Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида
– Россия бросила мне перчатку! Пусть только мачты ваших кораблей покажутся на горизонте, и они будут лежать на дне.
Разумовский отвечал королю декларацией, заверяя шведскую нацию в дружелюбии России, но обращаясь непосредственно к народу, посол как бы невольно отделил короля Швеции от шведского народа. Густав признался министру Оксишиерна, что Петербург все эти годы вел себя безукоризненно, не давая Стокгольму ни малейшего повода для придирок:
– Объявите же теперь послу России, что своей наглейшей декларацией он нанес моему королевскому достоинству тягчайшее оскорбление, которое можно смыть только кровью.
Оксишиерна объявил Разумовскому, что посол отныне теряет право являться при королевском дворе.
– Я не сожалею о недоступности вашего двора, – отвечал Андрей Кириллович, – но покинуть шведское королевство могу лишь в случае указания на то из Петербурга…
Объявив войну одному лишь послу России, шведский кабинет стал выискивать повод для объявления войны России. Близ пограничного моста в Кюмени майор Егергорн рано утром вызвал русского караульного офицера Христофорова, горланя ему:
– Не вздумайте разрушать мост, иначе будем стрелять…
Русские на это никак не отреагировали, а Екатерина послала запрос выборгскому коменданту: «Кто был пьян в то утро – наш дурак или майор Егергорн». Миролюбие русских никак не устраивало шведского короля, и тогда он решился на провокацию. Густав велел переодеть своих солдат в русские мундиры; переодевшись, солдаты засели в кустах на русском берегу Кюмени и открыли огонь по своим же, шведским, солдатам…
– Наше терпение кончилось! – объявил король в сенате. – До каких же пор мы, наследники славы великого Карла Двенадцатого, будем испытывать на себе кровожадные инстинкты русских?
Герцог Карл Зюдерманландский вывел эскадру в море, пиратски захватывая русские корабли, а их команды ничего о войне не зная, мирно сдавались, считая все это какой-то нелепостью. Густаву война казалась милой забавой: он выехал из дворца, как на маскарад, в камзоле из розового шелка, в туфлях с голубыми бантиками. Поэты, певцы и танцоры сопровождали короля. На пристани Стокгольма, окруженный дамами, его величество чересчур грациозно раскланялся перед публикой:
– Приглашаю всех вас на завтрак в Петергоф…
Опережая ультиматум, он с рыцарской галантностью извещал Россию о своих планах: «сделать десант на Красной Горке, выжечь Кронштадт, идти в Санкт-Петербург и опрокинуть там статую Петра I»… Загробная тень Карла XII реяла над мачтами его «Амфиона»!
* * *Екатерина оказывала прежнее доверие Нолькену:
– Не понимаю, чем Разумовский обидел короля? Один государь не составляет народа. Когда мне говорят только о русском народе, не упоминая обо мне, я не впадаю в истерику. Я – это я, народ – это народ! А ваш капризный король надул губы оттого, что мой посол осмелился заговорить о шведской нации…
Ни она, ни даже Нолькен еще ничего не знали!
Петербург в это лето плавился от невыносимой жарищи, какой не помнили даже старцы; двор перебрался в Царское Село, куда Екатерина вызвала адмирала Василия Яковлевича Чичагова, предупредив, что после отплытия эскадры Грейга он станет держать свой флаг над Балтийским флотом. На ее слова об угрозах со стороны Швеции адмирал отвечал:
– Так что нам Швеция? Чай, не волк – не задерет…
Беседовала она и с Магнусом Спренгпортеном:
– Мой brat делается смешон. Я первая не атакую…
Спренгпортен сказал, что война с Россией – безумие:
– В конце ее король потеряет всю Финляндию, оппозиция его абсолютизму среди офицерства столь велика, что престол в Стокгольме станет вакантен для одного из ваших внуков.
Павел отпрашивался у матери на войну:
– Я ни разу в жизни не слышал свиста пуль, и что подумает обо мне Европа, если я и теперь останусь сидеть дома?
– Сидите дома, а Европа, глядя на вас, подумает, что вы хороший супруг и послушный сын…
Безбородко докладывал, что продолжать борьбу с Турцией не хватит сил. В стране голод, цены возвысились.
– Расходы на войну в год нынешний обойдутся в тридцать с лишком миллионов, и, чтобы хоть эту кампанию протянуть, народ наш надо новыми податями обложить.
– Не от нас нужда – от политики! – ответила императрица. – Но пока Очаков не в моем кармане, я не стану об этом думать.
Ко дворцу подъехала карета посла Нолькена.
