Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Вольфганг не мог бы написать плохую музыку, – заметила Иозефа, – даже если бы очень постарался, у него просто не получилось бы.
– Нет, мог бы. – Разве измеришь, сколько душевных переживаний, сколько сил он вкладывает в свою музыку? – Плохую музыку писать гораздо проще, чем хорошую.
– Разрешите с вами не согласиться, – сказал Ветцлар. – Полагаю, для вас отнюдь не проще, господин Моцарт. Слух и вкус – ваша надежная защита.
– Благодарю за любезность. Вы музыкант, барон Ветцлар?
– К сожалению, нет. У меня вовсе нет слуха.
– Но есть вкус, – заметил ван Свитен. – И превосходный.
Иозефа пригласила Вольфганга танцевать, и он сразу приуныл. Танцевать он чрезвычайно любил, но предпочитал сам выбирать партнершу. Двигаться по паркету с Иозефой не доставляло никакого удовольствия. Она касалась его своими пышными формами с коробящей фамильярностью, в то время как Ауэрнхаммер с умиленным лицом наблюдал за ними, словно стал уже тестем. Невидимые узы начинают связывать его с Иозефой, понял Вольфганг; испугавшись, что это может завести слишком далеко, он извинился и, сославшись на нездоровье, откланялся.
В эту ночь Вольфганг не сомкнул глаз. Почему он так одинок и несчастен? Он не мог ласкать женщину, которую не любил, и потому оставался целомудренным. Но он достаточно повидал свет и знал жизнь: не нужно быть Дон-Жуаном, чтобы страдать от искушений плоти. Удобные случаи подворачивались не раз, но грубость женщин легкого поведения ему претила. Да к тому же музыка налагала на него слишком большую ответственность. Перед ним была дилемма. Всем своим существом он желал Констанцу. Но разве можно соблазнить невинную девушку, даже если она неравнодушна к нему? Надо забыть Констанцу, твердил он себе, она лишь романтическая мечта, игра воображения, нужно быть разумным, сохранять хладнокровие. Вольфганг повернулся к стене, но угрызения совести, сомнения, дурные предчувствия и смутные желания терзали его, не давая покоя.
На следующий день Вольфганг пошел повидать Констанцу. Он нерешительно постучал в дверь, не зная, как поступить, если на стук выйдет госпожа Вебер, и облегченно вздохнул, когда в дверях появилась Констанца – она словно поджидала его. Прервав неловкое молчание, Констанца воскликнула:
– Что нам делать, Вольфганг? Мама не велит вам больше сюда являться. – И девушка с плачем прижалась к нему. – Держит меня, как пленницу. Мне здесь не лучше, чем в том серале, о котором вы пишете.
Только сейчас его осенило – из создавшегося положения существует лишь один выход.
– Где ваша мать? – спросил он.
– Ушла. Скоро придет. Пошла утешить Алоизию, сестра расстроена, что опера о серале откладывается.
– Я ничего не обещал Алоизии. Она просто дублерша.
– Вы все еще любите ее?
– Я… – Как ни притворяйся, в этом есть доля правды. Но Вольфганг тут же вспомнил данный себе зарок: не любить женщину, которая не отвечает ему взаимностью. – Я люблю тебя! – неожиданно объявил он.
– О Вольфганг! – Констанца прильнула к нему, перестала плакать. – Значит, мы можем пожениться. Не могу я больше выносить свою мать.
– Но мы еще не помолвлены.
– Я люблю вас и боюсь, как бы вы не совершили ошибку.
– Предстоит еще многое обдумать.
– Вы не хотите на мне жениться?
– Я этого не говорил.
– Вы мне даже не сделали предложения, – чуть раздраженно сказала она. – Чего вы ждете, Вольфганг? Разрешения отца?
Он готов был вспылить, но тут Констанца напомнила – пора уходить, мать может вернуться в любую минуту. И, не сдержавшись, он спросил:
– Так ты выйдешь за Меня замуж?
– Вольфганг, дорогой, я сочту за счастье. – Тон ее стал мягче.
– Я поговорю с твоей матушкой, как только улучу благоприятный момент.
– Это необходимо?
– Ты еще несовершеннолетняя. Всякий другой путь вызовет скандал. Наберись терпения, мне надо все обдумать и наметить план действий, а там уж я дам тебе знать. Но пока никому ни слова. Обещаешь?
Констанца обещала, и Вольфганг заверил, что они станут мужем и женой, как только все устроится.
