Д. Коштолани - Нерон
Орест опоздал. На протянутом канате танцевал козел. Следующим номером были пять слонов: один — громадный индийский и четыре маленьких африканских, сидевших на колоссальных стульях, изображая школу. Под возраставший восторг публики большой слон — учитель писал на песке кончиком своего хобота греческие буквы, тогда как ученики должны были по возможности подражать его движениям. Самый маленький и самый умный между фокусниками представлялся дурачком, кривлялся и первым получил несколько шлепков по голове, пока с комичными гримасами, не решился написать требуемую букву. Высшей точки шутка достигла, когда учитель трубными звуками своего хобота выкликал буквы, а ученики подтягивали ему. Школа слонов в течение нескольких недель была излюбленным номером цирка.
Когда после этого номера выступила уже немолодая наездница, ездившая на быке, пляской и танцем изображая похищение Европы, внимание немного ослабело и общество, собравшееся в ложе наместника, разбилось на отдельные группы. Гости занялись ледяными лимонадами, а Орест принял нескольких чиновников, обязанных и здесь докладывать ему служебные дела.
В это время уже было готово распоряжение о торговле по воскресеньям. Сейчас его читали на всех улицах, завтра оно вступало в силу.
Вся эта история была очень не по душе Оресту. Как государственный деятель он предпочитал один общий праздник для всех, и не побоялся бы достичь этой цели допущением маленькой несправедливости. Что за беда, если в воскресенье поколотят несколько иудеев, раз от этого выиграет единство Римского государства? Но раз поступки церкви вынуждают его на строгие меры, — христианские купцы, которые не торгуют по воскресеньям завтра же ощутят их.
Теперь христиане должны были узнать, чья власть сильнее. В наместничестве выработали закон, по которому каждая религия обязывалась соблюдать свой праздничный день, но иудеям предоставлялось право торговать по воскресеньям, христианам по субботам.
Шумливые александрийцы, вероятно, будут противодействовать указу. Начальник стражи должен был принять завтра меры. Сегодня известие появилось слишком поздно; за этот вечер можно было не бояться.
Пока Орест разговаривал таким образом со своими подчиненными, за его спиной один из слуг предлагал гостям прохладительные напитки. Вдруг поднялся шум, достигший наместника. Но прежде чем он успел спросить в чем дело или взглянуть, не случилось ли несчастье с танцовщицей, какой-то старый иудей перегнулся через барьер и, указывая на слугу, закричал:
— Это доносчик! Он послан архиепископом! Он всюду, где замышляется что-нибудь против нас!
Старик продолжал бы дальше, но переодетый слуга швырнул поднос с лимонадом и выскочил из ложи. На свою беду! Наместник, улыбаясь, откинулся в кресле, дав знак начальнику стражи.
Снаружи доносчик попал в руки своим злейшим врагам. Он думал скрыться через манеж, но как раз там его схватили иудеи, а потом он попал в руки прибежавшего отряда солдат, которые, не зная хорошенько в чем дело, избили его до полусмерти Начальник стражи смог отправить в тюрьму почти труп.
Узнав о всем происшедшем, наместник остался в своей ложе, ожидая конца представления со своим любимым номером — верховой ездой нубийского льва.
Между тем в городе подготовлялись скверные вещи. Как только стало известно распоряжение наместника относительно торговли для иудеев по воскресеньям, несколько десятков проповедников во всех концах города одновременно загремели против безбожного чиновника, тайного язычника, раба проклятой Гипатии. Повсюду примешивалось еще озлобление против иудеев. Иудеи и христиане были конкурентами, и указ наместника грозил серьезными убытками многим купцам.
Как раз в разгаре возбуждений, около десяти часов, разнеслись удивительные известия. В одном месте рассказывалось, что в цирке иудеи с позволения наместника бросили диким зверям христианского священника, в другом — что в цирке избивают всех христиан, а к одиннадцати часам стало известно, что иудеи схватили в цирке нескольких христианских мальчиков, дабы в страстной четверг распять их, согласно своему обычаю. Еще наместник и не подозревал о надвигающейся опасности, а уже отовсюду к цирку и иудейскому кварталу шли вооруженные толпы.
В это самое время из крыши видной отовсюду Александровской церкви вырвалось пламя. Впоследствии различные христианские партии обвиняли друг друга в поджоге, но в первую минуту возбужденные толпы решили, что иудеи, в сознании своего торжества, совершили еще и это преступление. И вот народ, шедший, еще сам не зная куда, — ко дворцу или в иудейский квартал, — с удвоенной яростью двинулся теперь к пожару.
