ираном и бросили против нас когорты палатийские, ту силу, с которой наша рать не может справиться. Пал в бою лучший предводитель воинов склавинских Ардагаст, стал жертвой подлой измены Мусокия. Придите, анты, и станьте в помощь нам. Вспомните, мы с вами кровные есть, нам негоже сторониться друг друга.
Даная не замешкалась, узнав о том, и едва не первая появилась у стольника.
— Что будем делать, Светозар? — спросила испуганно.
— Созывать совет старейшин. Приходи, подумаем сообща с ними, как нам быть и что делать.
— Это надо случиться такому, — пожалела, и в том ее сожалении Светозар увидел, но скорее почувствовал, чем увидел, не просто сожаление, — наибольшее понимание, что были и могут быть, потери.
В это время он близко стоял около Келагаста. Как мужа, знакомого с римским правом и удостоенного звания стольника, его гостеприимно приняли в Волыни и на совете старейшин назвали первым советником князя-предводителя и послом земли Трояновой. Но случилось так, что Светозар еще ближе и надежнее сошелся за эти годы с Данаей, получил около нее едва ли не самое уютное, что имел прежде, место. Поэтому не мог не понимать ее и не сожалеть вместе с ней.
Когда сошлись все и выслушали склавинов, обратились, прежде всего, к нему.
— Княжич Светозар, ты долго был у ромеев. Скажи нам, чем обусловлен их поход за Дунай и именно на склавинов?
— Одним единственным: частыми походами склавинов в ромейские земли, их намерением завладеть той землей, сесть в ней на веки вечные.
Келагаст счел нужным переспросить:
— И это действительно так есть?
— В Византии походы те, как и вторжение обров, у каждого на устах. Давно требуют от императора: «Замирись с персами, освободи палатийские когорты и брось их против обров и славян». Так и произошло.
— Так как же нам быть?
— Легкомысленно относиться к Византии не приходится. Однако и на помощь склавинам не можем не придти.
Советники зашумели. Одни выражали свое согласие с тем, что говорил Светозар, другие сомневались в его увитых туманом речах: как можно и склавинам придти на помощь, и Византию не разгневать?
Поинтересовался этим и Келагаст.
Светозар, как и перед этим, не медлил с ответом. Да и чего должен медлить, если взвесил этот ответ на точных весах — своей совести.
— Мы, как знаете, имеем с ромеями договор о невторжении. Пойти сейчас против них ратью означало бы нарушить давно и надежно устоявшийся мир.
— Мы не в их землю вторгаемся, — сказал кто-то, — пойдем на помощь тем, против кого они подняли меч.
— Это неважно. Так или иначе, пойдем на ромеев и будем биться с ромеями, а это будет не чем-то другим — сечей, нарушением заключенного договора. Делать надо мудрее: пошлем — и немедленно — посольство к ромеям с такой речью:
«Склавины — наши кровные братья. Если вы, ромеи, есть друзья антам и предпочитаете быть ими и впредь, отведите рать свою за Дунай, оставьте землю Склавинии в покое. Если этого не произойдет, мы, анты, вынуждены будем выйти и встать против вас всей своей силой». Учтут это — хорошо, не учтут — все-таки соберемся и пойдем.
— Разумно! — послышались голоса. — Ей-богу, и разумно, и честно. Если не прислушаются и не уберутся восвояси, не мы — они будут повинны за нарушение покоя между нашими землями.
— А, еще, скажем, — подумал и бросил искру в огонь Светозар, — есть гнев на склавинов, гасите его в сечах со склавинами на своей земле.
— Приставай на этом, княже! Приставай! И чтобы посольство не тратило дни на путях в Константинополь, — подсказал кто-то из старейшин, — посылай его в землю склавинскую, к стратегам, которые сражаются со склавинами.
— Нет, — возражали другие. — В оба конца посылай нарочитых: и к стратегам, которые разоряют Склавинию, и к императору. Так будет вернее.
Келагаст поднял меч, а дождавшись тишины, сказал:
— Все ли держитесь этого?
— Все!
— Так и сделаем: пошлем послов своих в оба конца, а между тем будем собирать рать.
— И поставим ее на рубежах, — посоветовали старейшины, — пусть видят ромеи и знают: мы можем и переступить их, если не уберутся из Склавинии
— Разумно! Поставим рать на рубежах! Увидят — закрутят задницами, и прежде ромейские стратеги!
Келагаст не отпирался. В нем заговорил дух мужа, стремящегося к победе, и он со всем и всеми соглашался. Видел же: это и есть тот случай, когда сможет представить себя миру. Убоится император и уйдет со Склавинии по доброй воле — все будут знать: заставили уйти анты; дойдет между антами и ромеями до сечи — снова будут знать: славяне взяли верх над ромеями там, что там анты, а вел антов князь Келагаст. И пусть посмеет тогда упрекнуть в чем-то Даная или напомнить лишний раз — ты князь до поры до времени. Сильных не судят, а от способных взять верх над таким супостатом, как ромеи, не отказываются.
