Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида
– Уж не отрава ли? До кустов набегаешься…
Море не освежило людей. Зной и пылища, комары и поносы отягощали бытие, и без того тяжкое. По лиману скользили остроносые лодки запорожцев, стрелявшие из мортирок.
Светлейший встретил де Рибаса вопросом:
– Я тебе поручал Березань взять, так взял ли?
– Нет, ваша светлость. Тому причин множество…
– Первая – ты сам! – И Потемкин влепил ему пощечину.
Он подошел под самые стены Очакова, разглядывая крепость. Вокруг цитадели раскинулись сады, Потемкин рвал с дерева недозрелые вишни, плевался косточками. Турки в белых и красных тюрбанах смотрели с фасов Очакова на чужака, но стрелять в него не стали. Кто-то сверху окликнул светлейшего по-русски:
– Эй, кривой! Тебе чего тут надобно?..
Вернувшись в шатер, Потемкин указал: артиллерии – бомбами поджигать форштадты, саперам – уничтожать сады. За ужином он признался Репнину, что его заботит скорое вооружение Швеции. Если возникнет война на два фронта, возможно ли при этом удержать Тавриду? Екатерина прислала ему письмо, в котором повторяла, чтобы о сдаче Крыма даже не заикались: «Когда кто сидит на коне, тогда сойдет ли с оного, чтобы за хвост держаться?..» Армия и флот собраны под Очаковом. Но осада крепости – еще не взятие ее, и Потемкин твердо стоял на своем:
– Кровь солдата русского дороже всего на свете, и посему брать Очаков будем не штурмом, а измором…
* * *В дыму пожаров сгорали форштадты, гибли сады. Между Очаковом и Кинбурном в лимане блуждала окаянная эскадра Гасана, а Потемкин не находил уже слов, какими мог бы выгнать в море из Севастополя корабли Войновича. В шлюпке он переплыл лиман; на Кинбурне ужасающе смердило.
– Не удивляйтесь, – объяснил Суворов, – мы стоим на могилах, в коих закопаны павшие в прошлом годе. Песочек жиденький, и покойнички под вашей светлостью разлагаются.
На оконечности косы Суворов устроил блокфорт: водрузил батареи, возле них приспособил печи для раскаливания ядер.
– Лучше сего места, батюшка мой, для отражения чужой дерзости не сыскать. Батареи я замаскировал… При хорошем ветре запашок неприятный относит, и дышать даже вольготно.
Суворов сказал, что Войнович держит корабли, как скупердяй деньги в банке, и подмоги от него не видать:
– Дай бог, чтобы принц Нассау-Зиген не подгадил…
Нассау-Зиген уже получил чин контр-адмирала. «Потемкин, – хвастал он, – на все мои вопросы о штурме Очакова начинает креститься, а я решил безо всяких молебнов выйти в лиман и показать битву крестоносцев с неверными…»
Эски-Гасан напал на его флотилию первым, и пять часов подряд длилась кромешная «свалка» кораблей, пока турки не отошли под защиту крепости. Наспех залатав пробоины и заменив разбитые весла новыми, русская флотилия ночью снова пошла в сражение. Капудан-паша выставил против нее главные свои корабли, обшитые медными листами. Один турецкий «султан» взорвало, остальные бросились под стены Очакова, спасаясь. Гасан остался на горящем флагмане, вокруг него кружились русские галеры. Отважный «крокодил», убоясь пленения, нырнул за борт… Два поражения от русских кораблей, кое-как сколоченных, вызвали у него кровотечение из носа. Он решил покинуть армию и уйти в море, где тяжело раскачивало на рейдах могучие линейные «султаны». Старинный закон войны гласил: отступающему строить «золотой мост», то есть не мешать его ретираде, чтобы противник не взбесился. Но Суворов огнем блокфорта с косы Кинбурна «золотой мост» разрушил! Ночь была темна, пушки простреливали мрак огненными трассами, с берега было видно, как ядра, докрасна раскаленные, впиваются в медь и дерево, вызывая в отсеках пожары. Турецкая эскадра сбилась в кучу, всюду поражаемая. Нассау-Зиген, снова спешащий к бою, передал Суворову, что ядра блокфорта задевают и его корабли. Турецкие суда, ища спасения, выбрасывались на отмели, крики и стоны слышались из огня и дыма… В эту ночь турки потеряли 6000 человек. Многие, доплыв до Кинбурна, сдались в плен, но еще больше их потонуло… Раздутые трупы носило по волнам лимана. Солдаты отталкивали их от берега баграми и тут же ведрами черпали воду для своих нужд (иной воды, кроме солоноватой воды лимана, не было)…
Екатеринославская армия обложила цитадель с суши, когда сражение в лимане уже закончилось. «Верные» запорожцы отличались ухарством в абордажах, теперь «жертвенники» Бахусу курились у них до небес; на всех лицах было начертано удовольствие…
В июле началась новая жара, опять с грозами.
