Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
"Мне двадцать пять с половиной лет. Тиберий дожил почти до восьмидесяти. Сколько проживу я? Тиберий Дрожал от страха перед убийцами.
Вот как. Теперь и я дрожу. Но Тиберия все ненавидели. Меня народ любит. И патриции меня любят. Я дал им то, чего они не могли получить от скряги Тиберия. Теперь они живут, как на небесах, и все-таки эти двое хотели меня отравить. Энния, сука эдакая!"
Он ни с того ни с сего ударил по лицу склонившуюся над ним рабыню. Она не вскрикнула. Молча вытерла покрывалом кровь с рассеченной губы и продолжала осторожно выдергивать рыжую императорскую щетину. Потом началась долгая возня с его прической. Тревожные мысли не давали покоя императору.
"И все-таки они хотели меня отравить. А теперь, когда пришлось снова ввести налоги, чтобы были средства на игры, находятся бездельники, которые пишут обо мне на стенах всякие мерзости! Позакрывать что ли опять цирки и амфитеатры? Но что такое Рим без состязаний, без гладиаторских боев, без звериного рева? Без пиров и наслаждений? Провинциальный городок, улицы которого завалены отбросами, в котором даже благородные люди спят ночь напролет! Рим – это царь городов. Риму нужен свой фараон. Фараон был богом. Неприкосновенным, священным. Таким должен быть и император римский.
По нему будет судить мир обо всей Римской империи. И поэтому я должен стать Солнцем, богом Ра! И даже выше египетского бога, потому что Римская империя выше всего на свете!"
Когда рабыни собрали в складки императорскую тогу, его туалет был закончен. Он вышел в перистиль дворца, чтобы подышать свежим воздухом.
Аромат духов тянулся вслед за ним.
Когда-то Тиберий приказал между колоннами портика поставить статуи римских героев и консулов. Калигула шел мимо этой шпалеры и одно за другим разглядывал лица.
Сципион, Марий, Цинна, Сулла, Помпей, Красе, Цезарь, Антоний. Менений Агриппа, Октавиан Август, Германик, Тиберий. Могущественная власть, уничтожение противников мечом и коварством, расширение империи, победоносное сражение, триумф.
Ум, хитрость, твердость, жестокость, насилие.
Сила, сила, сила. И в довершение всего – слава.
Все они на вечные времена остались в памяти людей. Чем прославлю себя я? Кем я войду в историю?
Мысли его блуждали. И вдруг он вспомнил, как прабабка Ливия рассказывала, что Менений Агриппа посоветовал Августу, когда тот достраивал Пантеон, прокопать канал через Истм в Элладе. О. это было бы гениально! А Тиберий однажды, когда лихорадка напала на Рим, сказал, что прикажет осушить Помптинские болота – рассадник малярии. Тоже дело великое. Тиберий говорил еще и о том. что необходимо расширить русло Тибра и превратить Остию. в большой морской порт. Что, если я?.. Этим можно перещеголять разом и Августа и Тиберия! Ярче всех имен воссияет в веках имя Гая Цезаря!
Тут он вспомнил, что эрарий совершенно пуст, а фиск почти истощен. Вот и твори великие дела, когда в кармане ни асса. Он нахмурился. Вот она, благодарность за щедрость правителя! Народ наживается, а у императора скоро на благовония денег не хватит, но экономить я не буду. Надо искать новый источник доходов. Но где? Авиола прав: Риму нужны новые провинции!
Этот путь приведет к славе и богатству, каких еще мир не видывал.
И я добьюсь этого. Боги благосклонны ко мне! Я все могу. Я повелитель мира! Только вот пустая казна меня бесит. Но мне все позволено! Отобрать золото у тех. у кого оно есть, – мое святое право, потому что золото нужно мне для блага народа. Он хитро усмехнулся: если просто взять, эти золотые ослы завопят: воровство, грабеж. Но если я их обыграю, они и пикнуть не посмеют! А потом, ведь я задумал великие дела: Истм, болота, водопровод, Остия…
Через минуту Кассий Херея уже мчался верхом лично пригласить нескольких богатейших сенаторов к императору – на небольшой ужин и для игры в кости.
Калигула расхаживал по перистилю среди статуй диктаторов и величайших сынов Рима. Его взволновали собственные замыслы. Он был опьянен призраком славы. Но превыше всего, превыше всех великих дел была для него старая мечта: триумф. Покорить эту таинственную, недоступную задунайскую землю и сделать ее римской провинцией!
Величайший триумф всех времен!
Некоторое время император забавлялся, представляя себе, что это будет за зрелище. Он сам, триумфатор, за ним – тысячи пленников, сотни повозок, груженных военной добычей, звери, украшающие триумфальное шествие. Он на золотой колеснице, запряженной двенадцатью укрощенными пантерами, в одежде фараона.
