Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

— Ты теперь личный письмоводитель человека, избранного консулом, — проговорил он. — Твой разум должен быть таким же острым, как твое перо.

Я поднялся, чтобы уйти, а Цицерон вернулся к созерцанию ночного небосвода.

— Как оценят нас последующие поколения, а, Тирон? — вдруг вновь заговорил он. — Вот единственно важный вопрос для любого государственного деятеля. Но есть еще одно: чтобы судить о нас, они должны нас помнить.

Я подождал еще немного — не добавит ли он чего-нибудь? — но Цицерон, казалось, уже забыл о моем существовании, и я тихо вышел, оставив его наедине с самим собой.

От автора

«Империй» — это роман, но большинство описанных в нем событий действительно имели место; остальные могли бы произойти; и хочется верить (хоть это и самонадеянно), что нет ни одного, которое со всей очевидностью не могло бы случиться. Тирон написал книгу, посвященную жизни Цицерона, о чем свидетельствуют и Плутарх, и Асконий, но она пропала во время крушения Римской империи.

Я пользовался прежде всего двадцатидевятитомным собранием речей и писем Цицерона (серия «Loeb Classical Library», издательство «Harvard University Press»). Неоценимым подспорьем стал второй том книги «Магистраты Римской республики» (The Magistrates of the Roman Republic, Volume II, 99 B. C. — 31 B. C.), вышедший из-под пера Роберта Броутона и выпущенный Американской филологической ассоциацией. Я благодарен также сэру Уильяму Смиту (1813–1893), составителю Словаря греческих и римских жизнеописаний и мифов, Словаря греческих и римских древностей и Словаря греческой и римской географии — трех грандиозных памятников викторианскому антиковедению, равных которым не создано ничего до сих пор. Конечно, есть более поздние работы, о которых я надеюсь упомянуть в свое время.

Р. Х.

16 мая 2006 г.

Люструм

Посвящается Питеру

Мы смотрим на прошлые эпохи снисходительно, будто они были призваны подготовить приход нашей, и не более того… но что, если мы — лишь их отблеск их сияния?

Джеймс Фаррелл. Осада Кришнапура

lustrum (I) во мн. ч., логово или берлога дикого зверя; (II) во мн. ч., публичные дома; (III) букв., искупительная жертва, особенно приносимая цензорами каждые пять лет; перен., период продолжительностью в пять лет.

Часть первая

Консул

63 г. до н. э

О, сколь жалко положение того, кто, не говорю уже — управляет государством, но даже спасает его![42]

Цицерон, речь от 9 ноября 63 г. до н. э.

I

За два дня до вступления Марка Туллия Цицерона в должность римского консула из Тибра, недалеко от стоянки военных судов республики, выловили тело мальчика.

Это событие, печальное само по себе, в других обстоятельствах не привлекло бы к себе внимания новоизбранного консула. Однако в трупе было нечто столь ужасающее и поэтому угрожавшее спокойствию граждан, что магистрат Гай Октавий, который отвечал за порядок в городе, послал за Цицероном и попросил его немедленно прибыть на место происшествия.

Сначала Цицерон отказывался идти, ссылаясь на занятость. Как кандидату, набравшему больше всего голосов, именно ему, а не второму консулу предстояло председательствовать на первом заседании сената, и по этому случаю он писал речь. Но я знал, что за его отказом крылось нечто большее. Он невероятно брезгливо относился к смерти. Даже убийство животных во время игр выбивало его из колеи, и эта слабость — а в государственных делах добросердечие всегда считается слабостью — становилась известна другим. Первым его побуждением было отправить туда меня.

— Конечно, я пойду, — осторожно ответил я. — Однако…

Я замолчал.

— Что? — резко спросил он. — Что «однако»? Полагаешь, обо мне плохо подумают?

Я ничего не ответил и продолжал записывать его речь. Молчание затягивалось.

— Ну что ж, хорошо, — наконец вздохнул Цицерон. Он поднялся на ноги. — Октавий — большая зануда, однако дело свое знает. Он не послал бы за мной без причины. И в любом случае мне надо проветриться.

Был конец декабря, на улице дул ветер, от которого мгновенно перехватывало дыхание. На улице сгрудилось около десятка просителей, ожидавших возможности высказаться, и, когда новоизбранный консул вышел из двери, они бросились к нему через дорогу.

— Не сейчас, — сказал я, отталкивая их. — Не сегодня.

Цицерон закинул конец своего плаща через плечо, прижал подбородок к груди и быстро зашагал вниз по холму.

Мы прошли около мили, под углом пересекли форум и вышли из города через ворота, ведущие к реке. Вода в реке стояла высоко, течение было быстрым, и то тут, то там на воде появлялись водовороты и рябь. Впереди нас, напротив Тибрского острова, среди верфей и подъемных приспособлений военного порта, мы увидели большую колышущуюся толпу. (Вы поймете, как давно все это было — прошло уже более полувека, — если я скажу вам, что в то время мосты еще не соединяли остров ни с одним из берегов Тибра.) Когда мы подошли ближе, многие из зевак узнали Цицерона, и по их рядам прошел шорох любопытства; они расступились, пропуская нас. Легионеры из морских казарм уже оцепили место происшествия. Октавий ждал нас.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал он, пожимая руку моего хозяина. — Я понимаю, как ты, должно быть, занят накануне вступления в должность.

— Мой дорогой Октавий, я рад видеть тебя в любое время. Ты знаком с Тироном, моим письмоводителем?

Октавий посмотрел на меня без всякого интереса. Сейчас его помнят только как отца Августа, но в то время он был эдилом из плебеев и восходящей звездой на государственном небосклоне. Октавий и сам мог стать консулом, но неожиданно умер от лихорадки через четыре года после описываемых событий. Эдил увел нас с ветра в один из военных доков, где на больших деревянных катках стоял корпус легкой галеры, готовый к ремонту. Рядом с ним, на земле, лежало что-то, завернутое в парусину. Октавий, недолго думая, отбросил ткань и показал нам обнаженный труп мальчика.

Насколько я помню, ему было около двенадцати лет. Красивое умиротворенное лицо, похожее на женское.