Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Отпраздновали новый год. Всем за большим столом хватило места, все радовались и улыбались. И никто не мог предположить, что наступивший 1455 год станет переломным для этой семьи.
[1] Хварот - свадебный наряд.
[2] Горшечники - сами гончары и те, кто торговал изделиями из глины.
[3] Корё (918—1392) управлялось династией Ван.
[4] Корейский селадон достиг апогея в XII - начале XIII веков, однако, монгольское вторжение в Корею в XIII веке и преследование буддизма правящей династией Ли уничтожили это ремесло.
[5] Селадоновая глазурь относится к семейству прозрачных глазурей с трещинками, имеет широкое разнообразие цветов, обычно применяется при производстве фарфора или керамической глиняной посуды. Селадоновая глазурь настолько популярна и выразительна, что изделия из неё тоже называют «селадоном». Она может производиться различных цветов, включая белый, серый, голубой и жёлтый, в зависимости от толщины слоя и материала глины, на которую она наносится. Тем не менее, самые известные оттенки лежат в диапазоне от бледно-бледно зелёного с трещинками до насыщенного тёмно-зелёного, причём, часто фактура похожа на зелёные оттенки нефрита.
[6] В тягости - беременность.
Глава тридцать третья.
Как-то ночью (на дворе выла страшная метель) прибежал слуга, которого послала Микён. Раб сообщил заспанному Соджуну, что старый господин упал со ступенек, ударился головой и не приходит в себя. Доктор Хван уже у постели больного, сказал, что дело плохо и нужно готовиться к худшему. Соджун собрался и отбыл к отцу.
В родительском доме ничего не изменилось. Капитана лишь удивили доски, которыми были заколочены двери его комнаты и Чжонку. Старый министр лежал на своей постели, у которой сидела плачущая Микён. Увидев капитана, она заплакала еще громче, но Соджун повел на нее тяжелым взглядом, и девушка перестала плакать. Доктор Хван отвел его в сторону и быстро объяснил ситуацию:
— Ваш отец очень плох. Боюсь, он уже не придет в себя. Вам нужно готовиться. И известите семью. Министру осталось недолго.
Соджун оглянулся на постель, где лежал отец, и вздохнул.
Слуги не могли объяснить, зачем хозяин вообще в такую метель вышел на крыльцо, заметенное снегом. Был он в крепком уме и твердой памяти, и о своих действиях никому не сообщал. Впрочем, как и всегда.
Всю ночь Соджун провел у постели больного. Утром на пороге дома появилась Елень. Она быстро навела порядок. Разожгли очаги, поставили обед. Челядь сновала по двору, не поднимая глаз. Кому-то было неловко, но большинство воспринимало ее, как игрушку, которую держал при себе молодой господин. Чернь интересовал лишь один вопрос: кому они перейдут, когда старик преставится? Елень пришлось прикрикнуть на рабов. Соджун на ее голос вышел из дома. Женщина стояла у дверей кухни и распоряжалась. Капитан постоял, посмотрел и только хотел зайти, как она оглянулась и, увидев его, подобрала юбки и быстро подошла.
— Как… господин? — услышал тревогу в ее голосе Соджун.
— Плох. Не приходит в себя.
— Я принесла вам и Микён завтрак, поешьте.
— А вы? Дети как?
— Все хорошо. Но Чжонку я пока не говорила. Думаете, стоит отправить весточку в Сонгюнгван?
— Думаю, да.
— Будьте с отцом. За нас не беспокойтесь.
Соджун подозвал раба и отправил два письма: одно в магистрат, чтобы предупредить Син Мёна, а второе — родной сестре отца, живущей в нескольких часах езды от Ханяна. Сколько отцу осталось, неизвестно. Нужно предупредить всех.
Елень, наведя порядок во дворе, оглянулась еще раз на окна, за которыми лежал без памяти старый политик. Она могла написать письмо и отнести его в Сонгюнгван, но, когда бы это письмо попало в руки Чжонку, неизвестно, поэтому женщина вернулась домой, надела лучшие шелковые одежды и, позвав с собой дочь, отправилась в академию верхом.
Благородные дамы верхом не ездят. Благородных дам носят в паланкинах. Но в доме у капитана паланкина не было. Можно было нанять, но тогда нужно преодолеть расстояние до постоялого двора и преодолеть его придется пешком, а по такому снегу это сложно сделать. Да и верхом Елень привычней.
Дежурившие у ворот академии помогли спешиться дамам, а потом попросили назвать имя и цель визита…
Кто бы мог подумать, кто бы мог только представить, что свое имя и ранг ей придется назвать из-за умирающего политика?!
— Я госпожа Фао Елень…, — и тут женщина запнулась, а потом продолжила с высоко поднятой головой: — наложница капитана магистрата Ким Соджуна, единственного сына министра финансов Ким Хогёна. Мне нужно встретиться с главой академии по поводу сына, Ким Чжонку, обучающегося в Сонгюнгване. Вопрос личный и не терпит отлагательств.
Служащие переглянулись и проводили госпожу в главный корпус, где принимал глава академии. Тот встал из-за стола и поприветствовал женщин. Елень объяснила цель визита. Глава заахал, заохал, отправил за Чжонку. Елень было неприятно находиться в обществе этого мужчины, который смотрел на нее масляными глазками, и тем более ей не нравилось, как он смотрел на Сонъи, поэтому женщина простилась с ним и вышла на крыльцо.
На улице было хорошо. Всю ночь выла вьюга, а под утро метель успокоилась, потеплело, а как солнце выглянуло, так и зазвенела счастливая капель. Снег набряк влагой, потяжелел, осел. Он слепил глаза, и, оказавшись на крыльце, женщины зажмурились и повернулись спиной к дороге, ведущей к корпусам.
— Матушка, вы думаете, старый господин умрет? — тихо спросила Сонъи.
Елень стряхнула с юбки капли, упавшие с крыши; темное пятно, разрастаясь, поползло в стороны. Таким же образом что-то нехорошее разрасталось в груди, нарывало, как чирей. Душу терзало какое-то не то предчувствие, не то томление от чего-то неясного и необъяснимого. Елень вдохнула поглубже.
— Кто ж знает? — проворчала и тут же опомнилась: она не оговорила сроки отсутствия Чжонку.
— Постой здесь, я сейчас, — и с этими словами зашла в дом.
Сонъи осталась одна на крыльце. Девушка спустилась со ступенек и встала, повернувшись к солнцу лицом. Смерть старого политика ее не пугала, хотя и радости не доставляла. Вот только Чжонку, должно быть, расстроится, да и капитан тоже.
Тут она увидела бегущих