– Воды нет, нужники не устроены, – говорил князь Репнин. – Всяк, и солдат и принц, тут же ест, тут же испражняется, отчего все в лагере преисполнено погани.
– А туркам внутри Очакова разве слаще? – отвечал Потемкин, совершенно голым разгуливая по хоромам шатра; он вылил на себя целую бутыль парижского одеколона. – Едино вот этим и спасаюсь. А привезли ли уксус солдатам?
– Обозы застряли. Стеноломная артиллерия отстала. Маркитанты все расторговали и уехали. Запорожцы сказывали, что Гусейн-паша свой гарем на остров Березань вывез.
– Де Рибас, подлец, не взял Березани! А теперь не взять: турки там батарей понаставили.
– В вагенбургах обозных, что за четыре версты отселе, – доложил Репнин, – понос обычный сделался кровавым.
– Господи, да вразуми ты меня! – взмолился Потемкин.
– Очаков надобно брать штурмом.
– Это тебе, князь, Суворов внушил?..
Репнин, дипломат тонкий, сделал намек: нерешительность командующего все объясняют его личной трусостью, и Григорий Александрович намек понял. Через день он объявил рекогносцировку, вся свита и генералы обязаны сопровождать его светлость. Потемкину подвели коня. Князь вырядился в белый мундир, при белых же лосинах, и шляпу с высоким султаном, он весь сверкал бриллиантами и орденами – прекрасная мишень для турецких стрелков! Конь скакал под ним размашистым аллюром, солдаты при появлении фельдмаршала поднимались с земли, Потемкин, глядя вперед, махал им шляпой:
– При мне, ребята, вставать не надобно. Зато прошу вас, братцы, под пулями вражескими не ложиться…
Торжественный, он выехал под самые стены Очакова, и турки сразу начали обкладывать его свиту ядрами. Горячий конь гарцевал под светлейшим, Синельников сказал Потемкину:
– Судьбой не шутят. Береженого бог бережет…
Потемкин с нарочитой медлительностью оставил седло, просил подать ему подзорную трубу. Кого-то убило сразу, кто-то, раненный, отползал в кусты. Потемкин передал трубу принцу де Линю, заметив при этом, что стены Очакова – вавилонские:
– Солдат на этих стенах – вроде мухи.
– Одна муха – только муха, но тысячи мух поднимут камень.
– Знакомое выражение. Откуда взяли его?
– Сейчас придумал, – ответил де Линь.
– Не обманете меня – так сказано у Свифта…
Шляпу сбило, а за спиною – сочный шлепок.
– Ах! – вскричал губернатор Синельников. Ядро, сорвав шляпу с Потемкина, ударило Синельникова прямо в пах. Репнин (бледный) сказал, что бравировать храбростью перед турками не так уж надобно, а Потемкин спросил де Линя:
– Ваш император у Белграда бывал ли под ядрами?
– Вряд ли его смелость сравнится с вашею.
– Благодарю, принц, за комплимент…
Доказав личное презрение к смерти, Потемкин поскакал обратно к шатрам. Синельников, испытывая невообразимые муки, все время требовал у адъютантов набивать ему трубку за трубкой, которые и выкуривал очень быстро, в крепчайшем дыму жаждая найти утешение от боли. Наконец муки стали невыносимы.
– Князь Григорий, – сказал он Потемкину, – городов мы с тобой понастроили, флот создали… даже чулки бабам делаем. У тебя власть великая, с тебя и спрос короткий… Умоляю: выстрели мне в лоб, чтоб не мучиться!
Потемкин поцеловал товарища в лоб:
– Прости. Своих не бью. Умри сам…
Вскоре прибыл кабинет-фурьер от императрицы, доставив под Очаков именной указ о награждении Нассау-Зигена 3 020 крепостными душами в Могилевской губернии. Фурьер сдал почту и заторопился в обратную дорогу:
– Живете вы тут и ничего не знаете. А ведь у самого Петербурга уже давно пальба идет страшная.
…Эскадра Войновича покидала Севастополь!
9. Ровная линия
Эскадра адмирала Грейга готовилась в далекий путь до Архипелага, часть кораблей уже отплыла в Копенгаген, куда должны были прийти и корабли, строенные в Архангельске. Любая голова, самая пустая, могла бы сообразить, что выгоднее выпустить флот России с Балтийского моря, а уж потом начинать войну с Россией. Возможно, Густав III так и хотел сделать, но Англия страстно желала как можно скорее видеть посрамление России на волнах, и король проявил нетерпение… В большой игре почему бы и не передернуть карту? Густав III в сенате зачитал депешу барона Нолькена, безбожно ее извратив, отчего эскадра Грейга, направляемая против Турции, предстала угрозою для Швеции… Разумовскому король сказал:
