Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Придерживаешься ли ты веры истинной Церкви? — спросил он его.

Священник ответил утвердительно.

— Могу ли я доверять тебе? Ты действительно за истинную веру? — настойчиво повторил он вопрос.

Арий опять подтвердил приверженность свою христианской вере и даже процитировал символ веры, но Константин не чувствовал полного удовлетворения.

— Отрекся ли ты от тех ошибочных убеждений, которых придерживался в Александрии? — спросил он снова. — И готов ли поклясться в этом перед Богом?

Арий дал необходимую клятву, так что Константину ничего не оставалось делать, как только составить приказ, позволяющий ему вернуться в Александрию. Однако ему в напутствие он произнес такие слова:

— Ступай, и если вера твоя будет нетвердой, то пусть Бог тебя покарает за твое вероломство.

Считая себя реабилитированным, Арий готовился отъехать в Александрию, но не успел: сраженный тяжелой болезнью, он умер от сильного кровотечения. Все горожане естественно приняли это за Божье наказание — наказание за грех вероломства, да и сам Константин придерживался того же мнения. Паче того, пугающая смерть мятежного священника, похоже дающая грозное подтверждение того, что Константин при решении этого дела подчинялся Божьему повелению, сильно подействовала на императора.

С приближением праздника Триценналии — тридцатилетней годовщины его пребывания у власти в империи — озабоченность Константина делами религии значительно возросла, что привело его к возобновлению попыток добиться восстановления мира путем строительства новых храмов для вознесения Богу молитв на всей территории Римской империи. В то же время Адриан, теперь уже самый доверенный магистрат Константина, был отправлен к восточной границе, чтобы оценить условия перед военным походом с целью распространения римского правления и, что еще важнее, христианства еще далее на восток, где ранее им пути не было. Загоревшись возможностью — так казалось ему — искупить свою вину, способствуя распространению веры, а этому теперь он отдавал большую часть своего времени, Константин отправился в Рим на празднование Триценналии. Но на обратном пути в Новый Рим он тяжело заболел.

2

Такой боли ему еще никогда не приходилось испытывать. Возникая глубоко с левой стороны грудной клетки, она расходилась волнами, как от камешка, брошенного в пруд, до тех пор, пока казалось, что весь бок как бы зажат в тисках, постепенно затягиваемых чьей-то безжалостной рукой.

Врачи оказались здесь бессильными — лишь прописали большие дозы макового листа, растолченного в меде или вине; это средство от боли применялось на протяжении тысячи лет. Один врач имел безрассудство порекомендовать горячие ванны, но его предложение было встречено такой вспышкой гнева, что несчастному пришлось обратиться в бегство.

Весь этот день и на следующий боль оставалась, лишь притупляясь под воздействием мака, но не исчезая совсем.

Даже после того, как она начала спадать, все равно от малейшего усилия вновь обострялась. У человека, знакомого с деятельной жизнью солдата в разных кампаниях, такая беспомощность вызывала сильное раздражение. И даже когда спустя несколько недель после начала болезни врачи разрешили ему вставать, от небольшой прогулки у него так перехватило дыхание, что он еще один месяц не осмеливался и носа высунуть из комнаты.

Злясь на свою неспособность делать даже самые обыкновенные дела, он, без всяких на то усилий, решил, что свалившаяся на него болезнь ниспослана ему как дальнейшее наказание за гибель Криспа, Фаусты и Дация. Возвратившийся из инспекционной поездки по восточной границе Адриан застал Константина в поистине мрачном расположении духа.

— Печально мне видеть тебя больным, доминус, — покачал головою купец.

— Мне — печальней вдвойне. Эти проклятые лекари и шага мне не дают ступить — тут же слетаются и щебечут, как стая испуганных ласточек.

— Но тебе ведь уже полегчало?

— Боль-то прошла, появляется, лишь когда напрягаюсь. Но от лежания в покое в теле какая-то тяжесть, и она почти не проходит. Ну, что удалось тебе выведать на Востоке, Адриан?

— Немного такого, что заставит тебя чувствовать себя лучше. Персидские цари становятся с каждым днем все наглее. Мы больше не можем торговать через город Нисибину на восточной границе с индусами и желтокожими и покупать у них специи и другие ценные вещи, не платя персам дани, на которую уходит весь прибыток.

