Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
– А сейчас так не думаешь?
– Сейчас мы все эти подвиги не своей волей совершаем, – грустно сказала Клавдия. – И мучаемся, и постимся на хлебе с картошкой, и в убогой латаной одежде ходим, и вообще натуральными аскетами стали.
– А любовь-то сильнее сделалась? – с сочувствием и лаской смотрел на жену отец Павел. – Когда никто не гонит, не притесняет, не грозит арестом и смертью, тогда легко христианином зваться. Проще простого про величайшую любовь рассуждать. Но как же ее измерить? Как понять, сколько в нас любви ко Христу и к ближнему? А вот так и понять. Гонением на нас, страданием, ненавистью к нам извне и терпением всего этого измеряем свою верность Богу, любовь к человекам…
* * *
«Ответь, Аристархов, почему ты хочешь вступить в ряды Ленинского комсомола? – Я хочу быть комсомольцем, чтобы вместе с партией во главе с товарищем Сталиным строить в нашем Советском государстве светлое коммунистическое будущее. Чтобы вместе с моими боевыми товарищами по комсомолу бороться с врагами и предателями Родины…»
Ранним, заиндевелым, еще не посветлевшим утром, ежась от холода в хлипкой куртке, Михаил торопился в школу, чтобы хорошенько подготовиться перед уроками к открытому комсомольскому собранию. Он до дрожи в коленках волновался и потому, как шарманка, по многу раз твердил в уме ответы на все возможные вопросы, которые ему будут задавать. А вопросы непременно будут каверзные, личные и политические. Не всем по нраву, что он лезет в комсомол. Попович, калашное рыло, сын врага народа! Пускай и отрекся от отца, но кто знает, что у него на уме? Борька Заборовский накануне натаскивал его, как держаться и что отвечать. Комсорг Шестопалов тоже обещал поддержку. Но Михаил все равно нервничал и тревожился. Ночью зубрил всех наркомов СССР, повторял главные вехи истории партии. Вскочил ни свет ни заря и, запихивая в рот вчерашнюю ледяную картошку, проверял себя на скользких моментах собственной биографии.
«Партия дала нам счастливую жизнь, самую честную и справедливую конституцию в мире, обеспечила право на свободу, труд и образование. Если я иногда проявляю малодушие и колебания, то это только потому, что раньше жил в невежественной ретроградной среде. Но теперь я почти свободен от пережитков прошлого и все больше приближаюсь к правильному пониманию политики партии, надеюсь стать достойным продолжателем ее славных дел…»
– Эй, парень!
В мысленную зубрежку вторгся человек, внезапно вышагнувший из открытой двери дома. Миша остановился, точно налетел на фонарный столб. Человек был в шинели, и в слабом свете из передней на воротнике его различимы были красные петлицы.
– Куда идешь?
– В школу. – От испуга голос стал тонким, как у галки.
– Сколько лет?
– Шестнадцать.
– Паспорт есть?
– Есть. – Михаил хотел открыть портфель и достать документ, который теперь всегда носил с собой, как драгоценность.
– Потом покажешь, – махнул чекист и, отступив за порог, прокричал вглубь дома: – Товарищ сержант, нашел второго понятого!
– Да что вы… – попятился Аристархов. – Я не могу… Мне к собранию надо готовиться!
Он узнал дом, стоявший неподалеку от жилья Морозовых. Здесь жил отец Павел, настоятель Благовещенского собора. Михаил иногда сталкивался с ним на улице, торопливо, опустив голову, здоровался, а на все попытки священника завести разговор отвечал бегством.
– Меня сегодня в комсомол принимают…
Чекист крепко ухватил его за плечо и потащил в дом.
– Давай, подпишешь протокол обыска и свободен. Самое комсомольское дело, не дрейфь.
– А кого арестовывают? – смирившись и наберясь смелости, пискнул Аристархов, хотя догадывался об ответе.
Но ответ все же ошеломил.
– Попа дюже вредного берем за жабры, парень, – по-дружески подмигнул ему чекист. – Главарь террористического подполья церковников, не замухрышка тебе какая-то!
– А разве поп может быть террористом? – с запинкой пробормотал подросток, поднимаясь по лестнице.
Он жалел, что не смог отбояриться и удрать. Самым отвратительным было даже не то, что придется сейчас увидеть отца Павла и делать вид, будто незнаком с ним, прятать глаза, своей подписью под протоколом участвовать в аресте… Михаилу отчетливо, до малейшей детали вспомнился арест собственного отца полгода назад. Свои мучительные мысли тогда и позднее: в чем же он виновен? какое преступление совершил? неужели правда все то, что говорят о священниках и вообще церковниках? и отец только притворялся добрым, а на самом деле он холодный, расчетливый, бездушный враг?
– А чего ж. Все могут, а попы нет? – хмыкнул чекист.
Самым омерзительным было четкое и ужасно горькое, окончательное осознание: его отец тоже, наверное, был террорист. Замаскированный враг советского строя, предатель народа, изменник Родины. Государственный преступник…
20
Два уголовника подрались в камере. Провинившимся назначили отца Алексея, неделю как переведенного в горьковскую тюрьму. Один хотел украсть у него пайку хлеба, другой заступился. Вожделенный кусок достался вору, когда священника вывели из камеры и затолкали в карцер.
Это была мерзлая подвальная конура в пять квадратных метров. Каменный мешок с ведром для нужд и едва живой лампочкой на низком потолке. В углах застыла наледь, на стене против двери белел иней. Можно стоять или сидеть на голом полу. Лежать и спать тоже можно, никто не запрещает даже днем, но без единого шанса подняться: за несколько часов живой человек превратится в окоченевшее бревно.
В карцере уже кто-то жил. В первые мгновения отец Алексей даже обрадовался, разглядев в узнике каменного мешка собрата-священника. Но радость стремительно сменилась ужасом и жалостью. Несчастному явно досталось больше, чем испытал за полгода он сам. В волосах на голове были подпалины, на лбу черные пятна, похожие на прижигания папиросами. На щеке темнела шрамом проплешина от выдранного с кожей клока бороды. Рот из-за этого плохо закрывался, и было видно, что передних зубов нет. Подрясник свисал с плеч рваньем, под которым проглядывали грязная фуфайка и брюки. Вглядевшись в серое, изможденное лицо, отец Алексей охнул.
– Отец Иоанн, вы ли это?!
Несчастный стоял, обхватив себя руками, привалившись плечом к стене у двери, и дрожал всем телом. В этой человеческой руине с трудом можно было узнать муромского отца благочинного, протоиерея Иоанна (Гладилина).
Присмотревшись в ответ, он клацнул зубами:
– А вы кто?
Отец Алексей назвался. Он понимал, что с обритой головой и без бороды не похож на себя. Однако ему показалось, что неожиданная встреча отцу благочинному неприятна. А впрочем, кому же приятно замерзать в ледяной конуре? На сколько времени его самого запихнули в карцер, он не знал. Холод начинал пробирать.
– За что же вас сюда?..
Ответа он дождался не скоро, словно благочинный раздумывал, говорить или нет. В эти пару минут отец Алексей попытался проделать несколько физических
