Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
Словом, план предполагал разоблачение четырех из шести подозреваемых лиц и в согласии с этим и осуществлялся. К каждому из этих шести было приставлено по одному нашему агенту, и любой визит Кара-Исмаила к кому-нибудь из этой шестерки становился тут же нам известен. Едва Кара-Исмаил, покинув дом подозреваемого, удалялся на почтительное расстояние, в доме этом производился обыск, изымались фальшивые деньги и арестовывался хозяин. При этом все обставлялось так, что семья арестованного получала совершенно извращенное представление о том, где теперь находится ее глава. Так, семье из Ачкой-Мартана сказали, что арестованного везут на допрос в Грозный, и он не позже чем послезавтра вернется домой. На самом деле его везли в Владикавказ и помещали в тамошнюю тюрьму. Об арестованном в Хунзахе сказали, что его везут в Петровск-Порт, а на самом деле его отправляли в Грозный, и так далее. За самим Кара-Исмаилом была установлена слежка особая, но и здесь план соблюдался скрупулезно. Кара-Исмаила остановили в получасе хода от Темирханшуры, тщательно обыскали, отобрали все, что у него нашли, и отправили в темирханшурскую тюрьму. Ему не удалось ничего ни выбросить, ни спрятать, и это сыграло решающую роль.
Итак, начальная часть замысла была выполнена, но Мушни Зарандиа раньше срока потянуло в Дагестан, потому что чутье подсказало ему — под угрозой провала сердцевина плана. Будет ли обнаружен какой-нибудь документ или предмет, свидетельствующий о том, что получатель денег знал, за что он их получил? Никто, разумеется, не надеялся, что к нам в руки попадет нечто вроде векселя или расписки, и действительно, ничего подобного к нам не попало, но Зарандиа был уверен, что в вещах, изъятых у Кара-Исмаила, непременно найдется след подобного свидетельства, ибо турки — должен напомнить — всегда требовали подтверждения, что деньги получены.
Приехав в Темирханшуру, Зарандиа выслушал штабс-капитана Ленева, командовавшего этой операцией, и попросил показать ему вещи, конфискованные у Кара-Исмаила.
— Все осмотрено и изучено, — отрапортовал Ленев и послал унтер-офицера за мешком с пожитками Кара-Исмаила.
— Из какой задачи вы исходили, когда обследовали вещи, с какой точки зрения изучали? — спросил Зарандиа.
— Как было велено, так и делал.
— Можно — точнее?
— Я искал какого-либо подтверждения о получении денег.
— Что же именно вы надеялись обнаружить?
— Записку или просто росчерк пера, может быть, особый знак, рисунок — что-то, с чем турки могли сверить свой образец. Ничего похожего я не обнаружил. Думаю, там и нет ничего похожего, — Ленев ткнул пальцем в мешок, который только что втащил унтер.
Зарандиа не терпелось самому просмотреть все эти вещи, но из профессионального такта, не желая обнаружить недоверия к подчиненному, он поостерегся это делать.
— Опорожните мешок, — сказал он, и унтер-офицер вытряс на стол все, что было в мешке.
— Во что был одет арестованный? — спросил Зарандиа, увидев кое-что из облачения Кара-Исмаила.
— Чоха-архалук… обследовали до нитки.
Зарандиа задумался и попросил принести что-нибудь из белья и обуви.
Унтер-офицер отправился к каптенармусу.
— Деньги конфисковали?
— Сергей Иванович, сделаем вот что. Просмотрите, пожалуйста, и тщательно, каждую купюру. Может быть, обнаружим какие-нибудь пометки, надписи, знаки, а я сам обработаю Кара-Исмаила. Не может быть, чтобы не нашлось хоть какого-нибудь следа. Есть у вас свободная камера?
— Конечно, — ответил Ленев, уже доставая конфискованные ассигнации и лупу.
Принесли белье и совсем новые сапоги.
— Пусть разденется догола, — сказал Зарандиа вахмистру, — и наденет это белье и эти сапоги. Когда будет переодеваться, выйдите из камеры — может быть, он захочет что-нибудь спрятать в щели на полу, в трещине на стене. Не будем лишать его этой возможности. Дайте ему на все десять минут, затем отведите в другую камеру, а его одежду доставьте мне.
Вахмистр и унтер-офицер отправились выполнять приказ, а Зарандиа принялся читать газету. Он дошел уже до происшествий и объявлений, когда принесли одежду Кара-Исмаила.
Прощупали все швы и ничего не обнаружили.
— Возьмите с собой его вещи и отведите меня в его камеру.
Камеру, из которой только что увели Кара-Исмаила, облазили, осмотрели, обнюхали до последней щелочки — и опять ничего. Выходило, что искать надо было на самом Кара-Исмаиле.
