Юрий Никитин - Князь Владимир
Сзади сдержанно звякнули доспехи. По тяжелым прихрамывающим шагам Ярополк узнал самого преданного человека и заранее сделал неподвижным лицо, а на губы надел легкую улыбку.
– А, Варяжко!
И все-таки душа захолодела, когда посмотрел в это кабанье лицо. Страшный удар срубил половину носа, широкие ноздри зияли страшно и кроваво. Со лба спускалось белое ущелье, видна кость, надбровная дуга разрублена до мозга, тяжелое лезвие разрубило лицо наискось, шрам истончился лишь у подбородка, но рядом бугрились багровые и сизые шрамы, вздутые как пеньковые канаты, лицо столь страшно, что и мужчин берет дрожь, а девки, раньше бегавшие за Варяжко, теперь с криком отворачиваются.
Варяжко прохрипел сдавленным голосом:
– Княже… надо бы готовить людей к вылазке.
– Прорвемся ли? – спросил Ярополк безнадежно. – Половину дружины положим, пока пройдем первый ряд. А когда начнем частокол рубить да меж кольев как зайцы прыгать, нас голыми руками возьмут! Ну не руками, а стрелами и дротиками закидают издали, не теряя людей.
– Иначе нам погибель! Еды всего на неделю.
– Урежь раздачу.
– Стоит ли? – спросил Варяжко угрюмо. – Новгородец все одно не уйдет.
– Я жду помощь, – бросил Ярополк отрывисто.
– Откуда?
– От ромеев. Не мог же Царьград вот так просто забыть о нас? Я столько гонцов послал! В конце концов, наш договор чего-то стоит?
Варяжко тяжело сдвинул плечами:
– Так-то оно так…
Ярополк бросил на него гневный взгляд, сказал громче, распаляясь все больше:
– Ромеи опоздают, им далеко, так печенеги придут! Эти рядом. Я им пожаловал земли по Днепру. Они за это присягали нести службу!
Варяжко повернулся к реке. Весь Днепр был покрыт ладьями новгородцев, люди кишели как муравьи. В голосе воеводы была безнадежность.
– Мир таков, что помогать берутся только сильному. Кто и без них бы одолел. Думаю, стоит Владимиру свистнуть, как те же печенеги объявятся под его знаменами! Да только не позовет!
– Почему? Хочет очистить, как заявил, земли и от печенегов?
– Нет, мы и так в его кулаке.
Ярополк выкрикнул яростно:
– Но должна же быть… должна же быть даже у печенегов совесть, наконец… Честь! Или их нет? Нет верности слову?
Варяжко сказал, как в погребальный колокол бухнул:
– Меж людьми, да и то не между всеми, бывает… И честь, и совесть, и верность. Все бывает. А вот между народами – что-то не помню. Тут кулак властвует. И я пока не вижу, чем можно изменить мир.
– Я все-таки верю слову печенегов. Они никогда не нарушали!
– Это было раньше.
– А что изменилось?
– Пришел этот… Княже, я могу попытаться выбраться. Если хочешь, я доберусь до печенегов. Это наша последняя надежда…
Ярополк покачал головой:
– Там кордоны – муха не пролетит!
– То муха, – буркнул Варяжко. – Они еще не встречались с настоящими воинами Святослава!
Хан Куря отвел глаза. Видно, что ответ давался с трудом, но он говорил, прижимая ладони к груди, разворачивая ладони и снова прижимая к сердцу:
– Великий посол кагана земли Русской, доблестного князя Ярополка, сына Святослава… Ты проделал трудный и опасный путь, выбираясь из осажденного Роденя… Да, я тоже слышал, что из него муха не вылетит незамеченной. Передай великому кагану мои слова. Весь народ печенегов не перестает благословлять его перед своими богами! Он дал нам земли слева от Днепра, научил пахать землю, сеять рожь и гречку, садить… или сажать овощи… И теперь наш народ – впервые! – вот уже несколько лет не знает голода.
– Правильное дело сотворили, – сказал Варяжко.
Он сидел на толстом ковре, неловко поджав под себя ноги. Рабыни подносили ему еду, Варяжко все еще насыщался, словно наверстывал за весь голодающий Родень.
– Правильно и… великое, – согласился Куря. – Мы потому и ходили в походы, что кочевников земля кормит хуже, а куда девать голодные рты? Вот и уходят возмужавшие дети, что растут как грибы, в дальние походы. Либо исчезнут там, либо вернутся с добычей, что позволит прокормиться до следующего набега. А земля кормит всех, ежели сойти с коня и взять в руки такую непривычную соху. Вот и нет нужды нам больше браться за сабли, грабить соседей.
Варяжко насторожился:
– Но ты же клялся, что будешь защищать…
Хан мягко улыбнулся:
– Я еще не сказал всего. У землепашца мужества должно быть больше, чем у кочевника. Тот может снять шатры и уйти, а землепашцу уйти некуда! Он должен драться. Будем драться и мы, защищая эти земли. Даже без договора.