– Я вынужден вручить ультиматум своего короля…
Официально объявляя войну России, Густав III требовал вернуть Швеции провинции, отделенные от королевства со времен Петра I, настаивал, чтобы Крым немедля был возвращен турецкому султану, чтобы Россия разоружила свои флоты, а Швеция при этом разоружаться не станет, пока русская держава не исполнит требований шведского короля… Нолькен разрыдался:
– Король желает еще и наказания Разумовского, как личного оскорбителя его королевской чести. А посредничество к миру между Россией и Турцией король берет на себя…
– Карету мне… быстрее! – крикнула Екатерина.
Она примчалась в Петербург, раскаленный от солнца. Ультиматум Швеции был таков, что даже прусский посол Келлер сказал ей:
– Подобная нота свидетельствует о признаках умственного расстройства короля.
Сегюр выразился точнее:
– Густав Третий принял за реальность свой обманчивый сон.
Он передал в Версаль ответ Екатерины: «Если бы король даже овладел Петербургом и Москвою, я показала бы ему, на что способна женщина с сильной волей, стоящая на руинах великой империи, но окруженная мужественным народом!» Для подписания манифеста о войне со Швецией она выбрала отличный день… Это был день 27 июня – день Полтавской победы! Имелся флот, но в Петербурге не было армии. Значит, все надежды – на общенародное ополчение…
Газеты Европы уже писали о паническом бегстве двора из Петербурга, об опустении города от жителей, дипломатический корпус якобы перебирался в Москву: грозный флот Швеции вырастал на подходах к столице… Сегюр выразил удивление, почему Екатерина не торопится вывозить сокровища Эрмитажа:
– Ведь в гарнизоне у вас едва пять тысяч солдат. Что они могут сделать перед сильной армией Швеции?
Во время их разговора явился курьер с донесением:
– Шведы берут Нейшлот, король движется на Фридрихсгам.
– Вы слышали, Сегюр? – спросила Екатерина. – Но вы, европейцы, очень плохо знаете нас, русских…
Возмущение вероломством Швеции было столь велико в простом народе, что столичные извозчики и ямщики забили возами и колясками всю улицу перед шведским посольством:
– Послу вашему хребтину кнутьями перешибем…
Эти ямщики первыми вошли в ополчение, образовав казачий полк. Волна патриотизма прокатилась по стране. Деревни, с которых рекрутировали одного парня, добровольно давали трех, самых умных, самых здоровых. Москва на «почтовых» (для скорости) отправила в Петербург 10 тысяч добровольцев, в Архангельске шла запись в ополчение, из Олонецких чащоб поднималось крестьянство, с Ладоги и Онеги шли на флот рыбаки, к любой качке привычные…
Гвардия выступила в поход первой! Патриотический подъем был столь высок, что люди хотели двигаться к фронту днем и ночью – без отдыха, не делая бивуаков и ночлегов.
– И пусть Европа врет дальше, – заявила Екатерина в Совете, – но мы с места не тронемся… Петербургская губерния хотя рекрутированию не подлежит, но вооружится вся! Главнокомандующим в Финляндии назначаю графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, а над флотом быть адмиралу Грейгу… Вот и хорошо, что эскадра его не успела в Архипелаг уйти.
Петербург отворил арсеналы: народ вооружался.
Дети священников, парикмахеры, повара, лавочники, сапожники, мастеровые, каменщики, лодочники составили ту армию, какой еще вчера даже не числилось в штатах империи. Петербург заметно опустел. Даже цыгане и те записались в гусары. Перед Зимним дворцом шагали оборванцы. Кобенцль спросил Екатерину:
– Откройте мне секрет: где вы берете людей?
– Вы о них? – Екатерина показала в окно на марширующих оборванцев. – Так это всего-навсего арестанты, приговоренные к работам на каторге, но они пожелали сражаться, и я их выпустила. У меня в бедламе сидел буйнопомешанный майор из сербов. Я его на защиту Нейшлота отправила. Уверена, что он там проявит образцы доблести героической…
Шведский флот на всех парусах приближался к столице.
* * *– Вот они! – показал Грейг. – Набирать люфт…
Люфт – это ветер. Грейг держал флаг на трехпалубном «Ростиславе». Половину экипажей эскадры составляли новобранцы. Боевой дух балтийцев оставался нерушимым. Но люфт задувал слабый. Следом за флагманом вытягивались в линию «Дерись», «Память Евстафия», «Владислав», «Изяслав», «Елена» и прочие. Залп шведской эскадры весил 720 пудов. Русские могли выбросить всего 450 пудов. Приказ императрицы был зачитан с утра: «СЛЕДОВАТЬ ВПЕРЕД, ИСКАТЬ ФЛОТА НЕПРИЯТЕЛЬСКОГО И ОНЫЙ АТАКОВАТЬ».