Таким образом под предводительством случайных вожаков все эти вооруженные толпы направлялись к Александровской площади. Толпа в несколько сотен пошла на цирк, но постепенно крики: «Долой наместника» и «В огонь колдунью» становились все тише, и у стен цирка толпа остановилась в беспокойной нерешительности, как мятежное, но безголовое чудовище. Хотя от цирка до Александровской церкви было не больше четверти часа ходьбы, здесь не знали о разыгрывавшихся событиях.
Александровская церковь лежала на восточной окраине старого города, недалеко от старой городской стены времен Птоломея. Недавно в ней сломали старые ворота, чтобы сделать удобнее сообщение обеих частей города. Как раз против этой бреши стояла церковь. Случилось так, что пожарная команда иудейского квартала была на месте первой и уже установила цепь для передачи ведер, когда подошли толпы христиан.
Казалось, что на минуту воинственное настроение погасло. Вооруженные с изумлением увидали пожарных и решили позволить им продолжать свое дело. Но постепенно площадь наполнялась все больше, скоро уже нельзя было двинуться, и внезапно пожарные поняли, что находятся лицом к лицу с тысячной толпой врагов. С громким криком побросали иудеи свои ведра и побежали через брешь к своим узким улицам. Некоторых из них ранили.
Когда пожарные прибежали к себе, они нашли своих соплеменников не только на ногах — пожар близлежащей церкви показался наученным горьким опытом иудеям важным предостережением, — но и с оружием в руках. Несколько сот человек заняло первые улицы, в то время как во всем квартале под нескончаемые крики и вопли началось поголовное вооружение. Надеялись задержать христиан только некоторое время, так как войско быстро разгонит чернь.
Когда наступавшие вошли в квартал, они наткнулись на неожиданную преграду. Первая кровь пролилась.
Дикий напор сразу отбросил всех защитников на несколько сот шагов в глубину их улиц. Благодаря этому успеху, несколько богатейших домов было сразу разграблено, несколько женщин и детей изнасиловано и избито, и, под прикрытием ночной темноты, освещаемая только огнем горящей церкви, дальше и дальше разливалась дикая уличная борьба.
В цирке представление все еще продолжалось. В ответ на известие, что городская чернь собирается перед выходом, наместник только пожал плечами. А новость о пожаре церкви пришла слишком поздно. Пожары не были редкостью в Александрии. Только в двенадцатом часу, когда на арене происходило состязание колесниц (после которого должен был идти заключительный номер — лев на лошади, — в ложе наместника появился еще раз начальник стражи с донесением, что бежавший слуга действительно оказался доносчиком, но что в результате избиения он несколько дней не придет в сознание. Одновременно он сообщил, что горит Александровская церковь и что, к сожалению, из лежащего рядом с ней иудейского квартала не явилась пожарная дружина. Спасти здание невозможно, но соседним домам опасность не грозит.
Сердито послал наместник одного из помощников с приказанием ближайшему пехотному полку занять площадь и прекратить всякие беспорядки, а главное, не дать огню распространиться дальше.
В цирке поднялось движение. Новость облетела амфитеатр, и несколько сот зрителей поспешили к выходу, — одни оттого, что их жилища были поблизости от пожара, другие, — особенно иудеи, — потому, что от каждого пожара они могли ожидать для себя более или менее крупных неприятностей. Глухой слух говорил уже, что в иудейском квартале начались беспорядки.
Наместник, серьезно недовольный помехой хорошему вечеру, послал за подробными известиями. Как раз, когда начался последний номер и могучая черная лошадь, которую должен был оседлать лев, дрожа и фыркая, выбежала на арену, пришло известие, что церковь сгорела дотла, но в иудейском квартале, по видимости, все обстоит спокойно. Даже как-то особенно спокойно. Кроме толпы людей, глядящих на пожар со стороны проломанных ворот, между городом и кварталом не видно ни души. Иудеи, покинувшие цирк, были спокойно или, в крайнем случае, сопровождаемые безобидными насмешками, пропущены внутрь и было видно, как они, предшествуемые фонарями своих слуг, шли по пустынным улицам. Шум, который слыхали последние, очевидно, был обычным праздничным шумом субботней ночи.