Калигула вспомнил Египет, где был мальчиком вместе с отцом. Египет он всегда любил больше, чем Италию. Яркую и страстную Александрию – больше, чем Рим; Изиду почитал превыше Юноны, Минервы и Венеры. С каким ликованием приветствовала тогда Александрия Германика! Рим холоден, в нем нет фантазии, вдохновения. Я перенесу свою резиденцию из Рима в Александрию. Я сделаю Александрию столицей мира. И там отпраздную триумф! Великий жрец храма Сераписа возложит на мою голову синюю корону и золотую повязку со змеиной головой и сверкающими бриллиантами.
Тем временем сумрак окутал перистиль. Тень от статуи Цезаря упала перед Калигулой в тот момент, когда Кассий Херея сообщил, что приглашенные сенаторы ожидают своего императора. Он перешагнул тень, как некогда Цезарь Рубикон, и усмехнулся: сегодня и я позабавлюсь игрой в кости. Калигула оставил гостей дожидаться его в триклинии и зашел к своей супруге Лоллии Павлине, которая сменила изгнанную Ливию Орестиллу. Попросил ее разделить ужин с ним и избранными сенаторами.
Она отнекивалась. Ей будет скучно. Единственная женщина среди древних стариков. Игра в кости? Но ведь Гаю известно, что это ее никогда не интересовало. Однако, заметив, что император нахмурился, вздохнула и позвала рабынь, велела одеть себя.
Сенаторы ждали. На одутловатых лицах было написано спокойствие, но руки в складках тоги, где были спрятаны набитые золотом мешочки, двигались беспокойно. Медленно, совсем медленно, но неудержимо закрадывался в сердца страх. Немного иной, чем при Тиберии. Менее определенный, напоминающий ощущение человека, который в темноте гладит мягкую шерсть и не знает, кошка это или тигр.
В начале правления Калигулы им не на что было жаловаться. Жизнь была похожа на опал в золотой оправе, переливающийся и играющий всеми красками.
Но недавно над Римом нависло черное облако. Разнесся слух, что император снова открыл доносчикам дорогу на Палатин. И в первую очередь Гатерию Агриппе, который сидит тут и разглядывает всех из-под прикрытых век.
Дурной знак. И одновременно со слухом о доносчиках заговорили о страшном деле: овдовевший и бездетный сенатор Рувидий, который недавно унаследовал от дяди и брата огромное состояние, под давлением суда написал завещание, которым все свое имущество отказывал императору. Через неделю после этого Рувидий получил в подарок корзину великолепных персиков. Зачем Рувидий ел их? Доверился или знал, что должен их съесть? Позавчера его похоронили.
Люди видели, как знахарка Локуста выходила из дворца императора. Эта женщина, говорят, знает толк в ядах…
О Рувидий не говорили ни в базилике, ни на форуме и даже дома. Никто не решался судить поступки императора. Но у сенаторов и всадников перехватило дыхание: казалось, что в предгрозовой тишине послышались кошачьи шаги все ближе и ближе подбирающегося грабителя и убийцы. Тиберию нужны были головы врагов, Калигуле – деньги. Это в сто, в тысячу раз опаснее для них.
Номенклатор объявил о выходе императора. Сенаторы легко вскочили, подняли руки в приветствии:
– Ave Gaesar imperator! Ave domina nostra Lollia Paulina![56]
Они рассыпались в любезностях перед Лоллией. Венера умрет от зависти, если увидит сегодня супругу императора.
Гай был в превосходном настроении. Набив рот паштетом, смеясь, рассказывал он, как, гуляя по перистилю, перешагнул тень Цезаря и как он сегодня превзойдет Цезаря в игре. Все рукоплескали этой великолепной шутке.
После ужина началась игра. Все уселись вокруг большого круглого стола, крышка которого по краям была приподнята, чтобы кости не падали на пол.
Рабы принесли каждому по три фишки и серебряный сосуд, из которого кости бросали на стол.
Каждый из тех, кто сидел за столом, исключая скучающую Лоллию и императора, обладал несметным богатством, размеры которого трудно определить. Калигула гадал. Самым богатым он считал Гатерия Агритппу.
Потом Даркона. У того, правда, недвижимость небольшая, всего несколько вилл и латифундии в Кампании, зато есть такой товар, который ценится превыше всего: тысячи рабов. Он их покупает, продает, и баснословные доходы рекой льются в его карман. Потом Пизон. сборщик податей в нескольких провинциях, у него огромный годовой доход, да еще ему принадлежит почти половина Лукании и четверть Сицилии. Бибиен, миллионер, наживается на общественных постройках и огромных императорских заказах.
