Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы
Закончив чтение письма от граждан острова Итаки, сенатор подал письмо Ушакову.
Вторую медаль с надписью: «В знак спасения Ионического острова Цефалонии»» поднес адмиралу сенатор, похожий на евнуха.
Орио опять поднял, будто магический жезл, свою трость. Под пение хора мальчиков, медленно и важно, как жрецы в храме, приблизились два сенатора от острова Занте: Анастасий Карер и Джиованни Власто.
Споткнувшись о бархатные ступени, хилый и немощный Карер встал перед Ушаковым и заговорил слабым, едва слышным голосом, чуть приоткрывая бледные губы.
Всякий, кому не был известен Анастасий Карер, удивлялся, узнав, что этот полуживой старец представлял в Сенате интересы самого большого и богатого города на островах. Однако слабые синеватые руки сенатора Карера крепко держали всю торговлю коринкой, а его тихий голос доставлял немало неприятностей английской торговой конторе, боровшейся со старой системой сбора. Коринка по-прежнему поступала сначала в сераль. Цены на нее устанавливал Совет острова, устраняя таким образом всякие непосредственные сношения между местными поставщиками и английской конторой.
Ушакову пришлось податься вперед и слегка наклониться, чтобы услышать Анастасия Карера. Едва кто-нибудь из гостей или сенаторов пытался шевельнуться, кашлянуть или прошептать слово соседу, Орио поднимал свою трость. И все же, несмотря на тишину, адмирал не расслышал и половины того, что говорил престарелый сенатор. Впрочем, письмо, которое читал тот, преподносилось вместе с дарами и Ушаков мог прочитать его после.
– Благоволите принять, – с усилием повысил голос Карер. – Благоволите принять по врожденному вашему великодушию сей малый памятник, драгоценнейший залог, приносимый вам от сердец наших. Обращая на себя взоры ваши и внимание, залог этот всегда побуждать вас будет к нежному человеколюбию, и сердце ваше, переходя к потомкам вашим, утвердит их в любви к народам, победоносной десницей вашей от тиранства освобожденным…
Автором письма зантиотов был Джиованни Власто, Поэтому он слушал Карера, смакуя каждую фразу. Что ни говорить, но слова могли быть столь же вкусными, как лучшее оливковое масло с острова Кефалония. Власто издавна и неустанно следил за всеми действиями Ушакова, прислушивался к слухам и разговорам о нем. Поведение русского адмирала несказанно удивляло венецианца, а полное пренебрежение Ушакова приятной возможностью приобретать, когда приобрести можно было так много, казалось непостижимым. Сам Власто никогда не упускал таких возможностей, считая пороком всякое проявление нерасчетливости; тем не менее ему нравились люди щедрые и бескорыстные. Вот почему, составляя письмо, он особенно подчеркнул свое уважение к человеколюбию и великодушию адмирала. Когда Карер закончил чтение, настала очередь Джиованни Власто. Он протянул Ушакову большой золотой щит. На щите были изображены все воинские дела и трофеи русского флотоводца.
– Обратите внимание, ваше превосходительство, сколь искусна отделка, – зашептал Орио. – Художник занимался ею несколько месяцев с неутомимым прилежанием и рачением. Способность его привела в совершенство этот памятник ваших славных побед.
На блестящей поверхности металла Ушаков увидел свои корабли при атаке острова Видо. Художник постарался запечатлеть все подробности: дымное небо, бурливые волны, паутину снастей…
Мальчики в белых куртках преподнесли адмиралу золотой меч, украшенный эмблемами Марса.
– Да удостоится наш город счастием, чтобы этот меч был принят непобедимым героем с великодушным снисхождением, – просительно и более отчетливо, чем до этого, сказал Карер.
Власто добавил:
– Да будет этот меч всегда обнажен на вспоможение удрученного человечества и да прославится он в деснице правой и сильной, на защиту разума и справедливости подъемлемой.
Представителей Занте сменили сенаторы города Корфу. Они вручили адмиралу второй золотой меч.
Снова встал Орио, высоко подняв трость.
– Просим покорнейше, ваше превосходительство, – твердо произнес он, – за благоволение и покровительство ваше, коими по сие время вы нас благотворили, позвольте народу нашему единогласно почитать вас отцом своим!
Все поднялись. Шум приветствий слился с громом оркестра и пением хора, с приглушенным, словно далекий прибой, гулом голосов, долетавшим в зал снаружи – с площади и близлежащих улиц.
Опираясь рукой на спинку кресла, адмирал несколько раз поклонился.
