Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 2
— Вот в войсковой канцелярии мы тебя спросим, откудов кольца-то добыл, — поднял голос и молчавший до того Почиталин, но, сразу сконфузясь, покраснел, как девушка.
— Плюю я на твою, щенячья лапа, канцелярию, — не унимался Лысов, в злости то пружинно подпрыгивая на стременах, то снова падая в седло.
— Не плюй в колодец, Митя, — спокойно сказал Овчинников. — А что ты вор, всем ведомо. Ты помещикам живьем пальцы рубишь, чтобы перстеньками поскорее завладеть. Ты всякую поживинку хапаешь да прячешь — в купцы, видно, метишь выйти? Нам-то, брат, все известно. Хоть за пятьсот верст смошенничай — знать будем… Эх, ты, полковник!.. Когда простые людишки грабят, ты их унимать должен, а ты сам путь им указуешь… Полко-о-вник!
— Ладно, поехали! — нетерпеливо крикнул Пугачёв.
Застоявшиеся лошади пошли крупной рысью. Луна заметно помутнела, звезды выцвели. Наступал рассвет. До самой Берды всадники ехали молча.
Всяк думал о своем. Мысли Лысова были хитры, занозисты и мрачны. «Ха, царь! Много таких царей по острогам вшей кормит. А эти каверзники:
«Овчинников — бараньи глаза, да Горшков Макся — скобленое рыло, да Витошнов — старая кила, быдто сговорились: царь да царь… Спасибо Чике-Зарубину, пьяный сболтнул мне про батюшку-т… Сволочь, шапку вдрызг расшиб, а шапка-т генеральская, шелковая подшивка с золотым гербом. А он, сволочь, — бах! Да нешто цари так стрелять могут? Вот сразу и видать, что не царь, а чувырло бородатое. Ха! Где кольца взял… А тебе какая забота?
Набил себе сундуки-то… хапаным… Ну, ладно, недолго вам поцарствовать.
Дай срок — всех вас выведу на чистую водичку!»
Пугачёва тоже одолевали думы. Странный, непонятный какой-то этот казак-гуляка Митька Лысов. То он покорен, рачительно служит, сотнями пригоняет в лагерь крестьян, татар, калмыков, то вдруг — вожжа под хвост — и зауросит, зауросит Митька, сладу нет! «Ну, ладно, погожу. Как будет невтерпеж, так я и сабле волю дам: лети голова с плеч!»
3Напутствуя главнокомандующего Бибикова, Екатерина говорила ему:
— Я вас, Александр Ильич, за большого патриота почитаю, за весьма такожде усердного к особе нашей. Всюду, Александр Ильич, действуй моим именем, как тебе бог и совесть укажут. Ты в Казань езжай попроворней, дабы заранее ознакомиться с положением дел в крае, чем возмутители дышат, какие у них с землей связи, каковы ресурсы пропитания, да есть ли у них внутреннее управление, разрозненная ли орда то, подобная стаду овец, или действительно вооружены они дисциплиной? Во всяком разе, я чаю, что мужество и просвещение, искусством руководствуемые, дадут тебе, Александр Ильич, несравненное преимущество над толпою черни, движимой диким фанатизмом.
Беседа при участии Григория Орлова протекала довольно долго.
Екатерина, прежде всех оценившая опасность оренбургского восстания, лично вникала теперь во все подробности дела, давала Бибикову всякие советы как в письмах, так и в изустных разговорах. Бибиков и без её подсказа все это прекрасно понимал, но поневоле ей поддакивал, а сам думал: «Либо она считает меня глупым индюком, либо своим якобы знанием жизни поафишироваться хочет».
— Дворянство всегда было надежною опорою престолу, — говорила Екатерина, то принимая напыщенный вид, то облекая румяное лицо в приветливую улыбку, — и я верю, что оно, дворянство, и на сей раз явится на помощь нам по первому нашему призыву. Ты потрудись уж, Александр Ильич, разъяснить, что в их патриотическом усердии залог их личной безопасности, сохранности их имений и самой целости дворянского их корпуса. Ты расскажи им, как Пугачёв расправляется со дворянами и чиновниками, кои попадают ему в лапы.
— Матушка, не забудь насчет комиссии, — подсказал князь Орлов.
— Да! Решили мы тотчас послать в Казань секретную комиссию, коя будет, Александр Ильич, при твоей особе состоять. В ней три гвардейских офицера — Лунин, Савва Маврин и Василий Собакин, да секретарь тайной сенатской экспедиции Зряхов, человек в допросных делах зело сведущий. В Казани уже сидит сколько-то Пугачёвских молодчиков. Этих каналий надо опросить и, в страх черни, примерно наказать на публике. Ну, что еще? Как ты уже сам ведаешь, тебе в ближайшую помощь определяю генерал-майора Мансурова да князя Петра Голицына. Также возьмешь с собой, по своему выбору, некое число офицеров да двенадцать гренадер.
— Так ведь ты же бунтовщик был, ты же против генерала Траубенберга шел и принимал участие в его убийстве? — крикливым голосом говорил Перфильеву комендант Яицкой крепости полковник Симонов. — Как же могу я поверить тебе?
