Волки - Евгений Токтаев
Перистиль — внутренний двор в древнегреческом доме.
Оба собеседника, Алатрион, и его младший коллега, Аретей из Каппадокии, были врачевателями, причём довольно известными в Антиохии. Аретей к своим тридцати годам уже успел прославиться не только на родине и в городе, где ныне жил, но и в Киликии, в Ионии, в Египте. Собратья по ремеслу успели высоко оценить его описания различных видов меланхолии, самые опасные из которых, переходящие в манию и глубокое безумие, изгоняющее жизнь, он изыскал даже у Агамемнона по одному только тексту Илиады.
Алатрион, хозяин дома, выглядел лет на десять старше. К нему не так часто обращались пациенты. Он скорее был известен учёными изысканиями. Больных он принимал редко, не столько для заработка, сколько для практики. Так он говорил сам. Но большинство его пациентов оказывались довольны результатом, оттого немалая часть горожан стремилась лечиться у Алатриона и сетовала на его отказы. А отказывал он почти всегда, когда видел случай не слишком интересный, с коим могли справиться собратья по ремеслу. Тогда рекомендовал обратиться к Аретею.
Того подобное поведение, конечно, удивляло. И как к этому относиться, непонятно. С одной стороны коллега позволял ему больше заработать, но с другой… Разве самому Алатриону не нужны деньги?
Тот лишь пожимал плечами. За свою редкую работу он брал очень дорого и уверял, что на жизнь хватает.
— Что же, если невозможно отвлечься, продолжим нашу дискуссию, — сказал Алатрион шутливым тоном, — я прочитал тот отрывок из твоего нового трактата о пневме, и нахожу, что он подозрительно похож на рассуждения нашего общего «римского» друга из его предпоследнего письма, только пересказанные иными словами.
«Римским другом» они, конечно же, в шутку называли Архигена.
— Обвиняешь меня в копировании? — улыбнулся Аретей.
— Ну что ты, разумеется, нет. Мне прекрасно известна твоя склонность к эклектике. Да и как пневматик ты слишком отклоняешься от общепринятого. Но берегись, завистники не преминут обвинить.
— В краже знания? Пусть дураки упражняются в злословии. Время рассудит.
— Я в этом не столь уверен, — улыбнулся Алатрион.
Аретей пожал плечами и приподнял чашу с вином, будто приветствуя товарища. Тот поступил так же.
— Однако, я должен высказать неудовольствие, — заметил Алатрион, — в том, что и Архиген, и ты, и твой учитель, глубокоуважаемый всеми нами Педаний Диоскорид — все вы игнорируете трактаты египтян времён фараонов. Вот, скажем сочинение, составленное, как мне представляется, при Псамметихе, которое я сейчас перевожу, пневмы касается лишь мельком, но вам с нашим другом было бы небесполезно ознакомиться.
— Жду не дождусь, когда ты закончишь сию работу, — с нотками величайшего уважения в голосе сказал Аретей, — ты знаешь, я давно осознал великую мудрость Сократа в тех его словах: «Я знаю, что ничего не знаю». Десять лет провёл в Александрии, а так и не смог овладеть египетским письмом. В наши дни это удел немногих жрецов, а получить доступ к записям древних мне представляется чем-то вроде похищения яблок Гесперид. Как же тебе это удалось?
— Что тебя более интересует? — Алатрион откинулся на спинку кресла, перешёл к своей излюбленной манере говорить с тонкой, едва уловимой иронией, — как я научился читать письмена египтян, или как смог достать эти папирусы?
Он обладал удивительной харизмой. Лицо его редко покидала улыбка, но её трудно было назвать доброжелательной. Собеседники часто в его манере общения чувствовали этакое превосходство. Он свысока смотрел на всех, даже если сидя беседовал со стоящим. И тем не менее, что-то притягательное, располагающее было в этом человеке.
— И то и другое, — улыбнулся Аретей.
— Пришлось изрядно потрудиться. А что касается добычи древних папирусов, так это вовсе несложно, хотя и затратно. Люди, которые живут тем, что грабят могилы великих царей своей родины, и распродают похищенные редкости, польстятся на небольшое вознаграждение за древний свиток. Так что я собрал вполне приличную библиотеку египетских медицинских трактатов. Сравнил их с собственными выводами, и могу поспорить с кем угодно по многим вопросам.
Аретей покачал головой, он давно признал превосходство собеседника. Тем удивительнее для каппадокийца было нежелание Алатриона обзаводиться учениками или хотя бы расширить практику. Он мог бы озолотиться.
Всё же он никогда не сдавался легко и часто спорил с Алатрионом, хотя в душе понимал, что делает это скорее для собственного удовольствия. Ловил себя на мысли, что иногда защищает точку зрения, с которой сам не согласен просто для того, чтобы послушать доводы Алатриона. Ему было приятно беседовать с умным человеком.
— Что же, — Аретей решил несколько сменить тему и поговорить об одном вопросе, который не давал ему покоя в последнее время, — давай вернёмся к прошлому разговору.
— Ты про моё недоверие действенности кровопускания? Разве я разбил не все твои доводы? Признай, все случаи, в которых ты применял кровопускание, не дали вовсе никакой пользы. А в большей части были вредны. Я просил тебя вспомнить, в каких случаях ты видел действительную пользу от сего метода?
Аретей вздохнул, он сейчас чувствовал себя юным учеником, что вынужден, краснея и запинаясь, отвечать урок наставнику.
— Был такой случай. Отрок одиннадцати годов, который мочился по ночам. Родители не знали, чем помочь, испробовали уже все средства, и гадания, и жертвоприношения. Тогда я назначил ему кровопускания после каждого случая, когда он ночью замочил постель. Прошёл всего лишь месяц, и юноша полностью излечился от недуга, весьма постыдного в его возрасте.
Алатрион ехидно улыбнулся, он и не думал скрывать насмешки. Аретей почувствовал его настроение, ему вдруг стало невообразимо стыдно перед старшим коллегой. Будто он оказался на месте того самого отрока.
— Не приведи Господь, заболеть и к врачам попасть, — хмыкнул Алатрион.
— Господь? — удивлённо поднял бровь Аретей. Он почувствовал себя уязвлённым.
— Прости, мой друг, я не хотел тебя ничем обидеть. Просто эту глупую присказку я позаимствовал у Симона. А кого из богов тот имел ввиду, вот уж не скажу. Иной раз мне казалось, что он себя самого считает богом, а
