Георгий Соловьев - Отец
И в то же время по полевым станам кочевали на специальных автомобилях библиотеки, кинопередвижки, автолавки, груженные разными товарами — от аккордеонов и фотоаппаратов до капроновых дамских чулок. В совхоз приезжали с концертами артисты, тут бывали и ученые и читали научные лекции. Работала оживленно почта; сюда выписывались газеты и во множестве приходили письма. И вообще в трудной здешней жизни был, видимо, свой пафос, который Анатолию надо было постичь.
Вика — та как будто сразу почувствовала атмосферу совхозной жизни и не испугалась ее. Наведываясь к ней среди дня, Анатолий заставал ее в хорошем настроении. Она содержала квартирку в чистоте, кое-чем привезенным с собой украсила Артемову комнату, постирала белье мужа и вообще была деятельна. Она записалась в библиотеку, с кем-то договорилась насчет молока и готовила на примусе Артему и Анатолию завтраки и ужины. При всем этом Вика стала спокойной и как-то ласково-задумчивой. Однажды Анатолий застал ее занятой сбором детского приданого; она вынула из чемодана пеленки, распашонки и все, что требовалось новорожденному, аккуратно увязала и положила в комнате Фомича на комод как украшение. Она уже была поглощена думами о своем новом ребенке.
Артем уходил из дому с восходом солнца и приезжал лишь поздно вечером. Но долгий день словно не утомлял его. Он говорил, что соблюдает режим и всегда находит час-другой на отдых в холодке. Уже в постели Артем еще с полчаса разговаривал с Викой. Они никак не могли выбрать имени будущему ребенку. Артем всякий раз, будто он весь день думал об этом, предлагал новые и новые варианты на случай рождения дочери или сына. Вика отвергала их, придумывая свои. Споры эти были мирными и заканчивались тем, что Артем коротко посвящал жену в дела, которыми был занят весь день.
Рассказы Артема и все слышанное в мастерской возбудили у Анатолия желание тоже побывать в поле, на «переднем крае» уборочных работ. Вика сказала, что рожать ей срок не сегодня и не завтра. Поэтому Анатолий, выполнив заданный себе урок по сбору лома, попросил Вику отпустить его в степь поработать.
— Вполне на неделю можешь, — сказала Вика. — А то и побольше, заботник ты мой.
Утром следующего дня Тольян и Сергей Фомич на голубом мотоцикле отправились на ближайший к центральной усадьбе полевой стан.
— Ты, Фомич, устрой ему работу, чтобы свою силенку всерьез испытал, — напутствовал их Артем, сам садясь в кабину «летучки».
Бригадир, к которому Фомич подвез Тольяна, лениво и брюзгливо сказал:
— В аккурат сто первый приезжий работник в бригаде будет, — выплюнул окурок и вдавил его в землю стоптанным каблуком рыжего обшарпанного по стерне и пахоте сапога. — Морока мне с ними. Некоторые авансы проедают и только. Если это Артема Александровича браток, могу дружеское гостеприимство оказать. — Бригадир постучал у себя за спиной в стенку полевого вагончика, у которого он сидел на облысевшей автомобильной покрышке. — В моем купе имущество свое сложишь, и ночевать устрою. А насчет работы — как и всем городским. Определю-ка я тебя…
— К Хвастунову, — хитро улыбнувшись, подсказал Фомич. — У него комбайн в профилактическом ремонте, и подборщик навешиваем.
— А?! — бригадир что-то про себя сообразил. — Это можно. На копнитель? Только уж ты, Фомич, подмогни Хвастунову быстрей комбайн на подборку врезать.
— А как же, — согласился Фомич и подмигнул Анатолию. — Ленту ему на транспортер сегодня же привезут.
— Ну вот и спасибо.
Анатолий бросил в уголок купе бригадира брезентовый плащ, которым его снабдил Артем, чехлы для матраца и подушку. Потом Сергей Фомич привел Анатолия к прицепному комбайну, стоявшему в ремонте с краю тока. Трое рабочих возились с комбайном. Фомич подошел к пожилому мужчине с усами, сидевшему у двигателя комбайна на свернутой старой ленте транспортера и наблюдавшему, как паренек в фуражке ремесленника прочищает карбюратор.
— Здорово, Алексей Никитич, — сказал Фомич. — Принимай работника. Артемия Александровича брательник.
Алексей Никитич (Анатолий догадался, что это и был сам комбайнер Хвастунов) оглядел молча Анатолия и сказал Фомичу:
— Здорово. Ленту мне доставите сегодня?
— Как сказано было, — ответил Фомич. — Анатолием звать. Бригадир знает. Оформит, что требуется, в смысле найма на работу. Работящий парень.
— Старую или новую ленту? — опять, будто не слыша ничего насчет Тольяна, спросил Хвастунов.
— Бывшую в употреблении, но справную. В пятой бригаде комбайн начисто скис, так мы хоть лентой сманеврируем. Так Артемий Александрович велел. Сейчас он там, так что жди ленту. А еще чего тебе?
