Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Книги 1-7
«Он наделен талантами, и поведение ничем не выделяло его с момента поселения в городе, благодаря этому его клиентура расширялась изо дня в день. Он станет приметной фигурой в своей профессии, если будет настойчиво ею заниматься. Я не знаю другого молодого джентльмена, равного ему в литературе, в умении судить с большей точностью и деликатностью. Я частенько гляжу на него и думаю, что ты получил бы большое удовлетворение, имея такого ученика».
Затем, решив, что муж должен знать всю правду о молодом человеке, она описала его буйную молодость и прожигание наследства. В его оправдание она написала:
«Но даже во время кутежей он неизменно уделял утренние часы занятиям, благодаря чему накопил много полезных знаний».
Тут ей пришло в голову, насколько велик ее проступок. Она побежала в комнату Нэб и резко сказала:
— Дитя, думаю, что ты должна провести остальную часть зимы с дядюшкой Исааком и тетушкой Элизабет.
Нэб не расстроил тон матери.
— Я готова.
— Я скажу мистеру Тайлеру.
— Хорошо, мама.
Болезненно осознавая свою вину, Абигейл так и поступила в тот же вечер.
— Мистер Тайлер, полагаю, что мой муж вернется весной. Я не считаю правильным, чтобы рассудок моей дочери был привязан…
— Если рассудок и был привязан, она не выдала себя ни одним словом.
— Поскольку ваша юридическая практика недостаточно большая, чтобы думать о постоянном… Как бы то ни было, я имею лишь один голос, и этот голос принадлежит мистеру Адамсу. Пока я не услышу его мнения, я посылаю Нэб на зиму в Бостон.
— А я останусь здесь работать. Я буду делать все так, чтобы одобрили и вы, и мистер Адамс. Я знаю, что в моей молодости было сомнительное прошлое, и по этой причине стану работать вдвое усерднее и вести строгую жизнь.
Ответ Джона звучал как возмущенный вопль отца, неожиданно узнавшего, что может потерять маленькую дочку. Он не представлял, что за годы его отсутствия она выросла в длинноногую женщину с высокой грудью. Поскольку ответ Джона был воспринят Абигейл как суровая отповедь, обмен письмами стал резким. В горячке Джон писал так, что впервые глаза Абигейл видели лишь отдельные строки:
«…Поступило твое письмо от 23-го. Его содержание пробудило все мои эмоции и пролило свет на необходимость моего возвращения. Признаюсь, мне вовсе не нравится тип. Мой ребенок слишком юн для таких мыслей, и мне не по вкусу слово „кутежи“… Я бы взял адвоката, но он в этом возрасте должен проводить вечера и ночи за книгами, а не около камина леди…»
«О боже мой! — подумала Абигейл. — Неужели Джон забыл долгие вечера в гостиной моего отца?»
«Юноша, достаточно легкомысленный, промотавший свое состояние или половину его на развлечения, не для меня… Я не ищу ни поэта, ни профессора художественной литературы… Я со всей определенностью запрещаю всякую связь моей дочери с молодым человеком, который не избавился полностью от пристрастия к забавам и расточительности».
Джон добавил, что ему не нравится манера обхаживать мать!
Абигейл была ошарашена неистовым письмом Джона. Однако, прочитав письмо второй раз, она была вынуждена признать, что, находясь вдали от дома, он был вправе возмутиться.
Спустя три недели он писал:
«Мир, облегчивший положение остальной части Вселенной, мне кажется, обостряет мою растерянность и обеспокоенность. Я просил Конгресс об отставке, но не предвижу быстрого решения, окажусь в подвешенном состоянии… Я, несомненно, вернусь весной… поэтому тебе не следует что-либо делать, а дождаться твоего старого друга».
К моменту получения этого письма, когда на яблонях набухли почки, а в полях появились светло-зеленые полоски всходов, Нэб вернулась в Брейнтри. То, что в душе Нэб не пробудило внимание Ройяла Тайлера, разлука осуществила в полной мере. Исчезла ее скованность, которую отец восхвалял как величайшую доблесть.
— Мама, теперь, когда отцу известно о мистере Тайлере, нет причины, почему бы он не мог нас навещать, не так ли?
Абигейл колебалась. Она не рассказала Нэб о возмущенном ответе отца.
— За последние месяцы ты не слышала ничего неприятного о мистере Тайлере? — спросила Нэб.
— Напротив, он работал, как крот.
Визиты Ройяла Тайлера ограничились двумя в неделю: часовой прогулкой с Нэб в полдень и единственной чашкой чаю перед возвращением к изучению права. Число судебных дел, поступавших к нему, увеличилось, но он понимал, что сможет зарабатывать на семейную жизнь лишь через два года.
