Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова
— И тем не менее, государыня, мне есть чем вас порадовать. Князь Алексей Куракин уже ранее сообщил Дашкову, что государь хочет его наградить пятью тысячами душ крепостных. Дашков попросил этот щедрый дар императора заменить на свободу для своей матери, и император согласился. Куракин сообщил об этом Дашкову под секретом, так как император хотел сам сделать сюрприз своему любимцу. Но сегодня перед вахтпарадом Дашкову было официально заявлено о милости императора. Он хотел броситься перед императором на колени, но его величество обнял Дашкова, и тогда князь, совершенно потеряв от радости рассудок, сжал государя в своих объятиях и поднял его высоко в воздух. Оба плакали.
— Я знала, я всегда знала, что у моего царственного супруга благородное и мягкое сердце. К нему только надо уметь подбирать ключи.
Как же зыбко в этой стране человеческое благополучие! Княгиня еще не успела воспользоваться благами предоставленной ей, хотя и далеко не полной, свободы — ей запрещался въезд в обе столицы во время жизни там царской семьи, — как до нее дошло известие об отставке князя Павла. Пустяковая фраза, сказанная по поводу пустякового дела и ничтожного человека, повергла императора в такой гнев, что, лишив князя Павла всех придворных преимуществ и должностей, он предписал ему немедленно отправиться в свое тамбовское поместье. Княгиня огорчилась, но нисколько не удивилась, найдя, что такой исход фавора князя Павла следует считать вполне удачным. Увидеться с сыном ей снова не удалось, хотя по всему было видно, как тяжело дается княгине эта разлука. Чем больше княгиня думает о человеке, тем реже поминает его имя и поддерживает разговор о нем. Ее очень поддерживают частые встречи с братом, графом Александром Воронцовым, с которым она беседует за закрытыми дверями. Число шпионов и соглядатаев повсюду растет, и нельзя чувствовать себя спокойным даже в собственном доме. После одного из таких разговоров княгиня заметила мне, что до конца правления нынешнего государя остались считанные недели. Княгиня уже раньше говорила, что 1801 год станет для государя последним. Теперь же она назвала и число — середину марта. В ее слова можно было не поверить, но уже неоднократно слова княгини оказывались вещими. Она даже написала князю Павлу, чтобы к середине марта он был готов к возвращению в Петербург, не объясняя причины своих слов.
Государя не стало 12 марта 1801 года. Пророчество княгини сбылось. Но слухи об обстоятельствах кончины повергли ее в отчаяние. Княгиня сказала, что сын разделил судьбу отца, но куда более страшно, потому что с отцом расправились чужие руки наемных убийц, тогда как император Павел погиб, когда рядом с его спальней находились его родные сыновья. Все стараются не говорить о страшных новостях, и все не могут удержаться, чтобы к ним не возвращаться. Княгиня утверждала, что пресечение дней императора стало счастливым избавлением для всей России, которая не могла более выдерживать частных и общественных бедствий, связанных с его правлением, и что следовало прервать нескончаемый рост налогов и гонений. Она повторяла, как счастлива тем, что ей не пришлось бывать при его дворе, так как ей не дано скрывать своих чувств, а к покойному императору она испытывала только отвращение, презрение и негодование. Для нее было невыносимо его прусское капральство и одновременно способность придавать некое сверхъестественное значение своему царскому сану. Она приводила бесчисленные примеры его трусливости, болезненной подозрительности и гневливости, имевшей самые жестокие и бесчеловечные последствия. Но при всем том княгиня не думала о возвращении ко двору и, кажется, сторонилась самой мысли приближения к новому императору, которого знала с пеленок и о котором отзывалась как о любимом внуке покойной императрицы. Вопрос разрешился приездом племянника княгини Дмитрия Павловича Татищева, специально посланного новым императором, чтобы пригласить первую статс-даму ко двору.
— Тетушка, государь император, помимо письма, на словах просил передать вам свое глубочайшее уважение и желание видеть вас при дворе. Он от души радовался возможности принести вам извинения за понесенные вами огорчения и неудобства.
— Благодарю тебя, друг мой.
— Я надеюсь лично проводить вас до Петербурга. Это доставило бы императору большое удовольствие.
— И напрасно. Мой возраст и мои болезни не позволяют мне так торопиться с поездкой. Да и есть ли в ней нужда на самом деле?
— Тетушка, простите, но я в недоумении.
— Почему же? Я принадлежу к другому веку, друг мой, и вряд ли найду общий язык с новым поколением. Император мог бы быть моим внуком.
— Но император мне говорил, как он ценит такую преемственность и как хочет иметь при дворе особу, которая состояла в тесной дружбе с его покойной бабкой.