— Остальное все в норме. — Хвастунов снова посмотрел на Анатолия и спросил: — Вроде моего Степана. Абитуриент? Десятилетку окончил?
— Да, — ответил Тольян.
— На копнителе будешь работать, если силенки и терпения хватит. А нет — отпустим с богом. — Комбайнер усмехнулся. — Агрегат наш семейный: Степан — за штурвального ловок, старший, Антон, — трактористом, а тебе напарницей на копнителе дочка Ксения будет. Харчимся от райкоопа за наличные. Деньги у тебя, парень, есть, или аванс выписывать?
— Есть, — ответил Анатолий. Вика дала ему пятьдесят рублей. — Аванс возьмешь — отрабатывать надо.
— Ты не думай, чтобы отрабатывать, а чтобы зарабатывать, думай. С нами, если так-то думать будешь, заработаешь. — Хвастунов большим пальцем погладил свои непонятного серо-рыжеватого цвета усы. — Деньги заработаешь, а славы не жди. А почему? Фамилия некрасивая! Был у нас корреспондент из областной газеты, когда мы рожь обмолачивали, хотел написать про нашу работу. Да фамилия помешала. Ему во всем красоту надо было. И написал он про другой семейный агрегат. Не лучше и не хуже, а фамилия у них красивей. Так наш труд через газету прославлен и не был. Да вот в чем дело, парень: хлеб для народа дать — это дороже славы. Два миллиона пудов наш совхоз должен сдать. Смыслишь, в какое дело ты ввязываешься?
— Я не отступлюсь, — начал было Анатолий, проникаясь уважением к этому прокаленному солнцем человеку с некрасивой фамилией, но вдруг вспомнил о беременной Вике, о том, почему и зачем он приехал в совхоз, и осекся, и беспомощно взглянул на Сергея Фомича.
Сергей Фомич встряхнул его за плечи и сказал:
— Не робей! Трудись и ни о чем не думай. Остальное и без тебя благополучно устроится.
Тольян понял, что душевный Фомич заботу о Вике считает полделом: не в пустыню же Вика приехала, кругом так много добрых людей, и все, все будет благополучно.
— Алексей Никитич, — угрюмо сказал Тольян. — Я тоже из рабочей семьи. И не хочу опозорить свою семью перед вашей.
— Ох ты, художник! — засмеялся Хвастунов. — По старшему брату имеем представление о вашей семье. Сегодня весь день можешь потратить по собственному усмотрению. Посматривай, соображай, что к чему у нас тут. А завтра — как моряки говорят: завтра в море, в хлебное море. И с завтрашнего дня тебе получка пойдет. Познакомил бы я тебя со всеми своими, да в баню они отправились. Ночевать приходи вот в этот чум. — Хвастунов показал рукой на соломенный шалаш метрах в двадцати от комбайна.
Сергей Фомич и Алексей Никитич начали осмотр машины, которой завтра до света предстояло выйти в поле на молотьбу пшеницы из валков. Анатолий слушал их разговор. Но о комбайне оба механизатора перекинулись лишь несколькими словами; Сергей Фомич толковал все больше об общем ходе уборки. И Тольян из его слов уяснил себе, что положение создается напряженное: пшеницу сейчас вовсю косят в валки, но в валках тоже хлебу нельзя долго лежать, и надо подбирать, сколько есть сил. А хлеб зреет и зреет, по такой-то погодке и перестоять недолго; тогда уж будет не до раздельной уборки, придется с ходу переналаживать машину на прямое комбайнирование.
Поговорив с Алексеем Никитичем, Сергей Фомич сказал Анатолию:
— Так я дальше поеду. В общем, ты устроен надежно. Будь здоров. Навещать будем, — он кивнул Хвастунову, бросив ему коротко: — Пока, — и пошел к мотоциклу.
Алексей Никитич вернулся к своему сиденью из старой транспортерной ленты и закурил, погрузившись в раздумье. Анатолий же вдруг догадался, что Сергей Фомич и Хвастунов говорили не только как механизаторы. Ведь Фомич-то был членом совхозного партбюро. И Хвастунов, наверное, был партиец. Значит, и Тольян должен был отнестись к их разговору, как комсомолец.
Опять с Анатолием что-то произошло. Он сам себя определил в такое положение, в котором или докажет себе, что способен собственные, будто бы правильные размышления подтверждать для самого же себя делом, или убеждения и дела у него расходятся. Больше того, он дал Алексею Никитичу слово, что он не опозорит в труде честь своей семьи; значит, если он не выдержит испытание, на которое пошел добровольно, он прежде всего опозорит брата Артема. Опозорит и себя как комсомольца. И тут Тольян подумал, что он, как и Артем, тоже поступил по призванию. И от этой мысли ему стало жутковато, потому что он встал лицом к лицу со своей начинающейся жизнью в труде.
