Нил Стивенсон - Смешенье

Теперь всё это предстояло объяснить тучному немцу в дальнем конце комнаты. По его возрасту, манере держаться и заискивающему отношению остальных Элиза предполагала, что он подотчётен лично Лотару фон Хакльгеберу. Старший банкир явно почти не знал английского, что до сей минуты было ему скорее на руку: он оценивал общее настроение присутствующих, борьбу воль и баланс сил. Он увидел, как Элиза вошла в помещение, где царил дух осаждённого бастиона. Однако она изумила противников, когда не воспользовалась своим преимуществом и предложила мировую. Изумление сменилось облегчением, когда появился мсье Дюран. Всё это старый банкир наблюдал, не понимая частностей; чем больше его подчинённые успокаивались, тем подозрительнее становился он сам. Теперь он выслушивал на немецком условия мировой, и условия эти явно ему не нравились.

– Должны ли мы понимать, – перевёл его ответ лондонский представитель, – что Франция получит – вдобавок к уже вам вручённым ста тысячам ливров и четырёмстам тысячам ливров, находящимся сейчас в Дюнкерке, – ещё на четыреста ливров балтийского леса, и всё это в обмен на пятьсот тысяч ливров во французских правительственных обязательствах?

– Я посоветовала бы вам так не кричать, – сказала Элиза. – Голоса слышны на улице, а на Эксчендж-элли собрались люди из Сити, до которых дошли слухи о несостоятельности Дома Хакльгебера. Как только я переступлю этот порог, меня начнут допрашивать с пристрастием, как узника Инквизиции, сумели ли Хакльгеберы выполнить свои обязательства. Благодаря любезному предложению мсье Дюрана я могла бы ответить положительно. – Она полуобернулась к двери и положила руку на задвижку. В помещении сразу стало темнее – дельцы на улице, заметив Элизино движение, придвинулись ближе к окнам, заслоняя свет. – Мне непонятны ваши слова о четырёхстах тысячах ливров там и тут; я всего лишь женщина и ничего не смыслю в цифрах.

Задвижка под её рукой щёлкнула, как взводимый курок. Сзади оглушительно взревели по-немецки. Элиза не разобрала слов, но в следующий миг к ней подскочил поверенный:

– Мой клиент готов рассмотреть предложение и охотно его примет, буде удастся согласовать взаимоприемлемые условия.

– Тогда, пожалуйста, согласуйте их с мсье Дюраном, – сказала Элиза, – а я выйду подышать воздухом.

– И?..

– И объявить лондонскому Сити, что Дом Хакльгебера по-прежнему Ditta di Borsa, – добавила Элиза.

– Что вы там кричали через плечо, когда выходили в дверь? – спросил Боб Шафто. – Я не разобрал вашего французского.

– Да ничего особенного, просто вежливо распрощалась, – сказала Элиза. – Поздравила старичка с тем, как ловко он всё уладил, и выразила надежду на дальнейшее сотрудничество.

– А что он на это ответил?

– Ничего, просто устремил на меня полный благодарности взгляд.

– Вы говорили раньше, в Сен-Мало, когда мы… – начал Боб и тут же сбился с мысли, посмотрев на Элизин живот.

– Когда мы были вместе.

– Да, и вы сказали, что хотите наступить Лотару на горло. И вроде своего добились. Но вы его отпустили?

– Ну уж нет! – воскликнула Элиза. – Каждая сделка – палка о двух концах…

– Отлично. Запомню. Но я всё равно ничего не понял.

– Лотар тоже.

– Вы вернётесь во Францию?

– В Дюнкерк, – отвечала Элиза. – Навестить капитана Бара и сказать маркизу д'Озуару, что он получит свой лес. А ты, сержант Боб?

– Останусь пока здесь. Я раза два навещал мистера Черчилля в Тауэре, и, попомните мои слова, скоро он оттуда выйдет.

– Судебное преследование против него выродилось в фарс, который, конечно, импонирует английскому чувству юмора, но всем уже изрядно надоел.

– А тем временем Людовик осадил Намюр, не так ли? И люди спрашивают, почему Вильгельм под смехотворным предлогом держит лучшего своего военачальника за решёткой, когда по другую сторону Ла-Манша идёт война. Нет, сударыня, если я вернусь в Нормандию, мне придётся давать какие-то объяснения. Меня могут даже повесить за дезертирство. Мой ирландский полк заслали бог весть куда – насколько я знаю, они на юге, на Савойском фронте, в миллионе миль от места, куда я стремился попасть. Но вскоре армию возглавит Черчилль, и я вместе с ним отправлюсь во Фландрию. Мы сойдёмся с французами на каком-нибудь узком клочке земли. Я буду рассматривать вражеские знамена, пока не увижу штандарт графа Ширнесского…

– И что тогда?