– Тогда поднимай свою орду, – велел Варяжко. – Пусть седлают коней, пусть трубят в трубы! Незаконнорожденный посмел замахнуться на законную власть в стольном граде Киеве! Великий князь Ярополк, который пожаловал тебе и твоему племени эти земли, велит прийти со своим войском. Он сейчас стоит в Родене, это близ Киева. А сам захватчик уже пирует в самом Киеве!
Хан отвел глаза, но неприятного разговора не избежать, он посмотрел в глаза грозному посланцу Ярополка, сказал убеждающе:
– Я клялся стать на границах Южной Руси и не пропускать сюда врагов русичей. И с той поры, как мы здесь осели, разве хоть один хазарин, куман или савир сделали набеги на русские города и веси? Что ты еще хочешь, посланец великого кагана земли Русской?
Варяжко смотрел набычившись. Страшные сизые шрамы быстро наполнялись тяжелой кровью. Дыхание стало тяжелым, а в изрубленной некогда груди захрипело.
– Я хочу, дабы ты повел войска на помощь Ярополку!
– Ни один враг, – сказал хан с неловкостью в голосе, но твердо, – не напал на землю Русскую. Дерутся братья. Так в чем мудрость: не вмешиваться или сшибиться в жестокой сече? Если и другие отступятся, подобно мне, то братья останутся один на один. Кто из них победит, мне все равно. Победит уцелевшая Русская земля, которой я отныне служу. Сыном которой я отныне стал со всем своим племенем… Нет, посланец великого кагана! Я хорошо помню, что присягал служить Русской земле и ее народу. Пусть на меня обрушится гнев победившего, но клятвы я не нарушу… хотя я клялся своими богами, а здесь я и мой народ уже начинаем клясться русскими богами, говорить по-русски, давать своим детям русские имена.
– Он уничтожит тебя, этот лапотник, сын презренной рабыни! – вскрикнул Варяжко. – Он сотрет с лица земли все печенежское племя! Он – лютый язычник, в отличие от доброго и милостивого Ярополка, коего осияла христианская вера, что учит прощать и любить!
За пологом шатра раздались пронзительные звуки дудок, рожков и – удивительное дело! – сладкие звуки лютни. Донесся дробный топот женских ножек, игривые голоса. В шатер заглянули женские головки, пахнуло ароматом благовоний. Увидев по темным лицам хана и его гостя, что обоим не до развлечений, исчезли, а звуки стихли, словно обрубленные саблей.
Хан сказал медленно:
– Прости, если сможешь. Я все-таки поступлю, как велит мне моя старость и мудрость моих старых родителей… Знаю, истинная мудрость редко бывает вознаграждена… здесь, на земле, но боги все видят. Как свои, так и чужие. Пусть будут моими судьями.
Когда затихли шаги разъяренного Варяжко, неслышно отодвинулся полог. Из внутренних покоев шатра появилась старая жена Кури, что делила с ним все беды и радости. Она села рядом, прижавшись плечом.
– Он… уже не вернется?
– Разве я поступил не верно? – ответил он вопросом на вопрос.
Она кивнула:
– Да, новгородский князь Вольдемар не зря передал тебе через тайных людей столько злата. Ты верен… выгоде.
В ее голосе была издевка, но он чувствовал в нем ласковое одобрение.
– Какой выгоде?
Ее сухонькая рука ласково коснулась его седых волос.
– Говорят, новгородский князь хитер и прозорлив… но на этот раз зря истратил деньги. Ты ведь и так бы остался в стороне от междоусобной войны, верно?
Глава 14
Страшно ржали кони в Родене. К концу недели, когда кончились харчи, пришлось резать лошадей. Рвались и бились одни, зачуяв смерть на острие ножей, в смертной тоске кричали другие, пока что избегнувшие той же участи.
В бою погибнуть на полном скаку или вот так, когда с посеревшим лицом к тебе подходит человек-друг, помертвевшими губами шепчет ласковые слова, а сам отводит глаза. И боевой друг-конь вдруг понимает, почему хозяин не смотрит в глаза, почему прячет за спиной острый нож…
Ночью вартовые часто били тревогу. Чудилось, что новгородцы уже взбираются на башни, разбивают ворота. Впрочем, Владимир на самом деле велел тревожить защитников, изматывать ложными приступами. Для этого целый отряд в потемках скользил под стенами, нарочито позванивал оружием.
Прошла еще неделя, вторая от начала осады. Под утро крупный отряд из Роденя пытался пробиться к воде, но был истреблен. Взятые в полон двое израненных дружинников сказали, что в крепости нет воды. Иссякает последний родник, войско страдает от жажды. Раненые мрут как мухи, здоровые страдают от жажды. Остатки еды отданы князю с женой и боярами, простой люд уже съел кошек и собак, ловят крыс, лошади остались только у великого князя.
