Владислав Бахревский - Свадьбы
— Вперед! — визжал Дели Гуссейн-паша. — Вперед!
Янычары кинулись под казачьи пули. Жестокий короткий бой, и слобода взята.
— Вперед! — размахивая над головой плетью, носился уже по Топракову главнокомандующий.
Не переводя дыхания, Мехмед помчался вместе со всеми под стены Азова. Он был командир, и ему тоже дали плеть, и он гнал плетью своих солдат по лестнице вверх. Летели камни, срывались люди, лился кипяток, смола, и в упор били меткие казацкие ружья.
Осаждавшие откатывались от стен, но их ждали плети. И они снова шли вперед.
Посылать наверх и стегать Мехмеду было уже некого. Сотня погибла. И тогда он сам полез. Длинным копьем выбил глянувшую на него пищаль, поддел казака, махнул его через плечо в ров и кинулся уже было в свободное пространство, но оно уже было закрыто. Глазастая синеглазая женщина плеснула в него из ведра. Мехмед закрыл голову руками, покачнулся и полетел вниз. И опять ничего с ним страшного не случилось, подвернул ногу, но был жив. В ведре у казачки оказался не кипяток, и не смола, всего- навсего — нечистоты. Мехмед в ярости и гадливости содрал с себя одежду и заковылял с поля боя. На него налетели каратели, перепоясали кнутом, он упал. И больше его не трогали. Небо, давно уже закрытое тучами, устало носить бремя и пролилось страшным ливнем. Падали молнии, грохотал гром, а казакам все было нипочем. Они отворили ворота, кинулись на янычар, сбросили с земляпого вала Топракова-города.
Вал был черен, словно на него опустилась стая вороп, но уж слишком велики были вороны.
Полуголый, зловонный, исхлестанный плетьми, с распухшей ногой, сидел Мехмед под проливным дождем, глядел на мертвый холм и плакал. Никто бы его в слезах не уличил, все плакали, хотя бы оттого, что по голове хлестал ливень.
Город — огромная каменная развалина — непобедимо оседлал холм. И этот холм, озаряемый молниями, был голубым.
«Кого же мы победим? — спросил сам себя Мехмед. — Кого, если города уже нет и крепости нет, и казаков не будет, потому что на стены взошли женщины и дети. Кого же мы победим, если побежденных не будет?»
Ночью у Мехмеда начался жар. Он кричал в бреду: «Я не хочу воевать!» И даже в бреду зная, что за это убьют свои, прокусил губу, удерживая страшные слова правды.
Глава восьмая
Земля уплывала из-под ног Дели Гуссейн-паши. Войска его были растерзаны, вымотаны, напуганы. Каждую ночь являлись казаки, снимали часовых, вырезали спящих. Пороха не было, не было корма для огромной конницы. Продовольствие на исходе.
Янычары отказывались выполнять приказы. На их стороне право. Они обязаны быть в окопах не более сорока дней. Сорок дней осады миновали.
Перегорожен Дон: не только казаку — рыбе не пройти, возведена новая земляная гора, поставлены пушки, но армия вот-вот разбежится. Хан Бегадыр умоляет пустить его в набег, лошади падают от бескормицы, и татары того и гляди уйдут из-под Азова самовольно. Янычарам, чтобы утихомирить бунтарей, обещана за каждую голову казака тройная цена — по триста пиастров. Деньги пришлось занять у Василия Лупу. Господарь деньги дал, но обмолвился: «Я слышал, московский царь собрал войска и движется к Азову».
Слухи о русском царе тревожат армию. Не сам ли господарь распускает их?
Дели Гуссейн-паша послал к падишаху Ибрагиму гонца, умоляя отложить осаду до будущей весны.
Ответ был короток: «Возьми Азов или отдай голову!» Падишах был суров, но милостив. К Азову пришли корабли с оружием, порохом, продовольствием. Войсками Ибрагим не помог, но следует ли пополнять армию, если она превосходит армию противника в несколько десятков раз?
Военных советов Дели Гуссейн-паша не собирал. Он ненавидел своих бездарных командующих и сам боялся поглядеть им в глаза. Он обещал легкую прогулку, карательный поход за разбойничьими головами, а выходило так, что собственная голова держится на плечах только потому, что султан Ибрагим занят разбором дрязг в гареме и вспоминает о делах империи, когда у Кёзем-султан от гнева и гадливости сводит скулы, когда она является к Ибрагиму напомнить, что он повелитель не одного гарема, но и всей Турции.
Что ж, порох, ядра и свинец в изобилии, в изобилии продовольствие, нужно спешить воевать, покуда от Порога Счастья не прислали золотого шнурка.
Дели Гуссейн-паша сделал вид, что худого не случилось, и новый военный совет опять был превращен в роскошное пиршество. Участники пира приняли игру и старались друг перед другом.
. — Я, великий хан Крыма, иду опустошить русскую землю. Мой гнев не будет укрощен, покуда я не наберу сорок тысяч полону и двести тысяч коней.
— Я, Пиали-паша, командующий флотом величайшего в мире падишаха Ибрагима, клянусь украсить все мачты моих судов казачьими головами.