— Все правильно, — промолвил Зарандиа, когда камера была осмотрена. — И не должно здесь ничего быть. Бросьте-ка на нары все его доспехи, а Кара-Исмаила приведите сюда, в эту камеру, но совершенно голым. Унтер-офицер останется здесь, и прежде, чем арестованный начнет одеваться, пусть обыщет его голого. Вам известно, как обыскивают голого арестанта?
— Так точно, ваше высокоблагородие, как не знать?
Кара-Исмаилу велено было раздеться, и голого его погнали в прежнюю камеру. Было ему за шестьдесят пять, и он семенил по-стариковски. Одной рукой он поглаживал голову, иссеченную при отправлении «шахсей-вахсей», в другой держал медный кувшинчик для омовения.
— Пусть оденется при вас, — шепнул Зарандиа вахмистру. — И не спускайте с него глаз, пока я не приду.
Однако осмотр белья и сапог Кара-Исмаила, оставленных в камере, тоже ничего не обнаружил. Зарандиа отправился в камеру, где сейчас находился Кара-Исмаил, который — уже одетый — сидел на нарах.
— Ведите его на допрос, — распорядился Зарандиа.
Кара-Исмаил поднялся с нар и направился к выходу.
— А кувшин с собой не возьмете? — спросил Зарандиа.
— Пусть остается, он мне там ни к чему, — ответил Кара-Исмаил, обернувшись.
— Кто знает, может быть, и пригодится — возьмите!
На секунду Кара-Исмаил будто осекся, но, чуть шевельнув плечом — пусть по-вашему, — вернулся к нарам и взял кувшин.
Мушни Зарандиа ступал следом за ним, не отрывая глаз от кувшина, — в ту минуту он уже не сомневался, что «расписка» адресата — где-то на поверхности или внутри кувшина.
Вошли в кабинет Ленева. Зарандиа пригласил Кара-Исмаила сесть, взял у него кувшин, вылил воду, осмотрел кувшин со всех сторон, заглянул внутрь и вернул Кара-Исмаилу:
— Откройте.
— Кара-Исмаил взглянул на Зарандиа, явно удивленный.
— Снимите дно!..
Кара-Исмаил покрылся мертвенной бледностью.
— Снимите, — спокойно повторил Зарандиа.
— Я не смогу… Это не мой кувшин…
Кувшин оказался с двойным дном, фальшивое дно соединялось с корпусом резьбой, снаружи опоясанной инкрустированным кольцом. Между фальшивым и настоящим дном лежал листок бумаги с четырьмя четкими отпечатками. Это были сделанные на саже, перемешанной с топленым жиром, отпечатки большого пальца правой ноги арестованных резидентов. Возглас досады вырвался у Ленева, и он с такой силой хлопнул себя по лбу, что унтер-офицер, дежуривший в коридоре, приоткрыл дверь и встревоженно заглянул в комнату. Но в конце концов Ленев получил за это майора и орден.
Я уже говорил в начале этих записок, что доля везения не исключена ни в одном деле. Можно ли приписать случайности, что, изучив дагестанские материалы, Зарандиа поставил возле шести фамилий красные точки и сказал, что четверо из той шестерки — турецкие резиденты, и при этом оказался прав? И то, что я вернулся в Тифлис на три дня раньше положенного срока и сам взялся за дело Хаджи-Сеида, может быть, тоже совпадение случайностей?' И можно ли приписать случаю, что, не явись Зарандиа сам на место преступления, так и не было бы установлено, что арестованные и в самом деле работали на Турцию? Оставим, однако, Зарандиа. За долгие годы моей службы бывало не раз, что свои беседы и с высшими чинами, и с подчиненными я обдумывал неделями, а то и месяцами. Но в нужный час, когда надо было действовать, я произносил совсем другое и поступал иначе, чем задумывал, а складывалось между тем все так, что о лучшем и мечтать было нельзя. Что это — тоже случайность?.. Отнюдь… Интуиция заставляла меня говорить совсем иное, чем диктовал разум. Чутье погнало Зарандиа в Дагестан, а меня вернуло в Тифлис тремя днями раньше срока. И из сотен людей шестеро были угаданы чутьем, и что из этих шестерых именно четверо окажутся турецкими резидентами, тоже было нашептано им чутьем. Я понимаю, что рассуждения мои далеки от науки. Но ведь и науку бывает жаль: все, что она не может постичь разумом, она слишком легкомысленно и поспешно относит к мистике, к сфере инфернального и выбрасывает на свалку. И с интуицией она расправилась так же… Но проходит время, и выброшенное на свалку благополучно возвращается и пускается в оборот, и, подобно молле Насреддину, уже отрицают, будто когда-то что-то отрицали, Я не считаю, что разум слабее интуиции, но полагаю, что любой поступок или идея рождаются из интуиции. Если существуют счастливая случайность и везучий человек, это означает лишь, что этого счастливчика господь одарил интуицией. Именно это и подразумевалось мной, когда в начале своих записок я говорил, имея в виду Зарандиа, что доля случайности ни в одном деле не исключена.