– Ну, найду какой-нибудь способ наступить ему башмаком на горло. А после мы поговорим об Абигайль.

– Ты уже пытался проделать это с его братом – прежним владельцем Абигайль. Он чуть тебя не убил; Абигайль всё ещё в неволе.

– Я не говорю, что план хорош, но это какой-никакой план.

– Почему бы мне просто не выкупить её у Ширнесса?

– Возникнут вопросы. Что вам до какой-то английской рабыни?

– Это моё дело.

– А вызволить Абигайль – моё.

– Согласилась бы Абигайль с тобой? Или предпочла бы план, который наверняка принесёт ей свободу?

Боб почернел лицом. Некоторое время он перебарывал досаду, потому усмехнулся.

– Да что толку молоть языком, если вы всё равно будете поступать, как вам заблагорассудится? Что ж, отправляйтесь в Дюнкерк. Но если вам есть дело до моего мнения, то позаботьтесь о себе, а не обо мне. Вы, как я понимаю, сейчас в деликатном положении. Вот и всё.

– Я постоянно в деликатном положении, – отвечала Элиза, – но мужчины замечают это, когда им самим удобно.

Боб снова усмехнулся. Элизу это вывело из себя.

– Давай поговорим начистоту, – сказала она, – поскольку дальше нам в разные стороны: тебе в Тауэр навещать командира, мне – в порт договариваться об отъезде в Дюнкерк.

Они как раз подошли к перекрёстку, где Грейт-Чёрч-стрит меняет название на Фиш-стрит и устремляется вниз к Лондонскому мосту. Справа начинался Большой Истчип; дальше он под именем Малого Истчипа тянулся до самого Тауэра. Чуть ниже высилась огромная одинокая колонна, отбрасывавшая вдоль улицы длинную тень. Они вышли аккурат к тому месту, где четверть столетия назад начался Великий Пожар. Колонну Гук с Реном возвели в память о нём.

– Когда вы предлагаете поговорить начистоту, я знаю, что надо на что-нибудь опереться, – сказал Боб и, кроме шуток, прислонился спиной к каменной стене.

– Ты видел, как меня рвёт, и решил, будто я беременна. Мысль эта крепко засела у тебя в голове, поскольку ты знаешь, что Абигайль заразилась от Апнора сифилисом и вряд ли родит тебе детей, даже если ты вырвешь её у графа Ширнесского. Я стала для тебя не «Элиза, баба, с которой я время от времени долблюсь», а «Элиза, будущая мать моего единственного ребёнка». Это затуманило твоё сознание, и ты стал выдумывать прожекты, которые вряд ли принесут Абигайль свободу. Так знай, что позавчера у меня случился выкидыш. Плод, который мог быть от тебя, от моего мужа или от нескольких других мужчин, теперь с ангелами. Я ещё рожу мужу здорового наследника, но для этого должна понести сразу по возвращении во Францию. Может, я соблазню Жана Бара, может, маркиза д'Озуара, может, какого-нибудь моряка, который глянется мне на улице. В любом случае не надейся получить отпрысков отсюда, – Элиза положила руку на корсет, – потому что мне надоело быть третьей в жизни Боба Шафто и Абигайль Фромм. Надоело быть опиумным эликсиром, утишающим твою боль и рождающим в твоём мозгу фантастические стратагемы, от которых не будет проку ни тебе, ни ей. Абигайль, возможно, тебя ждёт. Я – нет. Поступай как знаешь.

– Она скрылась с Бобовых глаз раньше, чем слова её проникли в его сердце, потому как была женщина маленькая, проворная и растворилась в толпе на Фиш-стрит, словно крупинка сахара в струе кипятка. Боб не двигался, но стоял, прислонясь к стене, пока хозяин дома – страховщик – не выглянул в окно и не посмотрел на него так, как смотрят джентльмены на бродяг, когда тем пора проваливать. Боб, старый солдат, умел переставлять ноги и против воли. Он отлепился от стены, свернул за угол и двинулся через Малый Истчип к Тауэру, где ждал его командир.

Книга четвёртая: Бонанца

Ахмадабад, Могольская империя

Когда люди бегут от опасности, им

свойственно убегать дальше, чем нужно,

«Беды, которых можно справедливо

ожидать от правительства вигов»,

анон.Приписывается Бернарду

Мандевилю, 1714

Каждое утро толпа разъярённых индусов сходилась перед лазаретом в надежде потолковать с Джеком, когда тот будет входить, поэтому он всякий раз приходил чуточку раньше и украдкой проскакивал в заднюю дверь, через которую выносили говно и вносили корм. Собственно, Джек подпадал под одну из упомянутых категорий и потому с полным основанием проникал в лечебницу с чёрного хода. Он шёл через внутренний двор, держа руку перед лицом, как забрало, чтобы пробиться сквозь тучу оводов. По крайней мере, хотелось верить, что это оводы.