Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая

Вдова понимала, что знакомство с Санблером ей выгодно. Она потеряла Девис-Рота из виду и боялась, что неприятностей будет больше, чем поживы. А жажда обогащения брала у нее всегда верх, даже над жаждой мести.

Как раз этим утром ей попалась на глаза газета с сообщением, почти столь же злободневным, как дело Бродара. Приводилось письмо Филиппа и его братьев о безобразиях в приюте Нотр-Дам де ла Бонгард. Авторы письма хотели потребовать вызова еще одной свидетельницы; ее показания будут, по их словам, убийственны. Но они сами рисковали очутиться на скамье подсудимых, так как их могли обвинить в клевете.

— Знаете ли вы об этой истории? — спросила вдова Марсель, протянув газету мнимому Клоду Плюме.

Тот пробежал заметку.

— Скажите, маме не собираются сделать что-нибудь плохое? — обеспокоился Пьеро.

— Чего ты пристал, чудак? При чем тут твоя мать?

— Значит, это не ваш сын? — спросила вдова.

— Мой, но у него навязчивая мысль: он воображает, будто его мать еще жива. Я не перечу, потому что боюсь обострить его болезнь.

Вдова Марсель почуяла, что здесь кроется какая-то тайна.

Экипаж катился по зеленой равнине; трава доходила до колен, дорогу окаймляли заросли хмеля и фруктовые деревья. Наконец кеб остановился, и вся компания пошла по тропинке, змеившейся среди лугов. Несмотря на старания Бланш удержать его, Пьеро все время порывался подойти к приемному отцу. Мальчика томило смутное беспокойство.

— Эта история, — промолвила вдова, — льет воду на мельницу неверующих, не принося в то же время никакой выгоды тем, кто ее затеял.

— А месть?

— Что толку в мести, сударь, если она не сопровождается более существенным возмущением?

— Значит, на вас можно рассчитывать только тогда, когда дело обещает солидную поживу? — спросил напрямик Клод Плюме.

— При чем тут я?

— Очень даже при чем, милейшая. Послушайте, выложим карты на стол! Хватит действовать заодно с людьми, знающими, что княгиня Матиас не всегда носила это имя?

— С каким это связано риском и что это может дать?

— Риск довольно велик, потому что княгиня живет здесь, в Лондоне. А что это даст? Мне, как я вам уже сказал, удовлетворение местью; больше мне ничего не надо. А вам, если дело выгорит, удастся, быть может, поживиться.

Подумав: что в этой игре больше шансов у княгини, хитрая старуха решила либо служить обеим сторонам, либо продать свои услуги одной Эльмине, но дороже, чем Санблеру. Тот не подозревал, до какой степени вероломна его новая союзница; ее лицемерие обмануло и его. Она сказала:

— Поразмыслив, я склонна вас поддержать. Посмотрим, что у вас выйдет. Только начните борьбу, а там и я вступлю в нее. Мне тоже кое-что известно о приюте и о Девис-Роте; враги церкви дорого заплатили бы за эти сведения.

— У этих людей нет денег, — заметил Плюме. — Они платят за все своей жизнью; но на что она нам?

В зарослях хмеля пели птицы; на лугах, в тени деревьев, паслись тучные коровы, не знающие, что их ждет нож мясника. Другие лежали, лениво вытянув розовые морды. В густой траве прятались маргаритки. Бланш Марсель, равнодушная к растениям и птицам, шла по тропинке, окаймленной зеленеющими кустами, оставляя на своем пути обезглавленные цветы, венчики которых она рассеянно сбивала концом зонтика. Пьеро задумчиво следовал за нею, поглядывая на приемного отца. Ребенок был охвачен безотчетной тревогой.

Санблер и вдова Марсель договорились, что каждый из них переменит свой адрес, чтобы избежать ловушки, а затем напишет об известных ему фактах в парижскую газету, поместившую заявление Филиппа. Условились, что сначала это сделает Санблер. Его письмо гласило:

«Я хотел бы предоставить в распоряжение вашей газеты „Уровень“ кое-какие, подкрепленные доказательствами, материалы о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард. Эти материалы подтвердят достоверность фактов, о которых вы писали и ранее. Кроме того, у меня есть весьма интересные документы, касающиеся других преступлений, например следующая расписка:

„За исчезновение Габриэля (он же Санблер) будет уплачено 50 000 франков. Подписи: граф де Мериа. Виконт д’Эспайяк. Николя Нижель“.

Я могу переслать вам заверенные копии, а подлинники останутся, у меня.