XXXVII
К стратегам, стоявших во главе ромейских легионов в Склавинии, послали других послов. Светозару же, как известному в стольном городе Византии, посоветовали отправиться в Константинополь. Да и сам он не возражал. В одном, не очень был уверен, что стратеги ромейские будут слушать послов антов, и уйдут из Склавинии без разрешения императора, а во-вторых, он, Светозар, действительно хорошо известен в Константинополе, ему легче будет получить доступ к императору, чем кому-то другому из посольства антов. Какой-то вес в выборе посольской миссии имело и то, что никто не был так знаком с норовом ромейских послов, как он. Поклясться может: решение императора о ратном походе или его прекращении зависит не столько от императора, как от тех, которые вокруг него вращаются. А среди таких, стоящих близко к императору, немало его Светозаровых, учителей, как и друзей по учебе. На них и возлагается надежда. Пусть не вся, но все же не последняя.
Когда прибыл в Константинополь и заговорил о своей посольской миссии, не мог не заметить: ромеи удивлены, и всполошились, услышав из уст своего выученика намерения антов вмешаться в спор со склавинами. Та тревога быстро пошла гулять по Августиону и не обошла, конечно, аварского посольства, которое при Маврикии постоянно находилось в Константинополе. А от тех доверенных послов Светозарова миссия не замедлила стать достоянием ушей кагана и в сомнительной, как на его усмотрение, версии. Ибо не только Таргит докладывал ему, доложили и посланные в Склавинию выведники, и, что больше всего смущало дух Ясноликого, уверяли, что им доподлинно известно другое: анты, оставаясь верными союзнической договоренности, подают помощь: ромеям и уже тогда, как преодолеют склавинов, пойдут вместе с ромеями на аваров.
«Знай, Ясноликий, — предостерегали, — дружины князей антов стоят на рубежах склавинской земли в Карпатах и вот-вот пойдут по ней лавами».
Разнобой в сведениях не мог не породить в кагановом сердце смятение, а затем и ярости: как смеют одни с другими идти в Склавинию, топтать конями ее землю? Разве забыли: Склавиния — его земля Он был там, владел ею, а то, что ушел оттуда, не является еще резоном. Ушел по своей воле, как и придет, брать дань с нее, как с поверженной в сече, также.
— Небо свидетель тому, — высек искру, и родилось пламя, — этого нельзя так оставлять.
— Да! — вскочили созванные на совет тарханы. — Этого нельзя так оставлять!
Их поддержали недавние отроки, прежде всего те из них, которые успели отличиться в сечах и стать предводителями в турмах, а затем и советниками. И всколыхнулось море, пошла гулять волна человеческого гнева. Одна выше второй и сильнее второй.
— Мы осквернены, Ясноликий! Заметь, ромеи все еще считают нас за своих наемников, тех, что являются у них конюхами и не могут покорить себе других!
— А анты? Чего идут в Склавинию анты? Труби, достойный предводитель, поход! Дай нам волю — и мы выгоним за Дунай ромеев, закроем путь в Склавинию антам!
Старшие и мудрые страдали уже: неужели эти крикуны возобладают?
— Не торопитесь! — урезонивали младших. — Поспешность надлежит представлять на поле боя, не здесь. Трезвый ум другое говорит: пусть будет так, чтобы анты разбили с ромеями кувшин из-за склавинов и порубили друг друга в сечах. Мы же, авары, дождемся подходящего времени и пожнем плоды тех распрей.
— Ждите, как же, дождетесь! Сиденье не пойдет нам на пользу. Небо тому свидетель: не пойдет!
До сих пор молчаливый, хотя не меньше, чем его советники, возмущенный каган подал знак и тем положил конец спорам.
— Пристаю к мысли одних, — говорит значимо, — не чуждаюсь советов и других. В битву сразу, не оглядевшись, лезть нам не пристало. А однако и молчать, когда речь идет о Склавинии, не подходит. Зовите писцов.
Баян был уже слишком пожилой, чтобы метать, как когда-то, молнии и катить долами громы. Сидел на возвышении седой, как лунь, и вполне ссутулившийся, а еще порезанный бороздами-морщинами. По нему видно, силится собраться с мыслями, а собраться не может. Гнев оттесняет их или старость не может отыскать в закоулках памяти желаемое? Ей-богу, младшим и башковитым неудобно стало за него. Кричат: Ясноликий, а где она, эта ясноликость, когда предводитель их больше на зловещего похож? Величают мудрым среди мудрых, а он никак не может представить ее. Ей-богу, потому и выбирает золотую середину, что старый уже. Если бы не былая слава, давно бы сказали: «Иди, старик, доить кобылиц на выпасах, уступи место другому предводителю». Но слишком велика она, слава Баянова, чтобы посметь сказать вслух то, что позволяла себе тайная мысль.
