Светлана Кайдаш–Лакшина - Княгиня Ольга
— Теперь я поняла, зачем ты привез сюда болгарского царевича Бояна, сына прославленного царя Симеона и его собрание книг, — сказала с улыбкой княгиня Ольга.
— Мамо, а я и не сомневался в этом! — воздел руки Святослав. — Вы из тех женщин, что понимают все, будто улавливают из воздуха… Впрочем, кроме вас и Малуши, таких и нет… Иным толкуешь, толкуешь, а все без толку, будто и не толковал… Я, однако, этим не балуюсь… как вы знаете…
Княгиня заколебалась — спросить ли про Марину.
Она боялась спугнуть доверительность Святослава, но он был ее сыном и понимал, о чем болит сердце матери.
— Северянские княжества были всегда нашими дружескими союзниками, и я послал Свенельда к черниговскому князю, — сказал Святослав.
— Сын мой, а кто убил нашего безобидного старика Порсенну? — спросила княгиня Ольга вроде бы вне видимой связи с сообщением сына.
— Уж не думаете ли вы, мамо, — вспыхнул Святослав, — что Свенельд причастен к этому!? Я знаю, что последнее время Порсенна со Свенельдом не ладили, старик что‑то удумал против воеводы. Но видимо, это была старческая причуда моего любимого наставника…
Княгиня Ольга сама не ожидала, что ответит сыну так холодно:
— Я старше тебя, мой князь, и скажу, что опыт жизни мне указывает неоспоримо — нет ничего выше в человеческих отношениях, чем верность. Порсенна никогда ей не изменил, а вот насчет верности всех твоих воевод покажет только жизнь, вернее, ее будущее… Порсенна имел право сомневаться в верности кого бы то ни было, потому что остался до смерти своей безупречным…
— Свенельд никогда не вызывал у меня никаких нареканий. — Святослав пытался уже смягчить мать.
— Порсенна считал его как‑то связанным с виновниками смерти твоего отца. — Княгине Ольге этот довод казался неоспоримым, но он вызвал лишь раздражение Святослава.
— Что же, я всю жизнь обречен маяться подозрениями и сомнениями там, где все ясно? И вы сами рассудили и наказали виновных… Или я буду заниматься устроением княжества — или ловить мышей во всех домах, переходя из одного в другой… Зачем толочь воду в ступе? Так делают волхвы, чтобы предотвратить неурожай зерна и вызвать обилие молока у коров… А в наших походах волхвы варят похлебку из топора, и потом все мои воины ее пьют, чтобы обрести силу железа и его острие в своих ударах по врагам… Я тоже пью этот навар… — засмеялся Святослав, — вместе со всеми… Свенельд уже стар, но, как старый волк, силой еще богат и крепостью. Конечно, он жаден, но как воин очень опытен, и мне без него пришлось бы трудновато, молодые не тянут, как он… да и волхвы в войске стали ссориться, что меня гневит… Помните, как вы сокрушались, что будто я велел доставить Чернобога в Киев, а все ведь подстроили жрецы…
Княгиня Ольга с изумлением слушала сына. В нем совершился переворот, его недовольство жрецами поразило ее.
Святослав сказал:
— Вместе с Бояном, как все знают, прибыли священник Маркел и девица Млада…
— Ты, мой сын, доставил сюда православного священника? Из Болгарии? Как тебя поймут люди? Будешь ли ты креститься? — спросила княгиня Ольга, опасаясь втайне вспышки сына.
— Этот поп Маркел — не православный, — ответил Святослав неожиданно, — он называет себя богомилом, это теперь такая ветвь христианства в Болгарии…
В памяти княгини Ольги всплыло лицо царя болгарского Петра в Константинополе и его слова: «Ересь… ересь богомильская… Не знаю, был ли Богомил попом или просто они себя так назвали — Богу де очень милы… Да…да…да… Сердце у нее защемило: — Нам только этого не хватало…» Однако она знала, что нельзя показать свое недовольство — Святослав очень вспыльчив…
Княгиня долго молчала, про себя повторяя строки из псалма: «Помяни царя Давида и всю кротость его…»
Так когда‑то научил ее покойный священник Григорий, чтобы она могла мысленно обуздывать ярость собеседника. Эта остановка в беседе понудила обоих лучше обдумывать свои слова.