В редакции подумали, что это мистификация, но все же поместили письмо, под заголовком: «Утка из-за Ламанша».

Вдова Марсель действовала иначе. Она написала княгине:

По весьма уважительным причинам я не могу лично посетить вас. Приезжайте ко мне сами, если вам не хочется прочитать в газетах пикантные подробности о приюте, начальницей которого вы были. А вы, дорогой князь, посоветуйте своей супруге выслушать меня, ибо похождения Эльмины и Николя между собой тесно связаны.

Чета Матиас хорошо владела искусством кораблевождения среди рифов; поэтому письмо вдовы Марсель не вызвало у них особого беспокойства.

— Надо немедленно решить, как нам быть, — сказала княгиня.

— Я тоже так думаю, — отозвался князь.

— Что же вы предлагаете?

— Я ищу выход…

— Ищете? Ну, а я уже нашла. Разве мы не агенты русского правительства и Ватикана? Разве в наши обязанности не входит доносить на всех, кто позволяет себе нападки на них?

— Действительно!

— И вы не могли сами догадаться, что надо сделать? — презрительно спросила Эльмина.

— Не успел…

— Ах! — заметила она с горечью. — По-видимому, я и теперь, как и ранее, вынуждена проявлять больше мужества, чем вы…

— Кстати, — сказал князь, — еще одна скверная новость: к де Мериа, говорят, понемногу возвращается рассудок.

— Вот видите! Нужно действовать без промедления. Опасности грозят нам со всех сторон.

У князя был удрученный вид.

— Полноте, не будьте трусом! Сейчас у нас временные трудности; рано или поздно они должны были возникнуть. Но можно выпутаться и из более опасной передряги.

— Да… Выпутался же Санблер, к несчастью… и другие тоже.

— Как мужчины малодушны! — воскликнула Эльмина. — Вместо того чтобы тратить время на бесплодные раздумья, напишите сейчас же, кому следует; пусть людей, которые нам угрожают, обвинят в каком-нибудь преступлении. Когда их упрячут за решетку, будет видно, что с ними делать.

Этот разговор был прерван неожиданным появлением Пьеро. Бледный, трепещущий, взволнованный, мальчик вбежал в комнату и бросился к Эльмине с криком: «Мама! Мама!» Он схватил ее за платье и спрятал голову в его складках.

Княгиня оттолкнула его, словно змею. Она никогда не обращала внимания на бедного ребенка; едва ли даже узнала его. Время, когда, спасаясь от кредиторов, она бродила по улицам, держа сына за ручку, было так далеко, что почти изгладилось из ее памяти. Эльмина дернула за шнурок звонка.

— Выгоните этого мальчишку! — приказала она слугам.

Но Пьеро все кричал: «Мама! Мама!»

— Видать, он сошел с ума! — сказал лакей, пытаясь его увести.

Ребенок кусался, царапался, но не выпускал платья Эльмины. Она заметила наконец, что мальчик протягивает ей какой-то флакон. Но его выхватил Клод Плюме, появившийся вслед за Пьеро.

Бандит пришел в ярость. Так, значит, его приемный сын, уразумев наконец, что происходит, решил предупредить мать и вернуть ей одну из улик против нее!

— Как! — воскликнул Санблер громовым голосом, забывая, что он сам — убийца, — неужели правосудие не свершится?

Потрясенные Эльмина и Николя молчали. В порыве негодования Санблер бросился на княгиню и задушил бы ее, если бы ребенок не кинулся между ними. Бандит остановился, невольно тронутый тем отчаянием, с каким Пьеро опять пытался прильнуть к матери. Но та гадливо вырвала свою голубую атласную юбку из вцепившихся в нее ручонок. Ее движение было так резко, что Пьер упал и ударился головой о паркет. Санблер устремился к потерявшему сознание мальчику и унес его, крикнув Эльмине:

— Это ваш сын! Вы забыли о нем, но он-то помнит вас!

Его слова были встречены ледяным молчанием. По мнению слуг, хозяева были чересчур снисходительны, не потребовав ареста человека, так оскорбившего их. Но Николя и Эльмина умели с помощью лицемерия и подкупа избегать кривотолков. Оправившись от испуга, они заявили, что Плюме — сумасшедший; его безумие передалось и сыну. Инцидент не получил огласки.

Санблер бережно отнес ребенка домой (он и сам не подозревал, что способен на такую нежность), уложил его и тщетно пытался привести в чувство. Врачу это удалось, но обморок сменился конвульсиями не то от душевного потрясения, не то от ушиба. Исход был роковым: через неделю Пьеро умер, не переставая повторять: «Мама! Мама!»