— Придется их наказать — как только буду способен вести кампанию, — сказал Константин. — Сперва душевная мука сковала меня по рукам и ногам и заставляла бездельничать. Потом, только я начал надеяться, что сам могу от нее избавиться, как и тело решило меня наказать.

Проницательный грек не мог не почувствовать особую значимость последнего слова, хотя сам Константин этого, похоже, не сознавал. За годы близкого общения с императором Адриан научился понимать — возможно, даже лучше самого Константина, — что происходит в его душе в последние десять лет. И, даже не будучи лекарем, он сомневался, что болезнь его излечима.

— Персы осмелились продвинуться до берегов Понта Эвксинского у Трапезунда, — добавил он.

— Они не подпускают нас к порту?

— Пока еще нет, доминус.

— Тогда их еще можно отрезать быстрым ударом через Южную Армению и оставить на уничтожение армянам?

— Возможно — если ты поведешь войска.

Константин вдруг скривился и поднес руку к своей груди, пытаясь утихомирить резкую боль, вызванную его возбуждением.

— Только не в моем нынешнем состоянии, — признался он. — Когда-то я мечтал раздвинуть границы империи аж до самой Индии, а теперь не могу даже удержать врага от захвата территории, которая тридцать лет была моей.

— Есть у меня и маленькая радостная новость, — сказал ему Адриан.

— Так что же ты ждешь? Знает Бог, эти последние годы мало что приносило мне радость.

— С каждым годом наша торговля через Антиохию все растет.

— Как там новая церковь? Та, что строится как восьмисторонняя конструкция?

— Работа постепенно идет. Ты можешь быть уверен: когда через годик ее закончат, это будет одна из самых прекрасных построек в мире.

— И к тому же первой такого рода, — добавил Константин, — До сих пор большинство церквей строили в виде базилики, но, я думаю, новый стиль даст нам больше прекрасных строений.

— Между прочим, Доминус, новая церковь в Иерусалиме наконец-то закончена. Я видел епископа Евсевия в Кесарии, и он спрашивал меня насчет ее посвящения. Твоя мать хотела это сделать сама, ты знаешь.

— А теперь нет и ее. — Лицо Константина вдруг прояснилось. — Но ведь я могу посвятить ее, Адриан, я никогда еще не был в Иерусалиме. Там Спаситель совершил много чудес, излечивая больных. Возможно, и я смогу излечиться. Тогда я соберу армию в Келесирии и Августе Евфратене, чтобы снова выгнать персов за Тигр.

— А не будет ли дорога туда чересчур для тебя утомительной, доминус?

— Никакого вреда мне не будет, если доберусь до Кесарии на галере. На всем пути смогу отдыхать, да и морской воздух должен пойти мне на пользу. — Константин выпрямился, позабыв о своей боли. — Ты дал мне новую цель, Адриан. Распорядись, чтобы тотчас подготовили галеру. Когда закончится посвящение церкви в Иерусалиме, я даже, может, съезжу и в Зуру.

— В Зуру?

— Там мне впервые явился Господь, в заброшенной церкви, — пояснил Константин. — Если Он в Зуре меня не излечит, тогда буду знать, что утратил я всякое право на Его прощение и обречен на веки веков.

Глава 37

1

Была ранняя весна, когда Константин со своим окружением высадился в Кесарии и оттуда отправился в неторопливое путешествие в Иерусалим. Кесарийский епископ Евсевий, сопровождая императора по его просьбе, ехал рядом с запряженным возком, на котором восседал Константин. Как только они оказались за пределами береговой равнины и стали подниматься на высокую гряду холмов, среди которых лежал Иерусалим, местность быстро становилась все более голой и непривлекательной, однако тут и там возникали виды редкостной красоты, смягчая холодность сплошных каменистых масс.

Ниже на склонах в изобилии рос виноград, и каждый город лежал в окружении собственных древесных зарослей и оливковых рощ на поднимающихся уступами склонах. Местами терновник, покрывавший многие холмы одеялом темной сверкающей зелени, уже зацвел, забрызгав местность беспорядочными алыми узорами, а вблизи казался пугающими яркими каплями крови. То здесь, то там возникало еще какое-нибудь красочное пятно, заявляющее о раннем цветении желтых нарциссов, морского лука, имеющих форму звезды «Цветов Шарона» и горицвета, образующих изначальный белый фон для зарослей сирени.