Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
Подскочив почти вплотную к человеку, недобро изогнувшемуся перед прыжком, конь снова отпрянул в сторону. Снова взвилась камча и на этот раз хлестнула Нурыма, обвилась вокруг правой руки выше локтя, а кончик звучно хлестнул по бедру. Когда всадник дернул ее к себе, рослый Нурым в броске ухватился за черенок. Плеть будто припаялась к сведенной судорогой руке – теперь она или оборвется, или Нурыш ее выпустит. Пробежав с разгона несколько шагов возле коня, Нурым на мгновение уперся ногами, изо всей силы потянул плеть к себе и, когда всадник накренился в седле, одним прыжком достал его и ухватился за полы бешмета. Камчу, однако, он не выпустил, опасаясь, что Нурыш хлестнет его по голове. Сидя на крепком коне и сам не хлипкого сложения, байский сын не слетел с седла: как ребенок ухватившись левой рукой за гриву, крепко прижав колени к бокам коня, он больно ударил скакуна пятками, намереваясь поволочить Нурыма по земле, как козленка при козлодрании, и даже проволок его несколько шагов. Нурыш был в бешмете и поверх него еще в красном ватном чапане, так что Нурыму было за что держаться. По всему было видно, что Нурым не отпустит теперь сплоховавшего всадника, пока не стянет его с коня или не оборвет полы чапана вместе с камчой. От боли и позора, что его волочат, как тушку при кокпаре, Нурым рассвирепел: глаза налились кровью, лицо побагровело, в висках свело мышцы. Что бы там ни случилось, он должен стянуть, свалить, швырнуть на землю, подмять под себя надменного мирзу. Повидавший немало ссор и драк, но не участвовавший в них, Нурыш, хотя был силен и сидел на крепком коне, ничего не мог поделать с безоружным пешим джигитом. Уверенно действуя вначале, Нурыш теперь сник, даже робость охватила его. Он уже не думал растоптать этого ненавистного черного, а пытался всего лишь вырваться, без греха улизнуть; камчу он уже отпустил и старался высвободить бешмет. Свободной рукой захватив полы чапана, Нурыш снова ударил коня ногами. Испуганно захрапев, мелко дрожа, темно-серый конь, словно увидев перед собой овраг, взметнулся вдруг резко на дыбы. Передняя подпруга с треском оборвалась, Нурыш, запрокидываясь, перелетел через голову Нурыма и грузно, мешком бухнулся оземь. Вмиг облегченный, без всадника и седла, конь рванулся, но, наступив на повод, запутался и остановился, тревожно фыркая. А Нурым, сообразив, что случилось, только теперь выпустил полы чапана и наклонился над Нурышем: видимо от ушиба, лицо его было сплошь в крови, а сам он лежал безмолвно, бесчувственно. «Не разбился ли насмерть?!» – промелькнула мысль у Нурыма.
Не чувствуя ни жалости, ни досады, обомлев на мгновение, Нурым отвернулся и пошел в сторону землянки вдовы сыбызгиста Каипкожи. Маленький Кали, не выпуская из рук курай, почти добежал уже до торчавшей из-под земли трубы, откуда тянулся жидкий дымок.
– По словам Бекея, он вывихнул плечо и, кажется, еще не совсем пришел в себя, – рассказывал вечером Нурым учителю Халену.
Хален покачал головой, но не стал осуждать Нурыма. Совет его был короток:
– Сейчас все труднее становится бедняку доказать, что он не виновен, Нурым. К примеру: вспомни, как недавно взялись морочить мне голову. Пока здесь судят да рядят старшина и волостной, тебе лучше исчезнуть. Перемелется – вернешься, вот и весь мой совет.
– Значит, мне совсем уехать отсюда, Хален-ага?
– Да, – сказал Хален, помедлив. – Род Акберли тебе близок. А если захочешь узнать, что делается в городе, то там ведь живет твой нагаши, учитель Ихсан Изкулов. Он будет тебе и добрым наставником, и надежной защитой.
Наутро, когда пастухи погнали скот на выпас, Нурым оседлал белоногого мухортого коня Бекея и выехал из аула. Он не стал говорить отцу ни о причине своего поспешного отъезда, ни о том, когда думает вернуться. «Не впервой ведь уезжать из аула. Обо всем узнает после от Бекея», – успокаивал себя Нурым.
Он направил коня по дороге в город.
3Неутомимый в верховой езде Нурым, выезжая из аула спозаранку, прибывал в уездный центр обычно задолго до вечера. И на этот раз уже после полудня он мог бы уже въехать на городскую улицу. Всю дорогу Нурым громко, на всю степь, пел песни, но перед самым городом вдруг смолк, запечалился, поехал медленней.
С детства рос он беспечным, никогда не задумывался о завтрашнем дне. Далекий от забот о семье, о скоте, занятый только собой, Нурым незаметно выскользнул из-под сурового влияния отца и жил беспечным весельчаком: среди молодежи пел песни, среди стариков был жырши – сказителем. Не тревожили его прежде и заботы путника: «Куда приеду, где остановлюсь?» А сегодня нет-нет да всплывала тревожная, назойливая мысль: «Куда, к кому, зачем я еду?» Иногда как будто голос со стороны спрашивал: «Нурым, куда направился? Какая забота несет тебя в город?»