— Эта дружба была не так проста, и император не может не знать ее обстоятельств. Я не дружила и не желала дружить с флигель-адъютантами императрицы. В свою очередь, они не упускали возможности настраивать против меня государыню. Я глубоко уважала государственные таланты Екатерины Великой, ее умение обращаться с людьми, ее высочайшую образованность, любила государыню как человека, но ее отношение ко мне — оно было при разных обстоятельствах разным. Я не хочу обманывать в этом ни себя, ни царственного внука. Однако время ее царствования было самым счастливым временем для Отечества.
— Но это ни у кого не вызывает споров, тетушка.
— Ты не совсем прав. У меня бывает немало людей, и доходит множество слухов. Молодой государь собирается исправлять ошибки царственной бабки и готов скорее следовать примеру Петра Великого.
— Разве это так плохо?
— У меня своя точка зрения на этого монарха. То, что утверждал Петр Великий, он утверждал путем насилия и жестокости. Думая о благе Отечества, он не думал о благе тех, кто это Отечество составляет, — о русском народе. Будет очень плохо, если молодой император оправдает для себя подобный путь. Он тяжело отзовется на всем государстве.
— Но вы же не откажетесь прибыть ко двору, тетушка?
— Конечно, нет. Думаю, это случится в мае месяце. Тебя же, друг мой, я удерживать более трех дней не собираюсь. Не хочу лишать тебя радости свидания с матерью. И мой тебе совет поторопиться ко двору, чтобы кто-нибудь не занял твоего места около императора. При дворе не бывает пустых мест.
Глава 19
В конце пути
После всех переживаний ссылки наша жизнь изменилась до неузнаваемости. Княгиня не пожелала выехать в Петербург немедленно, как на том настаивал ее племянник господин Татищев. Она выдержала срок, ему названный, и мы добрались до Петербурга в мае. Государь Александр Павлович принял княгиню с большой почтительностью, его супруга — с известной робостью и уважением. Княгиня была в восторге от юности и красоты государыни и не переставала заботиться о том, чтобы императрица Елизавета не совершила ни одной ошибки относительно сложного и незнакомого ей этикета русского двора. В отношении государя ее чувства можно было назвать смешанными. Она была уверена в его прирожденной доброте и воспитанной гуманности, но не могла не признать, что годы правления отца с его увлечением казарменной муштрой и вахтпарадами не прошли бесследно для всех сыновей. Увлечение армией сказалось на их интересе к наукам и искусствам. В одном из разговоров император спросил княгиню, сожалеет ли она о прекращении своего директорства в Академии. Княгиня призналась мне, что уклонилась от прямого ответа. Директорство барона Николаи не могло пойти на пользу русской науке, но оно было непоколебимым, поскольку барон продолжал исполнять обязанности секретаря вдовствующей императрицы и пользоваться полной ее поддержкой. Вместе с тем ни сам император, ни его супруга особого интереса к вопросам просвещения не проявляли. Княгиня с грустью заметила, что многие ее начинания заглохли или не получили должного завершения, тогда как среди академиков явно стал давать о себе знать дух чиновничества и канцелярских интриг. На мой вопрос — можно ли было бы справиться с подобным бедствием, княгиня только пожала плечами, ответив, что себя в былых должностях она не видит и не хотела бы видеть. Очевидно, утверждала она, что настало время самовластия министров и директоров департаментов, чего бы никогда не могло случиться при покойной императрице, которая сама решала все сложные вопросы административной деятельности.
После Петербурга нам предстояла поездка в могилевское имение, где княгиня затеяла строительство большой церкви, и скорое возвращение в Москву. Семь лет отрешенности от двора заставили княгиню в связи с приближающейся коронацией заняться полной экипировкой — от собственных туалетов до экипажей и отделки московского дома, где она рассчитывала принимать императорскую чету и множество гостей, привлеченных ее возвращением ко двору. Все эти хлопоты потребовали займа в банке значительной суммы, из которой половина пошла на выплату векселя князя Павла, четверть — на уплату долга племянника Татищева и последняя четверть — на все необходимые расходы. Трудно было не заметить, как огорчили княгиню эти оказавшиеся неизбежными траты. Единственным утешением для княгини послужило то, что она разрешила материальные трудности племянника и добилась обещания императора произвести в фрейлины ее племянницу Кротову и дать чин камер-юнкера князю Урусову, женившемуся на другой ее племяннице. И все же княгиня явно тяготилась этими хлопотами, благодаря которым она неделями не могла разрезать вновь купленных книг, как бы живо она ими не интересовалась. Она призналась, что больше всего мечтает вернуться в Троицкое и полностью отрешиться от придворной суеты.