— Дели Гуссейн-паша! — вскочил Канаан-паша. — Клянусь, не пройдет и трех дней, как мои воины покроют знаменами последнее укрытие казаков — цитадель.
— Дела моего несчастного государства ныне нехороши. Мне придется отбыть в Яссы, — сказал Василий Лупу, — но под стенами Азова я оставляю своих наемников и все тяжелые пушки. Моим пушкарям я отдал приказ сбить стену в трех местах до подошвы. Пусть эти проломы станут вратами нашей победы… Я настолько уверен в победе, что уже сегодня прошу тебя, величайшего полководца народов, о превосходный во всем Дели Гуссейн-паша, принять награду.
Василий Лупу достал перламутровый, с огромной жемчужиной на верхней крышке футляр для перстня.
Дели Гуссейн-паша принял подарок, открыл коробочку. Крошечные коралловые веточки держали прекрасный янтарь. В глубине янтаря — муха. Царица-муха, ибо голову ее венчала золотая с алмазами корона, на лапках — браслеты с изумрудами, алмазный пояс, на каждом крыле — по алмазной звездочке.
— Я не видал работы превосходнее! — воскликнул Дели Гуссейн-паша. Он только теперь услышал решение господаря уйти из-под Азова. Оп собирался ответить твердым отказом, но подарок сразил его.
— Кто же этот удивительный мастер, превзошедший в тонкости и изяществе саму природу? — воскликнул Дели Гуссейн-паша.
— Мастера зовут Сулейман, — ответил Василий Лупу, — Перстень его работы носил величайший падишах Мурад IV,
— Это тот самый перстень, который подарил падишаху бедняга Инайет Гирей? — спросил Ибрагим-скопец.
В бочку меду плеснули чайную ложку дегтя, пир потускнел, и, чтобы отогнать грустную тень Инайет Гирея, Дели Гуссейн-паша обратился к меченосцу падишаха Жузефу:
— А что ты молчишь, славный воин?
— Главнокомандующий, если бы падишах приказал мне уничтожить флот мальтийских рыцарей, я бы уничтожил флот, но падишах мне, моряку, приказал быть в пехоте, и я в пехоте. Падишах приказал мне взять Азов, и я не могу не взять его. Мы испытали многие военные хитрости, но успеха не добились. Предлагаю старое, испытанное средство: разбить войско на части, чтобы в каждой части было по десять тысяч. Идти на приступ днем и ночью, покуда силы осажденных совершенно не иссякнут, тогда общее наступление — и победа.
— Я принимаю твой совет, Жузеф, — ответил Дели Гуссейн-паша, — но, прежде чем наступать, приказываю палить по городу и сбить стены до подошвы.
Победу придумали, оставалось победить.
Иван полз в кромешной тьме по узкому ходу, ведущему к Дону. Тянул куль земли. Иван был посильней многих, и его поставили оттаскивать из подкопов землю в Дон, а из Дона приносить воду. Всю азовскую войну просидел Иван под землей. После стычки с немецкими взрывниками отлежался и опять копал, таскал.
Турки снова начали беспощадную пальбу из всех пушек. Рушились не дома уже, целых домов в Азове не осталось, руины падали. Не было в Азове такого места, где можно было бы спрятать от ядер голову. Цитадель еще держалась, да и то потому, что турки, видно, берегли ее. Велика ли прибыль, положив тысячи воинов, взять груду разбитых камней?
Турки били по битому. С новой земляной горы Азов просматривался и вдоль и поперек, но казакам урону не было. Подкопались под турецкую гору и сидели в малых пещерках с детьми и женами. С едой стало плоховато: одна солонина да сушеная рыба. Скот весь погиб.
Ивану показалось вдруг — воздуха пет. Ртом вцепился в пустоту — нет воздуха.
Крикнуть нельзя. Раненые — и те у казаков не кричат. Кулем загородил ход — сам у себя отнял воздух. Вспотел бессильио, в бессилии боднул головой куль и упал, и не шевелился, потому что подземная работа отняла у него силу, волю и саму жизнь. Тут увидал он базар. Тот базар не уместился на земле и перешел на небо, и на звезды, и на луну. С луны свесился в красной феске турок веселый и крикнул: «Покупай!» Иван хотел купить, но вспомнил сон о свадьбах и пасторожился. «Покупай!» — кричали ему со всех сторон, и видно было — обманная здесь торговля. Смертью торгуют. «Ну, погоди же», — сказал себе Иван и скинул с плеч торбу. Откуда она у него взялась — он не знал, да и думать про то некогда было. Негрусы, китайцы, персы и всякие народы обступили, тянулись выхватить торбу, а он все-таки дернул за тесемки. Крышка у торбы отскочила, и полетели из нее голуби. Пырх! Пырх! Пошли кружить! И все пырх! Пырх! Очутился Иван па высоких высях, а торба далеко внизу, и словно дым шел от нее, то летели и летели сизые голуби. Торговцы кинули через плечо обманный свой товар и распрямились, и взялись за руки, и пошли по кругу, постукивая ногами и так и этак.