Святослав взглянул на мать и сказал:
— Вся Болгария охвачена сейчас этим богомильством. Говорят, его основал какой‑то поп, а он, этот самый Богомил — такое его имя или потом его так назвали — никто не знает, а может быть, если кто и знает, то скрывает — не сам выдумал учение, а позаимствовал его у персов, когда жил в Малой Азии… Другие говорят, что взял‑то он немного, а все сам прибавил… Не знаю… Перс этот жил давно, потом с него живьем кожу содрали, но он проповедовал, что в мире всегда борется добро со злом и свет с тьмою, а не так, как у вас, вечно добреньких христиан… Перса звали Мани[243]… Что уж взял у него Богомил — не знаю…
Княгиня Ольга старалась не показать сыну своего изумления. Она и подумать не могла, чтобы Святослав залез бы в такие дебри….
Тот продолжал:
— Славяне основали новую веру, мне она кажется лучше вашей, мамо! Все так думают, не только я…
У княгини Ольги заломило в висках, но она молчала, потом спросила:
— Чем же тебе кажется эта вера славянская — болгарская лучше христианской, той, что принята сейчас уже во многих странах?
— Тем, что она может быть принята и моими воинами, когда они пойдут завоевывать Хазарию, — резко ответил Святослав. — В этом христианском учении нет всей еврейской истории. Богомилы не признают Ветхого Завета — только Христа… И говорят, что человека сотворила Тьма, поэтому он такой злой и подлый, и нечего притворяться, что люди добрые… Забыл, как там кличут у вас эту Тьму…
— Сатана! — сказала княгиня Ольга и подняла руку с кольцом — подарком князя Олега. Смарагд зеленым огнем вспыхнул на солнце, так что луч его попал в глаза Святослава. Тот зажмурился.
— О! Мамо! Какой зеленый свет! Боян сказал, что из главного храма в Царьграде — Софии пропала чаша Соломона, древнего еврейского царя… Она, как и ваш перстень, из смарагда. По краям ее каждые полтысячи лет проступает новая надпись… И последнюю прочитал философ Кирилл, что ходил с братом на диспут к хазарам… И то, что прочитал надпись славянин, указывает на возвышение рода славянского… Так тогда все поняли, император испугался. И теперь не знают, куда делась чаша, но для Византии это недобрый знак…
Княгиня Ольга ответила сыну:
— Когда я бывала в Царьграде, то только слышала об этой чаше, но видеть мне ее не приходилось…
— Я не верю в эти новые проступающие на чаше надписи, сказки какие‑то, но Боян меня долго убеждал, что это правда, — произнес Святослав. — А может быть, ее выкрали богомилы… У нас верят в могущество Чернобога, а богомилы — в то, что человека создал не добрый Бог, как у вас, а злой и подлый, поэтому и люди такие злые и подлые…
— Бедный царь Петр! — задумчиво проговорила княгиня. — Как изумлялись при дворе, что мы с ним беседуем, понимаем друг друга, будто из одного племени. А греки считали болгар и русских–русов разными народами. Но язык‑то один! Петр слабый человек и правитель и допустил у себя развиться враждебному духу…
— Нет, мамо, Боян говорит, что богомилы появились уже при царе Симеоне, но он сумел их побороть, а после его смерти они возродились опять… Это сильная вера, и проповедники идут уже по всем странам — и в Италию, и в Грецию, и к франкам, и в Испанию… Дьявол сотворил мир, а не добрый Бог… Чернобог и у нас могущественнее многих богов…
— Богомилам не нужны ни иконы, ни церкви… ни многие молитвы… У них только одна молитва… И женщины могут быть, как у нас волховы, священнослужительницами — жрицы… Это больше подходит Руси, чем ваш Бог, который не сопротивляется врагам и всех учит поступать так же, Для воинов это невозможно…
Княгиня Ольга почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. Она провела рукой по лбу и ответила:
— Без церкви нет христианства, это ложные выдумки…
Святослав увидел, что разволновал мать.
— Мамо, я знал, что вам это принять нелегко, но весь мир уже всколыхнулся от этой славянской новой веры — богомильства… Всюду их общины, особенно много на юге — у франков, а Балканы, кроме Византии, все этим захвачены… Мы должны гордиться, что славяне новой верой увлекают всех, проникают во все страны… Именно эта вера победит все княжества, все государства, ось же ее и глава будет здесь, у нас, в общем Великом русско–болгарском союзе, Великой Руси и Болгарии…
«Как верно учит Христос, что нельзя ни на что ни жаловаться, ни сетовать… — промелькнула у нее мысль. — Вот она, княгиня Ольга, сетовала, что сын Святослав слишком увлечен своими военными походами… Вот и…»
Но продолжить мысль ей не пришлось.
Уже и отъезд Малуши, беспокойство за нее и будущего дитятю отступили в сторону.
То, что сообщил ей Святослав, было тяжело и может, на ее взгляд, иметь дурные последствия.
— А болгарка Млада — тоже богомилка! — добавил сын.
— Как хорошо, что Малуша уезжает! — ответила ему княгиня.