— Правда, был бунтовщик я, а вот теперича желаю искупить свою вину, — отвечал есаул Перфильев, исподлобья посматривая на Симонова. — Ежели не верите мне, верьте бумагам. Я же передал вам письмо губернатора Бранта.
Умный Симонов только плечами пожимал, он прекрасно знал то, как губернатором Рейнсдорпом был направлен ловить Пугачёва каторжник Хлопуша и что из этого вышло. «Наивные в Петербурге люди, а уже про Бранта с дурнем Иваном Андреевичем и говорить не остается», — думал Симонов.
— Что ж, надеешься Пугачёва изловить?
— Изловить мне одному невмочь. А вот казаков от него оторвать да мутню в шайке самозванца пустить — завсегда возможно.
— Ну, что ж, поезжай, — сказал Симонов и раздумчиво провел по стриженным в бобрик черным волосам своим ладонью. — Я бы не послал тебя в сию эспедицию, ибо она, на мой взгляд, бесполезна, даже вредна! Но раз эта идея относится до графа Орлова, то препятствия чинить не могу. Одно тебе посоветую: помни присягу! И еще возьми в память: у Пугачёва шайка отпетых голов, у её же величества — в триста тысяч армия. Кто будет в выигрыше-то?
Вскоре Петр Герасимов был направлен Симоновым на нижнеяицкие форпосты, а Перфильев, взяв с собою казаков Фофанова и Мирошихина, выехал в Берду.
4В приемной Бибикова толпились офицеры. Среди них бравый, лейб-гвардии конного полка подпоручик Гавриил Романович Державин. Когда дошла до него очередь, он явился в кабинет, щелкнул шпорами и вытянулся перед Бибиковым в струнку.
— Очень рад, очень рад! — сказал Бибиков, затягиваясь трубкой. — Слышно, изволите быть стихотворцем? Что ж, и то дело!
— Сие междуделье, ваше высокопревосходительство. Прежде всего есть я покорный раб её величества и защитник отечества нашего. Кроме сего, имею в Казанской губернии личные интересы, как-то небольшое именьице, а наипаче того драгоценность — старушку-мать… Сим руководясь, желал бы там, на месте, под вашим руководством проявить священные чувства, свойственные всем истинным сынам родины. Словом, великое у меня желание быть полезным вашему высокопревосходительству в походе против похитителя императорского имени — казака Пугачёва.
Бибиков слегка поморщился на излишнее красноречие офицера и сказал:
— Желание ваше почтенно, однако должен огорчить вас, что опоздали: все места нужного мне обер-офицерства заполнены.
Державин возвращался домой обескураженный. Лопнула его надежда повидаться со старухой-матерью, да и деньжонок в командировке прикопить.
Небогатому офицеру в гвардейском полку служить было трудно, там весело было лишь богачам да искусным картежникам. И если б не состоятельная дама, с которой молодой Державин был в близких отношениях, ему пришлось бы в жизни весьма туго.
Жил офицер Державин в маленьких «покойчиках» на Литейной, в доме Удалова. Войдя во двор, он еще раз осмотрел свою ветхую карету, которую недавно купил в долг. «Хоть бы какую клячонку завести, либо полкового, отслужившего свой век коня, а то просто срам, выехать в люди не на чем».
Он вошел в покойчик, послал денщика за возницей, бегло пересмотрел рукописи, задержался глазами на сером листке с началом оды, полюбовался блестящими английскими сапогами с серебряными шпорами и, как подана была лошадь, поехал на Васильевский остров, где жила «дама сердца».
— Не выгорело, любезная Степанида Порфирьевна! Ау, не выгорело! У генерал-аншефа без меня ловкачи нашлись, — печально пробасил он, целуя руки еще не старой, с высокой прической и с томными глазами, женщины.
— Ну вот и слава богу! — чуть не всплакнула она от радости. — Это пречистая богородица мою молитву услыхала. В этакую страсть ехать! Вот поди-ка, послушай, Гаврюшенька, что люди мои говорят в кухне. С Ладожского канала, из моего именьица, только что прибыли, харч привезли.
Державин прошел в кухню, там обедали трое крестьян. Один из них, бородатый, пронырливого обличия приказчик, на вопрос Державина стал рассказывать:
— Да вот, ваше благородие, дела-то какие! Дела прямо пакостные!
Володимирского полка гренадеры, коих в Казань гонят, в роптание пришли.
Как проезжали мы через селенье Кибол, сделали ночевку на постоялом дворе, вот там и слышали… Гренадеры-то в ямские подводы укладывались в дорогу, да и говорят громко, никого не страшась: «Вот, говорят, вызвали нас из армии, чтоб при свадьбе Павла Петровича быть в Питере. И хоть бы за это беспокойство по чарке водки подали, губы помочить, а замест благодарности, по окончании торжества, заставили нас, солдат, на Неве сваи бить, как строилась набережная дворцовая. Ну да ладно!.. Только бы нам, — говорят гренадеры, — до места доехать да не замерзнуть, а мы от этакой худой жизни все свои ружья сложим пред царем, что появился в низовых местах… Царь он али не царь, — нам, дакось, наплевать». — говорят.
