Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов
Барак, где жили старатели, находился на нижнем краю поселка. Но изолятор Малявина так подсушил, что он взмахнул руками и полетел над землей.
В бараке колготился артельный завхоз, кадровик, кладовщик и кассир в едином лице по фамилии Мороз.
– Наволочку принес? – спросил он первым делом.
– Принес! – ответил Малявин и взмахнул торбой.
– Молодец. Таких уважаю. Ну и вид у тебя! – заблажил он, замахал по-старушечьи руками, что никак не сочеталось с его бандитской рожей и широченными плечами.
– У тебя выпить найдется?
– У меня все есть, – гордо ответил Мороз. – Но ты, Ванька, иди-ка мойся, а я подумаю. Сухой закон в артели не отменен.
Скинув грязную пропотелую рванину, он с удовольствием умылся холодной водой и тут же прибился к столу в комнате Ивана, да еще и Мороза.
– Пиши заявление с двадцатого сентября, – приказал Мороз.
– Это зачем?
– А че ж, увольнять тебя в связи с арестом?
Пока Малявин писал заявление, он кратенько рассказывал, что Таманов поехал в Якутск выколачивать новый бульдозер, что двое суток простояли из-за сломанной мехлопаты…
– Ждем не дождемся Таманова. Надо бы совет артели собрать, а то все старатели встали. Мы последние моем металл. Тяжело. За ночь лед намерзает на два пальца… А тут еще моторист Дроздов облопался водки. Теперь потеряет половину зарплаты.
Он принес из кладовки бутылку спирта, налил полстакана:
– На, пей! Теперь тебе можно.
Малявин не стал разбавлять, выпил так. И начался у него великий жор: две банки тушенки, остатки копченой колбасы, кус засохшего сыра, затем выскоблил до донышка остатки сгущенки и только после этого успокоился.
Под чаек поговорили-порядили, как лучше на Москву выбираться.
– У меня знакомый есть, он тебя завтра на почтовый Ан-2 посадит, – твердо пообещал Мороз. И, не меняя своего командирского тона, приказал не мельтешить и сходить первым делом в поселковую баню.
Мылся и парился Малявин неторопливо, всласть. Мечтал меж тем о лучшей доле, о столице. Вдруг голос мужской: «Малявин здесь есть?» Сердчишко сразу запрыгало. Вышел в предбанник: кто там Малявина ищет?
А чего там спрашивать, когда стоит в дверях сержант милиции:
– Подполковник Сериков прислал за тобой. Срочно нужно.
– Так хоть… трам-па-па-ра, домоюсь!
– Домывайся. Я в уазике буду ждать.
Какое уж тут мытье? Вся охота пропала. Вышел вскоре из бани с тяжелым предчувствием. И не ошибся.
Подполковник Сериков ждал в гостиничном номере обеспокоенный, злой, что проглядывало в порывистых движениях, когда резко хлопал кулаком по ладони, словно вколачивал туда чью-то ослиную морду.
– Сегодня переслали из Якутска на райотдел телетайпограмму: тебя надлежит отправить в Ереван общим порядком.
– Каким таким порядком? – просипел испуганно Ваня.
– Этапами. От тюрьмы к тюрьме… Поверь, я пытался, но лишь получил нагоняй с криками и матерщиной. На флоте, где я начинал мичманом, такого никогда не позволяли, а здесь!.. Ладно, я перетопчусь. Жаль, что на сутки еще не протянули с ответом, тогда бы все законно – тридцать суток, и баста!
Малявин молчал, еще на что-то надеясь.
– Если дашь честное слово, то поедем сдаваться завтра с утра. Ночку переспишь на белых простынях… Даешь слово?
– Даю. Ну а если меня не найти? Уехал, мол. Нетути.
– Нельзя! Объявят во всесоюзный розыск, выловят в первом же аэропорту или на станции. К тому же накажут меня. Строго накажут. А у меня, друг, семья.
– Я понял.
– Вот и хорошо. Машина за тобой придет в девять. Жаль, конечно… Давай хоть по маленькой зачалим, как военморы говорят.
Подполковник Сериков налил в тонкие стаканы водки. Открыл бутылку минеральной воды. Молча чокнулся, выпил, страдальчески морщась, с привычным: «Го-орька, стерва, а ведь пьем». Только теперь Малявин понял, насколько ему скверно, неловко. Говорить было не о чем. Торопливо распрощались. Малявин особо не тяготился, не переживал до тех пор, пока не увидел в углу кучу грязной одежды, которую хотел было сжечь.
– Эх, нет Таманова, – вздыхал Мороз. – Он придумал бы каку штуку.
А что тут придумаешь, если слово дал подполковнику милиции?
В изоляторе утром равнодушно-заторможенного Малявина больше всего поразило заплаканное лицо женщины в милицейской форме. Она открыто ругала начальников: «Сволочи! Как над человеком измываются!..» А начальник изолятора, сухонький капитан, ругался, что нет покою даже в субботние дни. Ругался и подполковник Сериков. Лишь Малявин молчал и неторопливо готовился к обыску, потому что не знал, не ведал, что такое настоящая тюрьма.
Глава 26
Этапы, этапы…
Под колесный стук
Трое суток глух
Мой конвойный,
Мой конво-о-йный.
Хочешь, песни пой,
Хочешь, плачь навзрыд.
Лишь один ответ:
«Не положено!»
Весь этап, собранный из поселков Южной Якутии вдоль Амуро-Якутской магистрали, с отростков БАМовской трассы, с самой Тынды: черных и белых, мастевых и блатных, робких подсудимых и крутых строгачей – человек полста впихнули в большую полуподвальную камеру. Тусклый свет зарешеченной лампочки, по периметру – скамейки, намертво вделанные в стену. Пол с бугристым слоем грязи, словно ее не соскребали с основания тюрьмы. Такого же грязно-коричневого цвета стены. Вонючая лужа возле умывальника и замурованного в бетон толчка. И настороженность звериная, разговоры вполголоса с оглядкой. «Отстойник» – фольклор тюремный емок и точен.
Малявина удивила дверь, обитая железом, которое предварительно издырявили пробойником, чтоб острые края торчали наружу – этакий еж. «Зачем?» – спросил он пожилого мужика, сидящего рядом.
– А чтоб не стучали, елы-палы! – ответил тот сердито. И нельзя было понять, сердится он на него или на тех, которые издырявили железо.
– Стучат, один черт, кружками или шлюмками. Первый раз? Понятно. А кружка у тебя есть?
– Есть.
– Дай-ка гляну.
Он повертел кружку, убедился, что ручка на месте, сунул в свой мешок.
– А мне-то как?
– Обойдешься, – ответил мужчина с ленцой, даже не повернув головы.
– Вовка, тут мужик один борзеет.
Вовка – с ним Малявин познакомился в Алданском изоляторе – рассказывал, что держит верх на Алданском ГОКе, что знает многих среди блатного люда. Вовка – этот здоровенный битюг, оглядел своими кабаньими глазками мужика, его руку с наколками и сказал, клоня голову к плечу: «Не связывайся, видно, что прибурелый». Он курил третью или четвертую подряд сигарету, и, когда подносил ее к губам, было заметно, что пальцы подрагивают.
Вдоль скамеек бродил вихлястый хмырь и канючил: «Хлопцы, подогрейте дедушку». С виду ему было не больше сорока лет. К алданским он уже подходил, и они отдали по пачке «Примы», так нет – Вовка дал еще одну…
Хмырь приостановился, осклабился в улыбке и вдруг руками, плечами, животом
