Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
И тут злобным шепотом, с проклятиями, она рассказала про него своей подруге такую историю, от которой кровь застыла в моих жилах. — Да, он сделал это! А она еще святой веры! — закончила она. — Да воздаст ему за это Пресвятая Дева Лоретская!
Почем я знал, может, это была и правда; я слышал про него не меньшие ужасы, от того самого бедняка, который лежал теперь на пороге дома Павана и от многих других. В это время Видам, проезжая взад и вперед, повернулся лицом к нам, и я уставился на него, как очарованный, трепеща при одной мысли, что он нас признает.
И он увидел нас! Я совсем позабыл об его удивительном зрении. По его лицу пробежала суровая улыбка. Глаза его остановились на нас в то время, как он отдавал приказание. Я совсем омертвел. О побеге и думать было нечего, мы со всех сторон были сжаты толпой, так что едва могли пошевелиться. Но я все-таки сделал попытку.
— Круазет, — прошептал я, оборачиваясь. — Нагни голову. Может быть, он тебя еще не заметил. Нагибай голову!
Но Сент-Круа был упрям и не послушался меня. И когда к нам подъехало несколько всадников и грубым голосом потребовали, чтобы мы вышли вперед, Круазет, оттолкнув нас, выступил первым, с гордо поднятою головою. Следуя за ним, я увидел, что губы его были крепко сжаты и в глазах огонь. В то время, как мы выходили из рядов, толпа позади нас было бросилась вслед за нами, — я уж не знаю, с враждебною целью, или под влиянием любопытства. Несколько ударов длинных пик заставили ее попятиться назад, с воем и проклятиями.
Я ждал, что нас поведут к Безеру; не могу сказать, что бы последовало за тем. Но он всегда поступал вопреки моим ожиданиям; он только взглянул на нас с зверской усмешкой и закричал:
— Смотри, чтобы они опять не убежали! Но не смей к мим прикасаться, пока я не соберу всю шайку!
Он отвернулся от нас. Меня душила страшная злоба. Неужто он осмелится тронуть нас? Неужто Видам может совершить открытое убийство племянника Кайлю? Я не допускал этой мысли. Но вместе с тем…
В этот момент дальнейшее течение моих мыслей было прервано Круазетом. Я заметил, что он не шел вместе с нами. Он бросился к Видаму; повернувшись, я увидел, что он обхватил с мольбою его колени. Я не мог расслышать на таком расстоянии его слова, тем более, что сопровождавший нас всадник был между нами. Но до меня донесся отвес Видама.
— Никогда! — закричал он и едва сдерживаемая ярость звучала в его голосе. — Не путайтесь в мои планы! Что вы в них понимаете? И слушай, Сент-Круа, кажется, так тебя зовут, мальчик, если ты осмелишься еще разговаривать со мной, то я… нет, я не убью тебя. Это тебе еще понравится, ты упрям. Но я велю тебя раздеть и высечь плетьми, как последнего поваренка на моей кухне! Иди прочь и помни это! — Лицо его было изуродовано при этом выражении злобы и нетерпения. Круазет медленно возвратился к нам, бледный и безмолвный.
— Ничего, — сказал я с горечью. — Может быть, в третий раз будет лучшая удача.
Нас поставили в середине группы вооруженных всадников с правой стороны. Вскоре после того я почувствовал прикосновение руки Мари. Он упорно смотрел на часового, стоявшего на крыше одного из отдаленных домов. Часовой стоял спиной к набережной и сильно размахивал руками.
— Он видит его, — пробормотал Мари.
Я вяло кивнул. Но это длилось только момент; оглушительный рев, пробежавший по всей толпе, заставил меня вздрогнуть. Что такое? Один из солдат, стоявший у окошка верхней галереи, направил острие своей пики в кого-то, находившегося внутри: больше мы ничего не видели.
Но часть толпы, находившаяся против этого окна, видела достаточно, чтобы восторжествовать над предосторожностью Видама. Он не предвидел той безумной ярости и страсти, которые могут охватить беспорядочную толпу, уже попробовавшую крови. Я заметил движение в отдаленных рядах. Потом сотни рук поднялись кверху и вместе с тем послышались крики негодования. Солдаты щедро раздавали удары, хотя медленно уступали напору массы. Но все их усилия были бесполезны. С торжествующими криками беспорядочный поток людей прорвался, оставив их за собой, и хлынул к лестнице. Безер был недалеко от нас в это время.
— Проклятие! — закричал он, сопровождая это такими ругательствами, которым мог бы позавидовать и его король. — Они выхватят его из моих рук, чертовы собаки!
