Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены
— Может, потом? Я подожду.
— Надежды мало, молодец. Весьма слабый он.
Что же делать? Повернуться и уйти? Сказано недвусмысленно: весьма слаб. Но как уйдет, если поговорить очень надо.
— Я сын князя Волота из Тиверии, Светозар, — пояснил челяди. — Князь должен помнить меня по тому вече, которое было на Волыни. Скажите ему, вернулся из Константинополя, хотел бы побеседовать.
На этот раз ему не отказали твердо, велели подождать, передадут его желание княжичу Велемиру.
Княжич оказался внимательней и вежливей, чем челядь. Сам вышел к гостю, поздравил и обласкал его, как положено всякому хозяину, и уже потом пригласил к себе на беседу.
— Князь действительно очень болен. Так сильно, что я переживаю за него и не хотел возлагать на его плечи какую-то обязанность. Поэтому пусть княжич из Тиверии скажет все, что хочет сказать, мне, а я передам это в нескольких словах отцу.
Светозар понимал: здесь не место быть велеречивым. Впрочем, не сказать того, что хотел, тоже не мог. Там, за Дунаем, беспокойно сейчас и, может, больше, чем когда-либо. Во-первых, Византия, взяв над обрами верх, воспрянет духом и может решиться на большее, а во-вторых, обры, не поживившись в Византии, будут искать пищу в другом месте. Он был среди них, много слышал, а еще больше видел и потому уверен: те, что, не задумываясь, порубили двадцать тысяч пленных и только потому, что они не дали им ожидаемых солидов, — не станут колебаться, соберутся с силой и пойдут на ратные промыслы к соседям. А поскольку идти им некуда, кроме славянских земель, славянам следовало бы позаботиться о единстве между склавинами и антами, которого, кстати, давно уже нет. Только оно даст возможность преодолеть обров.
— К сожалению, анты тоже не могут похвастаться надежным единством. Князья окольные говорят, будто Кегаласт сеет раздоры. А это плохая примета и весьма несвоевременная. Именно о ней и хотел бы поговорить с князем Киева. Иду к Келагасту и иду с намерением сесть при нем на место, что определило мне Волынское вече. Должен услышать от князя, который, не сомневаюсь, больше знает, кто сейчас Келагаст и как мне быть с ним.
— Тревоги гостя не беспочвенны, — сказал, подумав, Велемир. — И у антов не все в порядке, и за антами тоже. На днях в Киев поступили неутешительные вести: Византия замирилась с обрами и вторглась освободившимися легионами в земли склавинов. Идет большая и не в пользу склавинов сеча.
— Так?
— Да, княжич. Надо, действительно, что-то делать, и немедленно, потому что разгром склавинов может стать и нашим разгромом… Я пойду же к отцу и скажу ему о тебе, — решился, наконец, Велемир и встал. — Подожди меня, это недолго.
Оставшись в одиночестве, Светозар встал и прошелся к окну, из которого видно Почайну, а потом и седой Днепр, долины за Днепром.
Боже праведный и боже милостивый. Всего лишь лето прошло, как был там, на склавинской земле, виделся с народом склавинским, таким вежливым и добрым к нему, застигнутого безлетьем, разговаривал с предводителями на совете князя-отца их — Лаврита. Не зря, выходит, печалился старый непослушанием младших, все-таки привело их непослушание, к вторжению. Что же теперь будет и как будет? Сумеют ли склавины собрать силу и выстоять в ратном поединке с ромейскими легионами или не сумеют? А как поведут себя в таком случае они, анты? Неужели отсиживаться будут и молчать, ссылаться на то, что имеют с ромеями договор на мир и согласие? Очень вероятно, что будет именно так, а нежелательно, чтобы было. Одно, у него, Светозара, есть обязанность перед народом, перед их князьями, а второе, Велемир правду сказал: их разгром станет и нашим разгромом. То без сомнения, это наверняка.
Хозяин сдержал обещание, недолго оставлял его наедине. Объявился вскоре и сказал приглушенно:
— Заходи, княжич. Отец ждет тебя.
Князь Острозор действительно чувствовал себя плохо. Лежал, обложенный подушками, до боли вымученный недугом и до неузнаваемости высушенный и постаревший. Ей-богу, встретил бы в другом месте, ни за что не признал бы, что это Киевский князь.
— Сказали мне… — едва вымучивая слова, — сказали, чем печалишься, княжич. Это хорошо, что печаль твоя такая. Как хорошо и то, что ты вернулся от ромеев мужем зрелым и смышленым. Я не смогу уже встать на помощь нашей земле. И отец твой князь Волот, отошел. Надеемся на вас. Вот с ним, моим сыном Велемиром, и с князем Радимом будете давать лад земле и народу. А Келагаст не понимает. Это тебя, княжич из Тиверии, касается, прежде всего. Иди и становись советником при нем, как вече велело. А станешь, постарайся убедить: единство славян со славянами и князей антов между собой — наше единственное спасение.
— Как быть со склавинами, отче-князь? — не удержался и спросил Светозар. — Неужели оставим их без помощи?
