Волки - Евгений Токтаев

* * *

Могильная плита накрыла Дакию. Лик солнца, сиявший утром, оказался «последним прости». В полдень тяжёлые тучи затянули небосвод.

И пошёл снег. Великая мать оплакивала своих детей и спешила укрыть землю саваном.

Где-то вдалеке прокатывался волнами рёв. Торжествующий. Мечи гремели о щиты.

А ближе перекликались голоса. Чужая речь.

Легионеры и санитары-капсарии обходили смертное поле в поисках живых. Позже начнут подбирать и мёртвых.

Дардиолай лежал на груде тел. Тех, кого он сегодня пинками загнал на корыто хмурого лодочника. А теперь вот предстояло и самому свидеться с сыном Эреба и Нюкты.

Или нет?

Вот уж чего Дардиолай не ждал, так это чертогов Залмоксиса. А что будет вместо них — это даже любопытно.

Вдруг ничего не будет?

Ну что ж. Тогда он просто уснёт и провалится в сон без сновидений. Отдохнёт, наконец. Это была добрая охота…

Он с усилием подтянул ближе к глазам ладонь. Будто свинцом налита, неподъёмная.

На коже, перепачканной запёкшейся кровью искрились снежинки.

Не таяли.

Но он же пока жив? Или… уже нет?

Почему-то он не чувствовал боли. Совсем. Тела будто нет. Но он всё ещё видел… что-то.

Тёмно-серое, почти чёрное небо.

Снег.

Мысли рваные. Он никак не мог сосредоточиться. Но надо ли? К чему эта борьба? Ведь он сделал всё, что мог и встречает свой конец так, как и собирался. И даже лучше. Ведь боги явили ему незаслуженную милость — он всё ещё способен мыслить.

Он ещё жив.

Но это уже ненадолго. Он очень устал. Пора отдохнуть. Надо просто закрыть глаза.

«Не смей».

Женский голос. Знакомый. Он звенит натянутой струной. Издалека. Из-за кромки мира.

«Не смей, Молния! Не умирай!»

«Но ведь так правильно. Долги отданы. Зачем я теперь?»

«Не умирай, Молния!»

«Это пустые речи… Фидан… Я же не бог. Я не могу одолеть смерть. А в её костлявую рожу я уже плюнул».

Вместо мрачной крылатой тени он видел знакомое прекрасное лицо. Волосы растрёпаны, а взгляд сердитый.

«Какая же ты… красивая… Я умираю… Прости…»

«Нет, ты не умрёшь! Ты же знаешь, что в твоей власти!»

Он молчал. Миновала вечность.

«Да. Я знаю… Но это бесчестно. Как же мои товарищи?»

Грозовые облака над лугом ходят.

Травы спелые поникли головами.

После бури травы выпрямятся снова -

Только я не встану…

«Молния… Не умирай!»

«Прости… Этот сон… Он хуже смерти… Я не могу…»

«Иди ко мне, Молния! Иди и не оглядывайся. Не смотри назад! Не ради меня, не ради себя! Ты отдал не все долги!»

Он не ответил. То, о чём она просила, было выше его сил. Сколько он себя знал, столько помнил и горящие желтые глаза волка на горе Когайонон. Не раз и не два думал — а смог бы вот так? Знал, никто из даков никогда не променял бы посмертие в чертогах Залмоксиса на такую судьбу.

«Ты отдал не все долги…»

Две тени. Одна невысокая. Подросток? Вторая и того меньше.

Насупленное лицо Бергея. И другое. Испуганное мальчишеское. Незнакомое.

«Он будет сильнее всех. Сильнее её».

Но цена! Она хуже смерти!

«Если я усну, ты разбудишь меня?»

«Я попытаюсь…»

Он зажмурился. Никогда не задумывался, как можно сделать то, о чём она просит.

Жёлтые горящие глаза.

Он понятия не имел, что и как тогда с Зираксом сотворил отец. Просто позволил крови течь.

Пальцы сжались в кулак. Затрещали кости. Вернулась боль.

«Иди, Молния. Путь твой ещё далёк. Пройди его до конца».

До конца…

Снег шёл стеной, укрывал поле смерти.

Одинокий израненный волк медленно брёл на северо-запад.

XXXV. Вино и кровь

Антиохия

Две стихии встретились на дне чаши — вода и вино. Воды было вдвое больше, она пахла свежестью, горным ручьём, талыми ледниками и первым снегом. Вина меньше, оно принесло с собой ароматы земли, воздуха и моря, память о краях, где когда-то рос этот виноград. Склоны холмов, морской ветер, запах можжевельников и нагретая солнцем земля. Они смешались между собой и подарили чудо, напиток божественного вкуса. В соединении с водой он и не думал изменять свойства, нёс в каждой капле память о далёком острове, подобному обиталищу бессмертных.

— Прекрасное вино, — сказал Аретей, — с Хиоса? Виноград выдержан пять дней в морской воде?

— Полагаю, что так, — подтвердил Алатрион, — оно довольно крепкое для обеденного времени. Потому, лучше бы нам не увлекаться, а отложить распитие этого кувшина на вечер, причём на завтрашний. Сегодня я намереваюсь ещё поработать над переводами египетских папирусов, а для этого нужна ясная голова.

— А меня ждёт терпящая, — вздохнул Аретей, — вздорная богатая старушка, которая выпила всю кровь родственникам. Мало кому отмеряно дожить до столь преклонных лет, а уж обладать таким завидным здоровьем, как она! Её родня стонет и плачет от бабкиных капризов, а той всё безразлично. Её внуки пригласили меня с тайной надеждой, что я изыщу какую-нибудь хворь, и обрадую их новостями. Но безнадёжно, она будто питается их жизненными силами. Неизвестно, кто там на самом деле претерпевает. Я, пожалуй, ограничусь одним визитом к ней.

Говорили они на «александрийском» койне, но старушку Аретей назвал словом patiente, ибо до Сирии благодаря обширной переписке с коллегами Архигена Апамейского, переехавшего в Рим восемь лет назад, докатилась мода на латынь. Алатрион особенно часто сыпал латинскими словечками. Иногда Аретею казалось, что его старший товарищ — настоящий римлянин из Рима, хотя тот такие предположения всегда вышучивал.

— Ты совершенно прав, — согласился с ним Алатрион, — общение с подобными людьми губительно для собственных жизненных сил и никакая praemium не может окупить омерзительного ощущения, которое остаётся от бесед с подобными. Они будто осадок от дешёвого вина на дне кувшина. Однако, похоже, что это судьба всех врачевателей. Невозможно расслабиться и поговорить о чём-нибудь отвлечённом. О чём бы не заводили беседу, всякий раз возвращаемся к работе.

Они беседовали в триклинии, но не на ложах, а сидя в удобных клисмах, сделанных под старину — с изящными гнутыми спинками. В антиохийском состоятельном обществе Алатрион был известен странным убеждением, будто вкушать пищу лёжа совершенно неполезно.

Триклиний — столовая в греческом и римском доме. Так названа из-за трёх клинэ — обеденных лож, что ставили вокруг столика с блюдами так, чтобы возлежащим было удобно есть и беседовать. Клисм — стул с изогнутой спинкой.

Алатрион вообще слыл изрядным