Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Когда я увидел Цицерона час спустя, я снова поразился его невероятной способности восстанавливать свои силы — черте, присущей всем выдающимся государственным мужам. Увидев его спускающимся по лестнице — в новой чистой тоге, с умытым и выбритым лицом, причесанными и напомаженными волосами, — никто не предположил бы, что этот человек не спал две ночи. Маленький дом к этому времени уже был битком набит его сторонниками. На плече Цицерон держал маленького Марка, которому недавно исполнился год, и, когда они появились перед публикой, раздался такой громкий приветственный рев, что от крыши, наверное, отвалилось несколько кусков черепицы. Неудивительно, что малыш испуганно плакал. Увидев в этом недобрый знак, Цицерон поспешно опустил его на пол и передал Теренции, стоявшей рядом с ним на лестнице. Он улыбнулся ей, сказал что-то ласковое, и тут я впервые понял, насколько близки они были друг другу все эти годы. То, что поначалу было обычным браком по расчету, со временем переросло в искреннюю дружбу и привязанность.
В дом набилось так много народу, что Цицерон с трудом протиснулся в атриум, где его поджидали Квинт, Фруги и Аттик в окружении немалого числа сенаторов. Среди сенаторов, пришедших, чтобы выказать поддержку Цицерону, были его старый друг Сервилий Сульпиций, известный ученый-законник Галл, отказавшийся от притязаний на консульство, старший Фруги, с которым предстояло породниться Цицерону, Марцеллин, неизменно бравший сторону Цицерона со времен дела Верреса, а также все сенаторы, интересы которых он представлял в суде: Корнелий, Фунданий и Фонтей, бывший наместник в Галлии, которого пытались привлечь к ответственности за мздоимство.
Пробираясь следом за Цицероном сквозь это людское скопище, я всматривался в знакомые лица, и передо мной словно оживали минувшие десять лет, так много собралось тех, за кого Цицерон в течение этого времени сражался в судах. Пришел даже Попиллий Ленат, чьего племянника Цицерон спас от обвинения в отцеубийстве в тот день, когда в нашу дверь постучал Стений из Ферм. Все это походило скорее на семейный праздник, чем на собрание в преддверии выборов, и Цицерону было некогда вздохнуть. Он не обошел вниманием ни одной протянутой руки, ни одного гостя, с которым не перебросился хотя бы парой слов. Каждый ощутил на себе его внимание, у каждого возникло ощущение того, что он — самый желанный гость.
Незадолго до выхода из дома Квинт, все еще продолжавший злиться, оттащил брата в сторону и потребовал отчета о том, где он пропадал и что делал всю ночь. Цицерон, поглядев на окружавших их людей, тихо ответил, что расскажет обо всем позже, но это еще больше распалило Квинта.
— Ты за кого меня принимаешь? — возмущался он. — За свою служанку? Рассказывай сейчас же!
Сдавшись, Цицерон вкратце поведал брату о нашей поездке в дворец Лукулла и о том, что там присутствовали также Метелл, Катул, Гортензий и Исаврик.
— Вся патрицианская шайка! — возбужденно выдохнул Квинт, сразу же перестав сердиться. — О боги, кто бы мог такое представить! И что же, они поддержат нас?
— Мы говорили час за часом, но они не стали давать никаких обещаний, пока не посоветуются с представителями других знатных семей, — ответил Цицерон, беспокойно оглядываясь и желая убедиться, что никто из посторонних не подслушивает. — Гортензий, как мне показалось, согласен, Катул упрямится, другие же сделают то, что сочтут наиболее выгодным для себя. А нам остается только одно — ждать.
Аттик, который слышал все это, спросил:
— Но они поверили в достоверность доказательств, которые ты им предъявил?
— Думаю, да. Благодаря Тирону. Но все это мы можем обсудить позже. Сделайте мужественные лица, друзья, — проговорил Цицерон, поочередно пожимая руки каждому из нас. — Нас ждут выборы, и мы должны их выиграть!
Редко кому из кандидатов удается устроить такое пышное зрелище, в которое Цицерон превратил свое торжественное шествие к Марсову полю, и это произошло во многом благодаря Квинту. Мы двигались колонной из трех или четырех сотен человек: музыкантов, юношей, несших зеленые ветви, перевязанные лентами, девушек, что разбрасывали лепестки роз, актеров, сенаторов, всадников, торговцев, владельцев конюшен, завсегдатаев судебных разбирательств, представителей различных товариществ, членов римских общин из Сицилии и Ближней Галлии, государственных служащих. Перед нами катилась волна избирателей. Музыка, свист, приветственные крики — мы, должно быть, производили невероятный шум.
Мне часто приходилось слышать, что любые выборы, проходящие в тот или иной день, рассматриваются избирателями и кандидатами как самые важные в их жизни. Осмелюсь утверждать, что в тот день это ощущение полностью соответствовало действительности. Возбуждение увеличивалось еще и оттого, что никто не знал, чем они закончатся, учитывая невиданную напористость взяткодателей, большое число кандидатов и тот обстоятельство, что их отчасти сплотила атака Цицерона на Гибриду и Катилину в сенате.
Опасаясь неприятностей, Квинт принял меры предосторожности, так что перед Цицероном шагали несколько наших добровольных помощников из числа самых крепких. Когда мы приблизились к площадкам для голосования, моя тревога возросла, ибо впереди, у шатра распорядителя выборов, я увидел Катилину и его сподвижников. Некоторые из этих скотов при нашем приближении стали скалить зубы и отпускать глумливые замечания, но сам Катилина, метнув быстрый взгляд в сторону Цицерона, продолжил беседовать с Гибридой. Я шепотом обратился к Фруги, выразив удивление относительно того, что Катилина даже не попытался устрашить противников, хотя это был его обычный прием. Фруги, отличавшийся острым умом, ответил:
— Сейчас он просто не видит в этом необходимости, поскольку считает, что победа у него в кармане.
Эти слова наполнили мою душу смятением.
Но затем произошло нечто весьма знаменательное. Цицерон и другие кандидаты на должности консулов и преторов, всего около двух дюжин человек, стояли на небольшой отведенной для них площадке, окруженной невысокой изгородью, которая отгораживала их от приверженцев. Председательствующий консул Марпий Фигул разговаривал с авгуром, проверяя, все ли готово для начала выборов, когда появился Гортензий в сопровождении примерно двадцати мужчин. Приблизившись к ограде, он окликнул Цицерона. Тот прервал беседу с одним из кандидатов (по-моему, это был Корнифиций) и подошел к нему. Уже само это удивило собравшихся — всем было известна взаимная неприязнь, которую старинные соперники питали по отношению друг к другу. Зрители загудели, а Катилина