Ответить можно, конечно, – не в первый раз уезжать из аула. Разве не гостил он в прошлом году целый месяц в далеком Акберли и Чулане?! А в позапрошлом? Разве не разъезжал он месяцами?! Разве не бывал всегда там, где той, где веселье?
«Нет! – снова упорно набегала тревожная мысль. – Прежде было совсем другое. А сейчас, признайся, ведь не на той, не на вечеринку спешишь?»
Как ни старался Нурым настроиться на беспечный лад, мучительные сомнения не покидали его. «А что будет, если сын грозного хаджи Шугула умрет, как Баки? Ведь Баки тоже, подобно Нурышу, слетел с коня. По словам Бекея, у него тоже будто бы вывихнулось плечо. Ай, трудно верить Бекею. Если б у Нурыша был просто вывих, лежал бы он так долго без памяти? Случится с ним беда – Шугул коршуном накинется на наш аул. И никто не станет винить Нурыша, хотя он и напал первым и сам свалился с коня», – думал про себя Нурым. И тут же ясно понял, что поездка его совершенно бесцельна, всего лишь жалкая попытка укрыться, спрятаться, уйти от расправы. Он беспокойно заерзал в седле. «Ты трус! Твоя жизнь пуста. Ты беспомощный сопляк, даже не можешь постоять за себя! Другие джигиты, сверстники твои, получили образование, служат, о крае родном заботятся. А ты? На что ты способен? Чем можешь похвастаться? Как перекати-поле, куда подует ветер, туда и катишься?» – корил он себя…
– Эй! Ты!.. – неожиданно окликнул его крупный темнолицый вооруженный всадник, выскочивший вдруг из оврага возле Шидерты. – Ты, кажется, племянник Шагата, тот самый смуглый певец, а?
Нурым растерялся, увидев перед собой человека, о дерзких проделках которого говорила вся степь.
– Ассаламуалейкум, Маке! – поздоровался Нурым, направляя к путнику коня и почтительно протягивая обе руки. – Вы тот самый Маке? Ойпырмай…
– Едешь вступать в ханскую дружину? – спросил грозный путник, пожимая руку Нурыма.
Не отрывая от всадника глаз, не зная, что ему ответить, Нурым молча застыл на коне.
– Тот самый, тот самый Маке… который взбудоражил всю волость… – пробормотал он.
– А ты не болтай. Говори: куда направился?
– В город, Маке. Я тоже немного потревожил аул…
– В городе тебя не ждут ни той, ни развлечения. Брось эту затею, лучше поедем со мной. Я не ошибся, ты ведь тот самый долговязый Нурым, певец Нурым, да?!
– Ойбой, Маке-ау, объясни толком, куда зовешь меня? Куда тебя самого нелегкая несет?
– Там, где Мамбет, разве бывает спокойно? То же самое, что и в прошлом году. Но если тогда за мной погнался волостной, то теперь сам хан и вся его свита на меня взъелись. Это долгий разговор, после узнаешь. Ну, а сейчас как, поедешь со мной?
– Куда?
– К старику Губайдулле.
– Я не знаком с ним. Может быть, скажешь все-таки, что случилось? Куда спешишь, куда меня зовешь?
Путник лишь махнул рукой, видать, действительно торопился.
– Недосуг болтать мне, дорогой. Завтра… нет, сегодня ночью увидимся. Ты, наверное, у Фазыла остановишься? Чего глаза вытаращил? Да, да, у Шагатова Фазыла, своего нагаши. Он ведь в городе живет, у него останавливайся. Я тоже туда заеду… Дом Фазыла недалеко от бойни.
Путник ударил коня и пустился рысью. Конь под ним был могуч, как и всадник; далеко закидывая передние ноги, вытянув гривастую шею, он несся легко, свободно, не чувствуя тяжести рослого, крепко сбитого Мамбета; хребет был чуть прогнут, мышцы на крупе ходили волнами. Нурым проводил его восхищенным взглядом. Все было загадочным: и неожиданная встреча с всадником, вывернувшимся из оврага, и торопливые его слова, за которыми чувствовалась тревога. Раньше Мамбет поражал всех своими выходками; сейчас же его непреклонный, решительный вид казался Нурыму особенно таинственным. Точно какой-то волшебник из сказки, появился и мигом исчез.
– Астафыралла! Ну и мчится! Не Мамбет – буря! Огонь! – воскликнул вслед ему Нурым.
Но Мамбет уже не слышал. Не успел Нурым опомниться, как всадник был далеко на увале.
Помедлив, покачав головой, Нурым шагом пустил коня по дороге в город. «Да благословит его всевышний! Хорошо, что встретил, он напомнил мне о Фазыле. А я и не знал, что нагаши в городе живет. Вот повезло, непременно у него остановлюсь», – подумал он облегченно.