63
Вольфганг написал Папе, что влюблен в Констанцу, хочет на ней жениться, и стал ждать отцовского согласия и благословения. Папа должен первый узнать о таком событии. Вольфганг подробно объяснял, почему ему необходимо жениться, и уверял отца, что способен обеспечить свою будущую семью. А затем пришлось отложить на время мысли о женитьбе – император предложил Моцарту принять участие в состязании с пианистом Муцио Клементи: концерт должен был состояться в сочельник во дворце Гофбург во время приема в честь наследника русского престола, великого князя Павла и его супруги.
Вольфганг готовился к выступлению очень тщательно, проводил за фортепьяно ежедневно по многу часов и для концерта одолжил лучший инструмент в Вене – «штейн» графини Тун. Графиня предоставила в его распоряжение также свой зимний экипаж, хотя до Гофбурга легко было дойти и пешком. Вольфганг был благодарен графине за такую предусмотрительность – сочельник выдался на редкость снежный и ненастный, а в закрытом экипаже графини у него, по крайней мере, не замерзли руки и парадный камзол не помялся. Он все еще не мог простить императору замену его оперы глюковской «Альцестой» и задался целью доказать, на что способен Моцарт.
В тот вечер Вольфганг оделся особенно тщательно и по моде, ибо Иосиф II, вопреки всем его разговорам о простоте и аскетизме, любил, когда подданные выглядели элегантно. Особенно гордился Вольфганг своим голубым жилетом, прекрасно гармонировавшим с цветом его глаз, на алой шелковой подкладке, мягкой, как кожа Констанцы. Пожалуй, столь дорогой вещи он еще никогда себе не покупал и был очень доволен, что давал Иозефе уроки, – это позволило ему пойти на такие затраты. На ногах у него были белые шелковые чулки и туфли с серебряными пряжками, но он не пристегнул к рукавам кружева, как делали многие модники, – манжеты помешали бы игре.
Вольфганг подъехал к Гофбургу со стороны Кольмаркт и Михаэльплац; проезжая мимо квартиры Стефани, он подумал, увидит ли сегодня либреттиста во дворце. Стефани уже две недели не появлялся, и Вольфгангу казалось, что постановка «Похищения» никогда не состоится.
Когда Вольфганг подъехал к дворцовому корпусу, где находились императорские апартаменты, настроение его заметно улучшилось. Это было одно из четырех громадных строений дворца Гофбург, которые, смыкаясь, образовали большую, вытянутую в длину площадь Бургплац, – вероятно, самый огромный в мире внутренний двор, подумал Вольфганг. В тот вечер серые каменные стены дворца, припорошенные только что выпавшим снегом, величественно серебрились и поблескивали. У парадного подъезда стояло много закрытых карет; здесь был вход в личные покои императора, и над массивными, окованными железом дверьми красовались королевские эмблемы Габсбургов – крест, корона и императорский орел.
Фон Штрак, встретивший Вольфганга, поздоровался и проводил его в музыкальный салон, что Вольфганг воспринял как знак особого расположения со стороны его величества.
Как хорошо, что он уделил столько внимания своему внешнему виду – на камергере был точно такой же жилет и тоже белые шелковые чулки и туфли с серебряными пряжками. Ничего, что могло бы затмить особу императора или оскорбить его взор. И поскольку костюм фон Штрака не мог не соответствовать вкусу Иосифа II, Вольфганг удовлетворенно отметил, что и сам он одет прилично случаю.
Фон Штрак – худощавый, подтянутый человек с резкими чертами лица, обычно веселый и общительный, был сегодня на редкость молчалив.
Почти все комнаты, через которые его вел камергер в музыкальный салон, были отделаны в одном стиле: белые стены с панелями, обтянутыми темно-красной парчой с позолотой. Вольфгангу нравилось пышное великолепие дворцовых комнат, высокие потолки и окна, паркетные полы, массивные канделябры и облицованные белым кафелем печи – причудливо-красивые, как скульптура барокко. Однако при всем великолепии убранство дворца отличалось суровой простотой. Шёнбрунн гораздо роскошнее и оригинальнее Гофбурга, подумал Вольфганг. Но Иосиф II предпочитал Гофбург, будто из желания подчеркнуть, что вкус матери, так любившей свой загородный дворец, для него не закон.
У входа в музыкальный салон фон Штрак вдруг остановился.
– Господин Моцарт, я полагаю, вы хорошо подготовились и сумеете показать себя с лучшей стороны?
– Как всегда.
– Это событие особое. Император заключил лари с нашими русскими гостями, что ни один итальянец не способен превзойти немца в игре на фортепьяно. Он будет недоволен, если проиграет пари.
– Вы же знаете, на что я способен, господин фон Штрак.
– Потому-то мы вас и пригласили. И все же Клементи – подлинный виртуоз. А гости из России весьма обрадуются, если мы окажемся в неловком положении.