Внимание Абигейл вновь переключилось на бедственное положение с образованием мальчиков; одному исполнилось десять лет, другому — двенадцать. Свободных мест в частных школах не было. Оставалось единственное — просить помощи у мужа Элизабет, преподобного Шоу.
Чтобы добраться из Бостона в Хаверхилл, предстояло проехать восемь часов на дилижансе, и поездка стоила дорого: восемь шиллингов за взрослого и шесть шиллингов за каждого ребенка. Город был основан английскими пуританами, о которых говорили: «Господь Бог просеял всю нацию, чтобы засадить Новую Англию». Во вторую волну иммигрантов входили воинственные отпрыски шотландцев и ирландцев, которых выборные лица Бостона отправили на северо-запад Массачусетса, на земли, вдававшиеся в индейские территории.
Хаверхилл представлял компактную, с близко отстоящими друг от друга домами, деревню, насчитывавшую около двух тысяч жителей. Покорив индейцев, они продолжали враждовать между собой. Население жило зажиточно, главная улица деревни протянулась вдоль реки Мерримак, по которой в Ньюберипорт на Атлантическом побережье сплавлялись солонина, бочарная клепка и обручи, сыры и масло, различные виды поташа. Мэйн-стрит взбегала на холм, над общинными землями возвышалась белая церковь с плацем и парадной площадкой около нее.
Пасторский белый дом с большими окнами стоял немного отступя от Плезант-стрит. В прошлом церковь и площадка около нее были свидетелями бурных сборищ, ибо общину будоражил религиозный раскол.
Пять проповедников не сумели усмирить приход. Преподобный Шоу не отличался сильным характером, но, обладая христианской мягкостью, сумел умерить и похоронить религиозные различия. Наибольший мир, видимо, царил в доме священника с четырьмя колоннами, придававшими ему вид особняка виргинского плантатора, а не церковника, получающего сто фунтов стерлингов в год.
Девушкам в семье Смит повезло: Мэри, Абигейл и Элизабет вышли замуж по своему выбору. Абигейл еще мучила совесть, что она осуждала Джона Шоу.
«В самом деле — почему? — спрашивала она сама себя, целуя двух детишек Шоу. — Потому, что не распознала в молодом студенте зрелого мужчину?»
Она извинилась в душе перед Элизабет, счастье которой не требовало огласки, и поблагодарила свою изящную, быструю умом сестру за то, что Джон Шоу никогда не узнал о ее сопротивлении. Теперь же Абигейл нуждалась в доброте и лояльности зятя. Она откровенно изложила свои заботы: никто другой не может обучить Чарлза и Томми, подготовить их к поступлению в колледж.
— Сестра и брат Шоу, не приютите ли вы их на следующий год или два?
Элизабет обошла комнату, зажигая свечи в стенных бра:
— Решение за моим мужем.
В свои тридцать пять лет преподобный Шоу уже ссутулился.
— Мы не оставим тебя, сестра. Я обучу их всему, что знаю.
Абигейл прослезилась. Она сделала вежливый реверанс:
— Семья Адамс будет вашим вечным должником.
— Если семьи начнут считать свои долги, ростовщики распухнут от денег, — ответил Шоу. — Теперь я оставлю вас одних, сестры, договориться о деталях. Я должен дописать воскресную проповедь. Я бьюсь, как птица, попавшая в шторм, вытягиваю каждую фразу, как утка лапы из липкой грязи.
8Джон находился в отъезде три с половиной года. Разлука была столь долгой, что Абигейл охватило оцепенение. В ее сознании все сжалось в комочек, как моряки сжимаются под водонепроницаемыми робами во время шторма на море. Летняя жара действовала, подобно наркотику. Абигейл навестила многих друзей: семью Уоррен, миссис Фрэнсис Дана в Бостоне, семью Шоу в Хаверхилле, своего дряхлеющего отца в Уэймауте, Коттона Тафтса, избранного сенатором штата, семью Кранч. Приходила она по приглашениям на чай, ужин, поскольку собственный дом угнетал ее. Как приятно избавиться от тоски и одиночества в беспечной беседе; удивительно, как бессодержательная болтовня может заполнить пустоту и ускорить бег времени.
Осенью резко изменился ритм ее жизни. К началу сентября стало ясно, что семидесятилетний преподобный Уильям Смит умирает от уремии.
Абигейл созвала семью. Ее отец шептал в перерывах между приступами:
— Есть лишь одна причина, по которой я желаю, чтобы Бог сохранил мне немножко дольше жизнь: мне хотелось бы видеть возвращение твоего дорогого друга.
