Евгений Салиас - Петербургское действо
— A «Ночь»! Она? Вѣдь вы «Ночь»? Вы?..
Маргарита, молча и слегка смущаясь, двинулась къ нему, тихо вскинула руки ему на плечи и, обвивъ его шею, припала къ нему и прильнула губами въ его губамъ. Шепелевъ вскрикнулъ слабо и прошепталъ:
— О, Маргарита! Теперь я… Да что говорить! Ничего… Не надо, не надо говорить…
IV
Маргарита понимала, что послѣ этого признанія дерзкій и прихотливый поступокъ ея становится роковымъ. Связь съ Шепелевымъ ставила ее въ трудное положеніе съ дѣдомъ и съ Фленсбургомъ. Приходилось играть и хитрить еще болѣе! Маргарита въ тому же не обманывала себя и предугадывала, что рано или поздно и тотъ, и другой поймутъ и увидятъ ея игру. Въ дѣдѣ она теряла тогда огромное состояніе, о которомъ мечтала такъ давно, а въ Фленсбургѣ наживала безпощаднаго врага.
«Все это безсмысленная прихоть! Уступка разума сердцу! думала она теперь. Любовь заставила меня быть глупой, неразсчетливой… Но любовь-ли это? Не вспышка-ли? И вспышка, которая такъ сильна, что не можетъ быть долговѣчной… Богъ знаетъ! Я сама не знаю!.. Будь, что будетъ! Авось, все это еще не скоро спутается!..»
И Маргарита ошиблась. Все спуталось гораздо скорѣе и неожиданнѣе.
Іоаннъ Іоанновичъ, поддавшійся ея недавней искусной игрѣ, былъ, однако, достаточно проницателенъ, чтобы не начать вскорѣ же подозрѣвать внучку.
Послѣ маскарада онъ былъ уже нѣсколько разъ, сидѣлъ у нея подолгу, полушутя, полусерьезно и намеками предъявлялъ уже разныя требованія, обѣщая, однако, при этомъ сдѣлать немедленно завѣщаніе въ ея пользу, такъ, чтобы все его состояніе могло перейдти ей.
Маргарита и прежде колебалась, и отвращеніе часто являлось у нея къ этому старику; теперь же она окончательно не знала, какъ быть и что дѣлать. Она опять играла на сколько могла умнѣе, но хитрый старикъ начиналъ уже угадывать, подозрѣвать и раздражаться. Уже раза два страннымъ голосомъ Іоаннъ Іоанновичъ спросилъ у нея, кто и что молоденькій офицеръ, который сажалъ ее въ карету послѣ бала посла и котораго онъ уже дважды встрѣтилъ у нея въ гостяхъ. Іоаннъ Іоанновичъ, по счастью, какъ всякій старикъ, былъ убѣжденъ, что женщина не можетъ увлечься юношей.
— Что у тебя за дѣла съ этимъ щенномъ? спросилъ Іоаннъ Іоанновичъ. — Что онъ влюбленъ что-ли въ тебя?.. Такъ прогони, чѣмъ возиться съ молокососомъ.
И Маргарита объяснила, что юноша — родственникъ одной ея пріятельницы, которая просила покровительствовать ему. Но старикъ не совсѣмъ остался доволенъ этимъ объясненіемъ.
И Маргарита начинала бояться, что Іоаннъ Іоанновичъ вдругъ прямо и круто поставитъ вопросъ, на который она не звала что отвѣчать. Конечно, въ крайнемъ случаѣ могло воспослѣдовать только одно — возвратить брилліанты, за исключеніемъ броши, проданной Гольцу для Воронцовой. Но чтобы можно было поссориться съ дѣдомъ снова, для этого надо было себя обезпечить иначе. Гольцъ уже не разъ предлагалъ ей денегъ, но какъ вы велика была эта сумма, все-таки она не могла равняться съ тѣмъ, что могъ дать дѣдъ.
Наконецъ, на другой же день послѣ того же маскарада явился и Фленсбургъ. Она три раза отказала ему, но чрезъ недѣлю онъ вошелъ почти насильно и прямо, рѣзко объяснилъ ей, что онъ все знаетъ. И дѣйствительно, тонкій шлезвигскій уроженецъ разсказалъ Маргаритѣ ея игру съ дѣдомъ и ея отношенія къ Шепелеву такъ, какъ если бы она сама ему все передала на исповѣди. Сидя у Маргариты, Фленсбургъ былъ, однако, очень взволнованъ. Лице его было слегка блѣдно, голосъ прерывался.
— Я отлично понимаю, сказалъ онъ, — что мое положеніе крайне глупо, даже позорно. Для мужчины нѣтъ положенія смѣшнѣй, какъ быть влюбленнымъ и ревновать, не имѣя на это никакого права. Вы со мной тоже играли, игра вамъ надоѣла и вы бросили. Это для кокетки не преступленіе. Она даже можетъ сама сознаваться въ этомъ… Но… одно время вы не играли! Вы были даже искренни. Но съ тѣхъ поръ многое перемѣнилось. Во-первыхъ, въ домѣ вашемъ появился этотъ отвратительный старикъ и, не смотря на то, что онъ вамъ приходится дѣдомъ, онъ влюбленъ въ васъ… и вы терпите это… Это вамъ выгодно!..
— Какая нелѣпость! воскликнула Маргарита и разсмѣялась, но смѣхъ этотъ былъ неестественный.
