Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
— В таком случае следует привлечь неприятеля сюда, к замку. А покуда наши отряды будут его защищать, ваше величество успеет с небольшой свитой проследовать к бухте св. Евфимии путем, свободным от неприятеля.
— И мне так кажется. А в ваших людях вы уверены, полковник?
— Как в самом себе. Только я полагаю, что вашему величеству необходимо сохранять покуда самое строгое инкогнито. Я даже предпочел бы, чтоб и для меня вы сохранили инкогнито.
— Вы предпочли бы, может статься, чтобы вместо меня тут была сама моя приятельница.
Рикардо уже успел совсем оправиться от смущения и собраться с мыслями. Близость этой женщины начинала вновь больше, чем следовало бы, действовать на него. Он с жаром воскликнул:
— О да! конечно! Я бы мог тогда говорить не стесняясь, вполне откровенно.
— Что же вы ей сказали бы? Я откровенность люблю. Говорите и со мной не стесняясь. Как бы с ней самой, — отозвалась королева.
Дотоле она старалась держать себя с достоинством, спокойно, по-королевски. Но напряженная борьба со своим пылким, неудовлетворенным чувством утомила ее. Она облокотилась обеими локтями на стоявший перед нею столик; ее лицо расцвело такой чарующей улыбкой; глаза, ласкающие собеседника, светились такой любовью, она казалась так хороша, что молодой человек чувствовал, как кровь его закипает от сладостной жажды когда-то испытанного наслаждения, не мог долее сдерживаться, заговорил с увлечением о том, что испытывал в это мгновение; о том, как часто вспоминал божественную ночь в Неаполе. Он не проговорился, однако: обращаясь к королеве, как бы высказывал свои чувства, испытываемые к другой женщине. Но он любовался ею, возбуждался ее присутствием, красноречием ее отзывчивых взглядов. Она только раз чуть слышно прошептала: «О, если бы меня прежде кто так любил!»
Наконец Рикардо смолк, как бы опомнясь.
— Продолжайте, продолжайте, — сказала она.
— Что же мне продолжать? — ответил он с горькой усмешкой... — Ведь эта женщина так далека от меня, до нее так высоко... Я могу только беззаветно преданно и верно служить ей.
Королева произнесла, нахмурив брови:
— Словом, вам кажется, что правы те, кто не советует моей приятельнице снисходить до вас?
Но юный сын вулканической Калабрии опять горячо протестовал против этого. И, по-видимому, к великому удовольствию своей собеседницы.
Меж тем уже наступало утро: свет ламп бледнел перед ярко разгоравшейся зарей. Королева встала со своего кресла и подошла к Рикардо, который стоял бледный от волнения. Его красивые глаза умоляюще глядели на королеву.
— Завтра в полночь, — сказала она поспешно вполголоса, вручая ему ключ. — Этот ключ вместе с остальными владетель замка, как надлежит верноподданному, передал мне. Он отпирает внешнюю маленькую дверь башни. За дверью лестница, которая приведет вас в комнату, где вы найдете мою приятельницу.
Он опустился на колени и жадно целовал протянутую вместе с ключом маленькую, пухлую ручку.
— Разумеется, все это возможно, только если мы можем быть уверены в нашей безопасности, — прибавила она.
X
Масса населения между молотом и наковальней. —
Как спасти королеву от плена
Выйдя из замка, Рикардо очутился на обширной площадке, с которой была видна вся окрестность. Луна на ущербе еще не закатилась; на востоке уже занималась заря; кроме того, молодому человеку была отлично известна вся местность: он тут родился, избегал всякую тропку, а за последний год его отряд работал около видневшихся в небольшом отдалении гор.
Вокруг всего замка, стоявшего на изрядном возвышении, раскинулась обширная безлесная равнина. Жители деревушек и отдельных крестьянских хозяйств, расположенных за пределами этой плоскости в лесистых и гористых местах, все давно разбежались по более безопасным ущельям, чтобы не попадаться живыми французам. Но в мелких селениях, белевших издали на самой равнине, еще оставалось немало поселян с семействами, во-первых, потому, что отряд Рикардо доселе успешно охранял доступы к равнине; во-вторых, потому, что дома, как ни на есть, этим людям было чем питаться, в глубине же горных лесов они рисковали с голоду умереть.
В настоящую минуту обстоятельства, однако, изменились. Герцог Фаньяно, проживавший с самого начала войны в Сицилии при королевском дворе, внезапно приехал в свой замок с дочерью Альмой и с какой-то никому не известной ее подругой, надо быть, важной особой, потому что — как толковали среди населения — именно ради этой гостьи он и старался стягивать к замку, имея в виду безопасность последнего, партизанские отряды, охраняющие долины. Виктория и Рикардо со своими соратниками уже прибыли. За некоторыми другими были посланы гонцы.
Непосредственные подчиненные Фаньяно, в особенности лично им содержимые вооруженные люди, конечно, готовы были противостоять врагу. Население же вообще не было расположено принимать участия в борьбе.
— Мы, братцы, — говорил большей частью шепотом старый Бьазио (служивший с незапамятных времен сторожем при замке, много повидавший на своем веку, а теперь, словно по инерции бродивший с никуда не годным кремневым ружьем по полям герцога), — мы, братцы, век живем между молотом и наковальней. Вернее, мы-то сами и есть наковальня. В семьдесят девятом году был над нами молотом король Фердинанд, и нынче он молотом, хотя и покинул царство и, кажется, даже покуда забыл о нас. Вот приказывают мне нынче из этого карабина по французам палить. А как они-то, французы-то, мне в лоб пулей угодят? Тогда кто мою старуху да внучат кормить станет? А если живым французам в руки попадусь, того и гляди, повесят...
— Да если ты откажешься по ним стрелять, так тебя сам герцог велит на осину вздернуть, когда он с королем в Неаполь вернется.
— То-то я и говорю: между двух огней.
Народ вообще по опыту давних событий верил, что король непременно возвратится. Но вообще старался оставаться на всякий случай нейтральным. Были, конечно, молодцы, добровольно бравшиеся за оружие, сражавшиеся за короля.
— Я так рассуждаю, — возражал на речи Бьазио молодой парень, атлет, красавец, сверкая черными беспокойными глазами, — если мы не будем защищать Богом данного короля, то кто же и будет защищать его. А, защищая короля, мы и себя самих защищаем, защищаем наши дома, наши семьи — храмы Господни, которые, как поп мне намедни сказывал, эти проклятые еретики, чертово их отродье, так и норовят осквернить. Так ли я говорю?
— Говоришь ты так потому, что за твою молодую женку тебе боязно. Французы, известно, до молодок охочи...
Глаза парня словно молниями сверкали.
— У меня есть