— Оставлять нельзя и не надо. Однако и с ратной помощью не спешите. У нас с ромеями договор о мире и согласии. Воспользуйтесь этим и пойдите к ромеям и скажите ромеям: если с нами хотят жить в мире, то пусть замирятся и со склавинами. В противном случае мы разрываем с ними хорошие отношения и вольны поступать так, как велит нам делать честь и совесть наша.
Светозар поклонился старому князю, подтвердив тем самым свое согласие с ним и свое почтение к нему, и потом пожелал ему выздоровления и вышел.
XXXVI
На Волыни Светозар не спешил выдавать себя за того, кто он на самом деле. Поселился за городом, взял в руки гусли и пошел между торговых людей. Беседы князей по околиям земли Трояновой слышал уже, интересно было знать, что говорит о предводителе на Дулебах простой люд — гончары, ковачи, шорники, рыбаки, те, кто трется возле княжеского терема, и те, что далее от него. Чтобы собрать таких и получить доверие, пел песни. Сначала веселые, те, которые зовут в группу или заставляют ударить лихом об землю в группе, дальше всякие: те, что берут за сердце и умиляют, и те, что делают только умиленное сердце сталью. Когда присмотрел: группа собралась вон, какая, спел и об убитых на Дунае.
Слышал и видел: дух рассказанного не только поразил — заворожил торжковых. Каменели лицом и слушали, слушали и каменели. Пока не лопнуло у некоторых терпение.
— Да удивительно, — спросил, — что про них поется в песне, творение песняра или обры правда учиняют такое с подневольным им людом?
Светозар улыбнулся утешено и положил на струны, только что священнодействуя на них, десницу.
— Творение, чтобы знали, всегда является откликом чьего-то сердца на человеческую радость или безлетья.
— Может, и так, но все же…
— Не верится, правда?
— Да не верится. Что же ромеи? Неужели простили обрам это кровавище, то глумление над народом своим?
— Право, не очень печалился им, когда пошли после той кровавищи всей своей ратной силой не на обров, а на склавинов, которые вон какую гибель имели этим же летом и от тех же обров.
— Да, — встали на сторону Светозара торжковые. — Истину говоришь, песняр: далеко, не очень печалился. Слышали мы о той напасти, что ее имеют склавины. Не ведали только, что те, от кого удостоились ее, имели свою и имели от обров. Ты везде бываешь, человек божий, много видишь и знаешь. Не скажешь ли нам, когда наступит конец безлетью, как и жестокости человеческой, как и бессмыслице?
— А вы сами не знаете, когда?
— Откуда будем знать, если народ пошел такой, что его и в ступе не растолкуешь?
— Причем тут народ? — сказал один из толпы, до сих пор молчавший: и строгий, даже гневный с виду. — Будто народ жаждет сражений, посылает рать на рать и учиняет сечи. Это все предводители, то ихние злые умыслы взбалтывают миром и льют кровь ни в чем неповинного народа.
— Думаете, что так?
— А почему не думать? Будто из того, что говорит песняр, не видно. Разве наш князь лучше тех предводителей обров или ромеев. Скажете, он не проливал столько крови, как те два? То прольет еще, вот увидите.
Сказал и пошел прочь.
— Типун тебе на язык, — выругался кто-то из шорников.
— Почему он? — поинтересовался Светозар и кивнул на того, что уходил.
— Из тех, что имеют обиду на князя Келагаста. Умыкнул дочь его и сделал своей наложницей.
— Так? Князь Келагаст имеет наложниц? А что же Даная?
— Право, не очень довольна тем. Всякое говорят, да, то всего лишь разговоры. Как действительно там, не знаем.
Дела-а… Келагаст, значит, не только с окольными князьями позволяет своевольничать, с народом дулебским также. На что же он надеется? Как такого уважать? Или за таким пойдет кто-то, тем более в тревожный час? Безлетье ведь витает над рубежами земли Трояновой и вот-вот может пересигануть через рубежи.
Не к добру это. Ей-богу, не к добру. Что же сделать, если так, ему, Светозару? Отречься от Келагаста и вернуться в отчую Тиверию? Оно вроде бы и так: и чистый может загрязниться, в грязи вращаясь. А все ли к лучшему сложится, если сделает именно так? Князь Тиверии, как родственник, был бы ему надежной опорой и единомышленником, это правда. Но не через князя Тиверии и не через кого-то другого вести посольские переговоры, когда дойдет до того, только через Келагаста из Волыни. Этих мыслей придерживались, когда речь шла об антах, в Византии, то же слышал из уст князя-отца Склавинии Лаврита. А если так, стоит ли спешить с побегом от Келагаста? Волынь — не только Келагаст, есть еще совет старейшин, есть, впрочем, и Даная. Что если старейшины — не такие уж и сторонники Келагастовых деяний, и Даная — не такая уж и бессильная наследница княжеского стола на Дулебах? Да, бежать из Волыни никогда не поздно, надо попробовать сначала, не повезет угомонить Келагаста, а затем и завладеть Волынью.