— Главное не въ этомъ… Это пустяки. A вотъ, что не пустяки! Послѣ вашей дружбы съ барономъ Гольцемъ мнѣ стало казаться, что вы сильно заняты… что у васъ новая цѣль… какъ бы вамъ это сказать? Что самъ Гольцъ надоумилъ васъ начать войну или осаду кокетствомъ нѣсколько выше, т. е. выше насъ, простыхъ смертныхъ. Но въ ту минуту, когда я былъ убѣжденъ, что вы заняты тѣмъ, чтобы понравиться и влюбить въ себя… скажу прямо — государя!.. въ это время оказалась для меня невѣроятная вещь! Оказалось, что вы играете, но очень серьезно, съ мальчишкой, съ рядовымъ, почти съ ребенкомъ. Признаюсь, я пересталъ понимать то, что видѣлъ! Этотъ гадкій, отвратительный старикъ, съ одной стороны, и, съ другой, мальчуганъ, едва вышедшій изъ пеленокъ… Признаюсь, отъ всего этого на меня повѣяло Петербургомъ. Хотя вы иноземка, но и въ вашей личности сказалось вліяніе Петербурга, т. е. привычки и нравы здѣшняго высшаго общества. Вся его мерзость, развратъ, даже преступленія противъ самыхъ простыхъ, самыхъ святыхъ законовъ общежитія и нравственности! Вы знаете, я не преувеличиваю! Я не ненавижу… я просто презираю это общество. Вы знаете такъ же, какъ и я, всю эту грязь. Возьмемъ примѣръ. Вы знаете, что здѣсь, въ обществѣ, тоже что и въ народѣ русскомъ, есть чуть не обычай, что жена юноши сына — сплошь и рядомъ, любовница свекра отца. Ну а дѣдъ мужа… это еще законнѣе для нихъ…
Фленсбургь говорилъ тихимъ, но дрожащимъ голосомъ и при послѣднихъ словахъ слегка поблѣднѣлъ. Но эти слова его заставили и Маргариту перемѣниться въ лицѣ.
— Вы кончили? произнесла она едва слышно.
— Да, хотя не совсѣмъ еще.
— Ну, съ меня и этого достаточно. Хотя вся ваша рѣчь есть рѣчь безумнаго, но тѣмъ не менѣе я отчасти довольна, что вы высказались. Вы мнѣ дали право на этотъ разъ окончательно попросить васъ оставить меня и не посѣщать.
— Стало быть, это полный разрывъ? выговорилъ Фленсбургъ.
— Даже не разрывъ, потому что никогда никакой связи между нами не было, выговорила Маргарита, злобно усмѣхаясь. — Вы говорите, что я когда-то была искренна, и хотите сказать, что я, хотя не долго, любила васъ. Вы ошибаетесь, никогда, ни единаго дня этого не было. На это есть свидѣтель. Хотите его… это Лотхенъ!
— Графиня! Не наживайте во мнѣ заклятаго врага. Какъ я умѣю сильно, долго любитъ, такъ же умѣю и ненавидѣть, и я не на столько христіанинъ, чтобы платитъ добромъ за зло. Съ той минуты, какъ я узнаю, что мы съ вами враги, я буду дѣйствовать противъ васъ! И безпощадно!..
— Сколько вамъ угодно, усмѣхнулась Маргарита. — Надѣюсь только, что вы меня не зарѣжете изъ за-угла. A все остальное мнѣ не страшно.
— Даже не страшно, если я поѣду къ вашему вѣрному другу Гольцу и скажу ему нѣчто, мнѣ одному извѣстное и послѣ чего… нога его не будетъ у васъ.
— Я даже не понимаю!
— Я поѣду разсказать Гольцу, что иноземка графиня Скабронская рѣшилась на такой поступокъ, который хотя очень обыденный и простой при здѣшнихъ дикихъ и распущенныхъ нравахъ, но который самъ по себѣ, со стороны иноземки и относительно Гольца, — есть поступокъ не честный и мерзкій. Вы меня поняли?!
— Я даже не хочу безпокоиться понимать. Всѣ эти угрозы смѣшны… Повторяю, дѣлайте, что вамъ угодно…
И Маргарита поднялась съ своего мѣста. Фленсбургъ всталъ поневолѣ.
— Въ такомъ случаѣ, графиня, я начинаю мщеніе, выговорилъ онъ. — И тотчасъ ѣду разсказать Гольцу, какъ въ его маскарадѣ «Ночь» проводила время въ устроенной для ея отдыха уборной. Я знаю, видѣлъ и могу доказать… Да! Доказать! Что внесла въ честный и приличный домъ прусскаго посла чешка авантюристка Маркета Гинекъ.
Маргарита вдругъ поблѣднѣла какъ полотно, и отъ разоблаченной тайны, и отъ своего прежняго имени, котораго не могла слышать равнодушно. Какимъ образомъ Фленсбургъ узналъ это имя, котораго она никогда никому въ Петербургѣ не сообщала? И какимъ образомъ онъ ждалъ объ ея дерзкомъ поступкѣ въ ночь маскарада?
Наступило гробовое молчаніе.
Фленсбургъ ожидалъ, что вотъ сейчасъ побѣжденный врагъ, какъ бы подъ угрозой смертельнаго удара, попроситъ пощады.
Маргарита, дѣйствительно, стояла, опершись дрожащей рукой о кресло. Ея красивые пальцы съ острыми ногтями какъ бы впились въ спинку кресла, чтобы удержаться на ногахъ. Голова ея была слегка наклонена, глаза полузакрыты, и длинныя рѣсницы скрывали теперь отъ Фленсбурга тотъ пламень, который горѣлъ въ ея опущенномъ взорѣ.
«Что дѣлать, какъ быть?» стучало въ головѣ ея, какъ молотомъ. «Какъ обезоружить его, какъ заставить молчать»?
Въ одно мгновеніе Маргарита обсудила свое положеніе и рѣшила, что заставить молчать врага можно только слишкомъ дорогой цѣной, — слѣдовательно, совершенно невозможно. Приходилось поневолѣ поднять перчатку.