Золотой щит сиял перед ним, прославляя его победы. Скрещенные золотые мечи сверкали обнаженными клинками. Люди, называвшие его отцом своим, смотрели в глаза ему и громко прославляли его имя.
В дни своей молодости он мечтал о чем-то подобном. Случись все это тогда, он, вероятно, опьянел бы от похвал и восторга, от блеска, музыки и пения, что окружали его в эту минуту.
А сейчас глаза его стали влажны не то от радости, не то от грусти. О чем была эта грусть и откуда пришла, он не знал. Он подумал о людях, деливших с ним его тревоги, его надежды, его победы. Большая доля восторгов и благодарности, адресованных ему, принадлежала им, оставшимся на кораблях у своих дел и орудий. И его радовали не торжество и восторженные крики, существование которых было кратко и преходяще, а сознание завершенности дела, для которого русская эскадра пришла к островам.
Призывая к спокойствию, он поднял руку и сказал притихшим сенаторам и гостям:
– Прошу передать народам Семи соединенных Островов мою благодарность за столь любезные к нам чувства. Русский народ приемлет их с признательностью, ибо его чувства к единоверному греческому народу столь же велики и неизменны.
23
Вечер после торжественного заседания в Сенате Ушаков провел в доме Булгари. Ущерб, нанесенный французами имуществу хозяина, оказался настолько большим, что дом, как и полтора года назад, оставался опустошенным. Зато сад необыкновенно разросся.
Поджидая хозяина, который задержался в комнатах, адмирал расхаживал по узкой тенистой аллее среди цветущих гранатовых деревьев и мысленно подводил итог своей деятельности на островах. Ему очень не хотелось покидать их, как не хочется земледельцу уходить с поля, на котором он долго трудился.
Однако завтра утром эскадра должна была покинуть Корфу. Так велел император Павел, взбешенный предательством австрийцев в Швейцарии. Очередное вероломство союзников едва не привело к гибели русский корпус под командованием Римского-Корсакова, стоявший у Цюриха. Эрцгерцог Карл неожиданно открыл французам участок фронта в двести верст, обороняемый австрийской армией. Втрое превосходившие по численности русский корпус французские войска немедленно устремились в незащищенные места и вышли в тыл корпусу Римского-Корсакова. Только невиданный марш Суворова через Альпы помешал французам до конца воспользоваться изменой австрийского командования. Узнав обо всем, Павел приказал русской армии идти к своим границам, а русским кораблям возвращаться в свои порты. Это повеление вызвало в Ушакове двойственное чувство: удовлетворяя негодование и гнев адмирала на вероломных союзников, оно породило горькое сожаление о том, что многие усилия и жертвы были принесены напрасно.
– Федор Федорович! – окликнул Ушакова Булгари. – К вам прибыли депутаты, которых, правда, по закону не следует выбирать. Но они все-таки выбраны народом, поселянами, и очень просят принять их.
– Зовите, зовите! – живо отозвался адмирал, Через минуту перед ним стояли лоцман Кеко, кудлатый Никос Алеку и горбун Нерадзакиас.
Кеко объяснил цель их визита. Они узнали, что русская эскадра завтра уходит, и хотели принести адмиралу благодарность от лица всех землепашцев.
– Ведь сын Георгий и сосед Аристарх совсем бы пропали, если бы ты не пришел, – сказал Алеку.
– Мы не можем подарить русскому адмиралу золотого щита, – перебил его Нерадзакиас – Золото редко звенит в наших карманах. Но пусть адмирал Ушаков примет от нас то, что сделано нашими собственными руками. Мы приносим это с чистым сердцем и благодарностью.
Он вынул из-за пазухи кусок белоснежной шерстяной ткани и бронзовую статуэтку козы с отбитым рогом.
– Это сделали мы, – сказал горбун, встряхивая кусок ткани. – Это же, – он протянул Ушакову статуэтку, – отлили наши предки, надо полагать, такие же, как мы. Фигурку мы нашли на горе, под обломками. Нам сказали, что она сделана очень давно.
– И нам сказали, что за нее могут дать очень хорошую цену, – добавил Алеку.
Ушаков улыбнулся.
– Передайте им, Кеко, – обратился он к лоцману, – передайте им, что это – лучший подарок, какой я получаю здесь, на островах.
Нерадзакиас поднял на адмирала свои умные глаза.
– Правда ли, что в Советах островов уже не будет депутатов от второго класса? – спросил он. – Или так говорят дворяне, желая обмануть нас?
– Мы хотели выбрать Нерадзакиаса, – прибавил Алеку, – но у него, говорят, мало доходов. Мы очень уважаем его, нельзя ли определить доход пониже?