Он повернул лошадь и, вонзив шпоры, в один момент очутился у ближайшего к нам конца галереи. Он соскочил с лошади, бросив поводья, в несколько прыжков вбежал по лестнице и устремился по галереи. Шестеро из бывших с нами всадников тоже последовали его примеру и побежали вслед за ним.
— У меня захватило дыхание. Я чувствовал, что наступил решающий момент. Кто успеет первым: Видам или предводители толпы. Последним оставалось пробежать меньшее расстояние; но они все столпились на узенькой лестнице, причем некоторые под напором упали, так что произошла задержка. Поэтому Видам опередил их и уже бежал по галерее, прежде чем они успели добраться до ее начала.
Как я молил небо, чтобы толпа опередила его! Если бы произошла только краткая свалка между людьми Видама и толпою, Паван еще, пожалуй, мог бы скрыться. В этом переполохе надежда пробудилась во мне. Среди рева толпы выделялись густые голоса, гремевшие:
— Волк! Волк!
Я совсем потерял голову, выхватил свою шпагу и стал кричать, как безумный:
— Каплю! Кайлю!
Тысячи глаз смотрели с напряженным вниманием на передовые фигуры, бежавшие с каждой стороны галереи. Они встретились как раз у дверей дома. Я мог разглядеть, что предводитель толпы был худощавый человек; по виду это был монах, хотя, вопреки своему сану, он был вооружен, полы его длинного платья были подобраны и голова обнажена. Вот все, что я могу разобрать при первом взгляде на него. Когда я всмотрелся в него пристальнее, когда я увидел, что его и без того уже бледное, коварное лицо совсем помертвело, когда ужас выразился в его глазах, когда, увлекаемый толпою, он увидел, кто перед ним, когда эта презренная фигура дрогнула и была готова повернуть назад, но уже было поздно… тогда только я узнал коадъютора.
Я застыл с открытым ртом. Бывают секунды, которые стоят часов. В такую секунду решается жизнь или смерть человека. Одна из них наступила, когда встретились лицом к лицу эти два человека. Взглянув искоса друг на друга, как две огрызающихся собаки, они оба одновременно бросились к дверям.
Но в этот момент произошло нечто неожиданное. Я видел, как поднялись руки Видама и тяжелая рукоятка его шпаги обрушилась с страшною силою на бритый череп монаха. Тот повалился, как сноп, не вымолвив ни слова, не издав ни одного звука. Среди раздавшегося рева тысячной толпы, способного потрясти самое мужественное сердце, Безер исчез внутри дома!
Тут я понял, — что значат сила, дисциплина и навык. Следовавшие за Видамом солдаты, несмотря на то, что их было всего несколько человек, не задумываясь бросились на передовых из напиравшей толпы, которые в смятении спотыкались на трупе своего предводителя, и погнали их с галереи. Толпа, бывшая внизу, не имела огнестрельного оружия и не могла оказать им помощи; галерея была узка; через две минуты она уже была очищена и осталась во владении людей Видама. Какой-то громадного роста солдат поднял труп монаха и перебросил его как мешок зерна через перила. Он упал с глухим стуком на землю. Я услышал потрясающий крик, выделившийся над воем массы; затем толпа обступила тело и я больше ничего не видел.
Если бы только эти негодяи были сколько-нибудь догадливы, они тотчас же бросились бы к правой лестнице, где мы стояли с двумя или тремя верховными из отряда Безера. Они легко разделались бы с нами, тем более, что мы еще были обременены лошадьми в поводу, и потом могли бы напасть с двух концов на кучку людей, занимавших галерею. Но у толпы не было предводителей и никакого плана действий. Они только успели стащить с лошадей двух или трех солдат Безера, стоявших отдельно, и жестоко выместили на них свою злобу. Но большая часть швейцарцев избегла их участи благодаря тому, что все внимание толпы было сосредоточено на доме и на том, что происходило на галерее; они, отделавшись от нападавших, присоединились к нам. После минутного колебания, мы стали с ними в ряд и, не встречая препятствия, вскочили на трех из свободных лошадей.
Все это произошло скорее, чем я могу передать словами; только что мы успели вложить ноги в стремена, как временное затишье и следовавший за ним рев негодования возвестили о появлении Видама. Трудно передать, до чего была проникнута фанатизмом, жестокостью и мстительностью кровожадная парижская толпа того времени. Этот человек сейчас убил не только их предводителя, но и служителя алтаря. Он совершил святотатство! Что они сделают? Несколько наклонившись вперед, я видел всю галерею, и происходившая на ней сцена заставила меня позабыть о собственной опасности.
