Вячеслав Шишков - Угрюм-река
— Я постараюсь, чтоб время, проведенное в моем доме, показалось вам приятным.
Он ласково провел ладонью по ее густым рыжим волосам, закрыл и опять открыл ее глаза, всмотрелся в них, поцеловал:
— Анфиса? Нет, не Анфиса… Та совсем, совсем другая…
— Что с вами?
— Так. Прошло… — Он отмахнул назад свои черные вихры, и глубокий с хрипом вздох упал в наступившее молчание.
Был вечер. Высокая лампа под шелковым сиреневого цвета абажуром горела у стола. Воздух гостиной отдавал застоявшимся сигарным дымом. Прохор вяло спросил:
— У вас были мужчины?
— Да, вчера. Кой-кто из знакомых. Дулись в картишки. Я сейчас прикажу затопить камин…
На звонок пришла опрятно одетая горничная.
— Принесите фрукты и ликер. Затопите камин. Прохор сидел с закрытыми глазами у стола. Мрачное настроение исподволь охватывало его, давно забытое навязчиво вспоминалось с резкой ясностью. Прохору становилось мучительно и страшно.
— Вам нездоровится?
— Нет… Так… Пьянствую все… Надо бросить.
— Подите, прилягте до гостей… Будет князь Черный, граф Резвятников, еще кой-кто. Коммерции советник Буланов…
— Дайте немного коньяку.
Мадам позвонила, и резко позвонили у парадной. Вошли двое.
— Знакомьтесь… Мсье Громов, сибиряк. Лейтенант в отставке Чупрынников, статский советник Дорофеев.
Протянув руку черноусому, с брюшком, Чупрыннякову, Прохор оказал:
— Я вас как будто где-то встречал…
— Не припомню, нет, — ответил тот басом и сел.
— Вы не поручик Приперентьев?
— Нимало… Ха-ха… Про такого не слыхал.
— Очень похожи, — сказал хмуро Прохор. — Дело в том, что его золотоносный участок по закону достался мне…
— Ах, вот как? Поздравляю… Ха-ха, — ответил лейтенант в отставке. — Ха-ха!.. Прекрасно. По закону, изволили сказать? Так-с?
Прохор внимательно наблюдал его, с внутренним содроганием вслушивался в его голос: «Что ж это, галлюцинация? Перестаю узнавать людей? Чего доброго, какому-нибудь обер-кондуктору нос откушу? Брошу, брошу пить, брошу». — И, противореча самому себе, он выпил стопку коньяку и потянулся к вазе за цукатами.
Лейтенант в отставке Чупрынников сидел в тени и тоже наблюдал Прохора Петровича.
Статский советник Дорофеев — коротконогий, квадратный, апоплектического сложения — открыл рояль, взял несколько аккордов, затем подтянул вверх рукава темно-зеленой визитки и заиграл одну из грустных мелодий Грига.
Пришли еще двое: высокий пожилой актер драмы и вертлявая, в коротеньком, голого фасона, платьице, мадемуазель Лулу. Эта пара сразу внесла смех и общее оживление. Певица затараторила так быстро, как будто у нее четыре проворных языка:
— Послушайте, послушайте, какой скандал. Любовник прима-балерины Зизи, князь Ш., влепил затрещину ее ухажору, милому мальчику кадетику Коко. И прелестные получены бананы, да, да, у Елисеева. У бельгийского посла вчера ощенилась сука — дог. Роды были трудные, акушеру пришлось накладывать щипцы, ха-ха, смешно.., собака и.., щипцы. Тенор Панов на арии «милые женщины» дал петуха, галерка свистала. Сенатору Б, в Английском клубе подменили шинель в бобрах на какой-то драный архалук.
— Ах, сибиряк? Очень, очень лестно… Вы такой же холодный, как и ваша страна?
— Да, такой же.
— Аяй, как это нехорошо, — и Лулу, как зачарованная, влипла горящим взором в бриллиант на мизинце Прохора.
— Что же, перекинемся? — с нетерпением проговорил лейтенант в отставке и прищурился в глаза хозяйки.
— Как, дорогие друзья? — спросила хозяйка. — Может быть, сначала чай?
— И то я другое… Господин Громов, вы, разумеется, играете?
— Конечно же, конечно! — ответил за него хор голосов, голодных, жадных и завистливых.
— Да, играю… — проговорил Прохор, глаза его загорелись злостью. — Мне хотелось бы сразиться с господином, с господином… — и он ткнул пальцем в черные лейтенантские усы. — Простите, с вами…
— Принимаю, принимаю, — ответили усы, радостно подкашлянув.
— Авось мне удастся оттягать у вас золотоносный участок… Вы ж сами предлагали мне эту комбинацию… Впрочем, участок и без того мой.
Левый лейтенантский ус опустился вниз, правый полез кверху, наглые глаза открывались шире, шире:
— Что вы хотите этим, милостивый государь, сказать? Господа, среди вас нет врача?
Вместо врача вошел, поводя плечами, высокий старик с надвое раскинутой седой бородой; его тугой живот весь в золотых цепях, висюльках.
