Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский
Он не договаривал до конца, легко было подразумевать, что думал, так как знали, что он был его родственником.
Уже десять дней прошло на напрасном ожидании чего-то, о чём никто сказать не мог, придёт ли. О чём толковали в княжеских домах, понемногу знали, об этом очень не заботились. Тот и этот пришёл со слухом, поговорили о нём и тут же шли шутки и ирония.
Этот шатёр Яшки стоял немного позади Лешкова двора, так что от него мало криков долетало. Он был достаточно обширным, потому что его построили с другим, в котором жил Баран, большой друг Яшки и неисправимый игрок.
Оба немного заботились о порядке у себя, поэтому у них было как на ночлеге в плохом постоялом дворе, когда людей много, а порядка мало. Доспехи валялись по углам, одежда лежала на пустых бочках, перевёрнутые жбаны лежали на постелях, дорогие одежды топтали ногами.
Пеньки, камни, всякие доски, прибитая земля, как-то так покрытая, служили для сидения. У дверей и заборов постоянно крутилось полно черни, а с костра не сходила еда. Играли, пили, ели. Здесь одного памятного дня Баран, проиграв свою деревню в лесу, называемую Сосновой, со значительным куском земли продал на вечные времена Остои за двух волов, шесть локтей коричневого сукна и дюжину лисьих шкурок.
Другой, которого звали Сухим, выпив, также отдал деревню за два кафтана, коня и десять гривен серебра. Торговали лошадьми и собаками, епанчами и доспехами, как это случается молодёжи, когда выпьет. День и ночь не переставал шум, пожалуй, только когда падали смертельно уставшие, когда сил и разума уже не доставало, а челядь их накрывала, чтобы не замёрзли.
Именно так развлекались однажды вечером, когда на пороге показался Топорчик Цедро, по имени Теодор, и громко воскликнул:
– К доспехам! К мечам!
– А что? Что? – начали кричать игроки за столом, по голосу чувствуя, что он шутил.
– Что может быть! Решили идти на Накло, через несколько дней само позднее.
Яшко прыснул от смеха.
– Мы ещё тут не одной бочке кровь выпустим, прежде чем до этого дойдёт! – воскликнул он. – Я это знаю с того времени, как мы здесь. Утром идём на Накло, а вечером возвращаемся.
– Теперь, – ответил Цедро, – уже, по-видимому, в самом деле затрубят. Сам князь говорит, что дольше стоять и ждать было бы позором…
Старый Мшщуй Одроваж громко говорил, когда его спрашивали:
– Достаточно будет времени для перемирия, когда Накло возьмём. Там оно будет дешевле.
При воспоминании о Мшщуе Яшко нахмурился.
– Ещё и его слушать! – воскликнул он. – Не достаточно брата!
– Ну, и Тонконогому хочется идти на Накло! – воскликнул Цедро.
– А ему что с этого придёт? – воскликнул другой. – Ему не достанется.
– И все другие князья за это голосуют, потому что им уже стоять опротивело.
– Ну, а князь Конрад? – спросил Якса.
– И он также, потому что ему от других не отстать, – сказал Цедро, садясь. – Увидите, что не далее завтрашнего дня дадут приказы рыцарям к походу.
Яшко, не доверяя, пожал плечами и что-то пропел.
Другие, услышав пение, стали вторить. Цедро смотрел на них, потому что один был трезвый.
– Что же на это говорит Плвач? – сказал Яшко, кидая кости, которые у него плохо выпали.
– Плвач плюёт и возмущается, – сказал Цедро, – но он один против стольких. Он всегда уверяет и вроде бы клянётся, что Святополк прибудет; глупец бы верил, сказать правду, потому что, если бы хотел голову склонить, имел на это достаточно времени.
Хотя этой новости никто в начале как-то верить не хотел, когда подошли Андрюшка и Габрик Наленчи, также Гоздава Петрек и повторили, что уже не на шутку о Накло говорили, бросился Яшко от костей, велел подать себе кафтан и доспехи, быстро оделся и побежал, приказав своему подчашему наливать кубки, а дружков прося, чтобы не уходили, пока не вернётся.
Достаточно долго его не было; притащился грустный и злой и начал снимать с себя одежду.
– Не правду ли я говорил? – спросил Цедро.
– Сегодня это правда, – засмеялся презрительно Яшко, – но будет ли то же самое завтра, не знаю.
Яшко не сел уже за кости, отговариваясь усталостью, и лёг. Другие также зевали, и кучка медленно начала расходиться.
Яшко не сдерживался, зевал и потягивался, как они. Но чуть только он один остался в палатке, вскочил на ноги, надел длинную епанчу, дал какой-то приказ слугам и вышел. Кружа за домами, он попал к Плвачу; его проводили к нему. Одонич как раз отправлял какого-то человека, который готов был к дороге; получал приказы, покачивая головой.
Когда тот вышел, Якса приблизился.
– Перепугали нас, что в поход прикажут идти, – сказал он.
Князь Владислав гневно сказал:
– Пусть идут, пока есть время! Пусть идут!
Он метался из конца избы в конец.
– Всё-таки завтра не пойдут! – воскликнул он, сплёвывая. – А послезавтра…
Он поглядел на Яшка, который только покрутил головой.
Сильное беспокойство и как бы неуверенность видны были на Одониче – он прибавлял себе отваги, а её не имел.
– Пора, – сказал он наполовину себе, – пора, потому что если так дольше протянется, я за себя не ручаюсь, мне становится его жаль.
И молчал, задумавшись, и сплюнул несколько раз.
– Хорошо! Жаль его! Всех бы любил, всех бы прощал, с каждым бы делился. Человек при нём мякнет и ни к чему бы не пригодился.
Он снова прервал речь для плевка.
– Где ему править! – начал он реже. – Как ему править!
Пан должен иметь железную руку, не такую мягкую, что только гладит и ласкает. Или капюшон монаха ему пристал, или юбка. Ни на что не способен, потому что при нём и другие сбегают. Мне его уже жаль! – добавил он, удивляясь сам себе…
– Милостивый князь, – ответил Яшко, – жалея и любя, ничего не добьёшься.
– Я тоже здесь ничего сделать не могу, – прикрикнул Одонич. – Святополк пусть делает, как разумеет, я умываю руки, умываю!
Он повернулся к Яксе.
– Мне его жаль! – пробормотал он.
– И Тонконогого также? – ответил насмешливо Яшко.
Плвач покрутил головой и махнул рукой.
Было не о чем больше говорить, приблизился Якса и спросил:
– Послезавтра?
Плвач кивнул на это головой. Но в то же время отрицал.
– Это его дело! Я ничего не хочу знать, не хочу… Епископы бросят проклятие…
– Тогда его