— Добрый вечер, добрый вечер, — круглым, старчески-блеклым голосом приветствовал он на ходу гостей. Хозяйка встала ему навстречу:
— Степан Степаныч Буланов, коммерции советник. А это мой новый друг — сибиряк… Господа, прошу в столовую.
Стол богато сервирован и уставлен закусками и винами. На отдельном, с зеркальной крышкой, столике фасонистый самовар пускал пары.
— Самоварчик, дорогой мой, — блаженно закатил глаза Степан Степанович, купец. — Шумит, фырчит… Хозяюшка, а липовый медок есть к чайку? Спасибо… Да, господа, люблю все русское, все самобытное… Ведь я по убеждению славянофил… Аксаков, Самарин, Хомяков… Да, да, кой-что и мы читали в дни юности… Ну-с, где прикажете садиться? — купец подобрал полы сюртука и сел возле хозяйки в кресло.
Звонок телефона. Хозяйка вышла и тотчас же вернулась.
— Прохор Петрович, вас просят к телефону. Телефон в спальне. Она плотно притворила за собою дверь, положила оголенные руки на плечи Прохора:
— Милый, дорогой, радость моя… Никто тебе не звонил… Прошу тебя, не играй по крупной.
— Я вовсе не буду играть.
— Не будешь? Почему? — и в ее прекрасных глазах промелькнула тревога. — Впрочем, да, ты прав. Тебе в карты не везет. Тебе в любви везет… — она надолго, как спрут, впилась в его губы и, оправляя на ходу волосы, вышла.
Чай разливала горничная. Лулу хохотала, тараторила сразу с тремя гостями, чокалась, хлопала рюмку за рюмкой рябиновку, коньяк, мадеру. Купец намазал свежий огурчик медом и хрустел.
Подошли еще два франта. Гостей собралась целая застолица. И среди них, в розовом шелковом платье с искусственными незабудками у левого плеча, очаровательная Наденька. Самого пристава не было, он по делам в отъезде.
Ну, что ж, причина уважительная, хотя очень жаль… И новорожденный Илья Петрович предлагает тост:
— За отечественного героя, знаменитого Федора Степановича господина отдельного пристава Амбреева и вообще за русский либерализм… Урра!
Отец Александр отсутствовал, поэтому дьякон Ферапонт, не щадя ушей собравшихся, рявкнул «ура» так, что все восторженно захохотали.
Ужин только начался. Пред каждым гостем — меню, отпечатанное в канцелярии на ремингтоне и с нарисованной пером Ильи Петровича короной.
Первым блюдом — три сорта пирогов: с капустой, с осетром и с яйцами. Вторым блюдом — пельмени а ля Громов. Третьим блюдом — дикие утки по-бельгийски.
Четвертым — какое-то крошево из оленины, сохатины, рябчиков, под названием «мясной пломбир а ля Илья Сохатых». Потом шли кисели из облепихи, ежевики, клюквы.
— Господа! Прошу великодушно извинить, — кричал подвыпивший новорожденный. — Мороженое, как полагается в порядочных домах, теоретически не вышло, за отсутствием снега. Пожалуйте на ужин в рождество христово.
Дьякон подарил новорожденному собственной поковки для собаки цепь, Наденька — бисером вышитый кисет «на память». Нина Яковлевна прислала кожаный портфель с серебряной монограммой, увенчанной короной (хозяйка знала вкусы подчиненного), в портфеле поздравительная записка: «Очень извиняюсь, что лично не могу, хворает Верочка», а в записке 100 рублей. Анна Иннокентьевна — три пары теплых собственноручно связанных носков, а супруга — теплый набрюшник из заячьего меха.
Илья Петрович все подарки разложил на видном месте, в переднем углу под образами.
Но самый главный дар был от насмешника студента Образцова. Талантливый юноша, зная, что Илья Петрович завзятый любитель всяких «монстров», торжественно
преподнес хозяину стариннейшую кожаную деньгу с надписью древнеславянской вязью: «Овраам адна капек». Александр Иванович Образцов собственноручно изготовил эту редкость из ременного ушка ветхой гармошки, обкорнав его ножницами и с краев залохматив молотком. Но это ничуть не помешало ему с трогательным притворством вручить дар Илье Петровичу Сохатых.
— Монета стоит больших денег. Ей около семи тысяч лет. Времен библейского патриарха Авраама. Но она обошлась мне дешево, я выкрал ее в нумизматическом отделе Эрмитажа.
Илья Петрович открыл рот, прослезился, трижды поцеловал старый кожаный оборвыш, затем взволнованного Сашу Образцова и сказал:
— Господа! Вот дар, достойный именинника…
Вскоре после торжества каверзная проделка студента Образцова широко узналась. Огорченный Илья Сохатых получил среди знакомых кличку «Овраам».
На алюминиевой сковородке, заменяющей серебряный поднос, пачка поздравительных телеграмм и писем из больших сел, двух уездных городов и от Прохора Громова с Иннокентием Филатычем из Петербурга.
