Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 2. Море
Много было шума, крика, волненья, и над всем этим четко и твердо прогремел голос дворян:
– За те города в Ливонии стоять государю крепко, а мы, холопы его, для государева дела готовы!
Гости и купцы воскликнули:
– А государю нашему, царю и великому князю как тех своих городов в Ливонской земле отступиться? Не мыслим то!
Бояре и духовенство также дали свои приговоры в пользу продолжения войны за Ливонские земли.
В этот же день бирючи торжественно объявили всей Москве:
«Земской собор благословил царя Ивана Васильевича воевать за Ливонскую землю, за море. Никому не отдавать исконных русских городов, отнятых у немцев! Молитесь же, московские люди, о победе над извечными врагами Руси – ливонскими рыцарями и их бесчестными защитниками!»
XIVПрошел год после Земского собора. Царь за это время приготовился к новому большому походу в глубь Ливонии.
Кроме ливонских рыцарей, русское войско поджидал король Сигизмунд Август, ставший во главе польско-немецких полков.
Предстояли жестокие бои.
Иван Васильевич сам лично следил за работой Пушечного двора, где день и ночь горели горны, окрашивая красным заревом осенние облака над Москвою. Пристава сгоняли коней со всех уездов. Обряжали воины конницу. Опричные дьяки вместе с земщиной трудились в Разрядном приказе над сбором вотчинных и помещичьих дружин. Строились туры, телеги, сани. В Москву съезжались татарские, мордовские, чувашские всадники, раскидывали шалаши на площадях и в рощах, играли на трубах, дудках и свирелях, а по ночам молились, каждый народ по-своему.
И вот 21 сентября 1567 года царь под оглушительный звон всех московских колоколен повел огромное, хорошо вооруженное и богато оснащенное войско в поход.
Одетый в кольчугу и латы, с нарядным, в перьях, шлемом на голове, Иван Васильевич имел веселый и бравый вид воина, который шел на бранные поля, как на праздник. Под ним был крупный красавец конь, покрытый голубой бархатной, с золотым шитьем, попоной. Бок о бок с царем гарцевал на коне князь Владимир Андреевич, с которым царь дружески перекидывался словами.
Позади царя следовали князья: Бельский, Мстиславский, Михаил Репнин, Воротынский и Вяземский.
Войско растянулось на огромное пространство, представляя красивое, величественное зрелище. Иван Васильевич при подъемах на возвышенные места повертывал коня и, щурясь от солнца, с выражением боевой гордости на лице любовался своими полками, над которыми реяли бесчисленные знамена, овеянные славою былых побед.
Сердце царя горело отвагою, неукротимым стремлением скорее сразиться с врагом, наказать его за коварство и обиды, причиненные русским окраинным городам и селам. Очарование воинской доблестью с юных лет владело Иваном Васильевичем. Он был природный воин, хорошо владевший мечом и копьем и обожавший превыше всего полководческую находчивость и смекалку, чем и прославил он себя в казанском походе, решившем судьбу Казанского ханства.
Князь Владимир Андреевич был задумчив и невеселыми глазами оглядывался по сторонам.
– Брат!.. Скажи-ка, чего ты пригорюнился, аль неохота тебе на брань идти? – спросил его Иван Васильевич.
Владимир Андреевич приободрился, улыбнулся:
– Полно, государь! Не дорога мне моя голова, когда надобно ее за царя сложить. И не видал ли ты, как сражался твой брат в прежде бывших походах? Я не трус. То ведомо тебе, брат.
– То-то! Мы с тобой вожаки... На нас смотрят воинские люди. И горе тому воеводе, что нос повесит, еще не видя боя... Подтянись!
Иван Васильевич, гарцуя на своем коне, отъехал в сторону, стал под кущей золотистой осенней листвы дубняка, пропуская мимо себя горских наездников. Смуглые, черноглазые, они добродушно посматривали на царя, который отвечал им приветливой улыбкой.
Владимир Андреевич оглянулся назад и, увидев Ивана Васильевича, тяжело вздохнул.
Осень, а солнце греет по-летнему.
Не доезжая до Ржева, войско расположилось на ночлег.
Опричники раскинули царский шатер на поляне соснового леса, совсем недалеко от дороги. Басманов расставил вокруг царского шатра стражу и опричников.
Ночь была тихая, прохладная. Золотистым дождем рассыпались в безветренном воздухе брызги лунного света; поля и леса, овеянные изумрудным покоем, говорили о славе и величии русской земли. Иван Васильевич, выйдя из шатра, с гордостью осматривал окружавшие его просторы. Он любовно сжимал рукоять своего меча, вспоминая последние минуты расставания с царицей и детьми. Он дал слово царице вернуться с победой. «Жигимонд – не хозяин у себя на земле, – говорил он ей. – Его теснит вельможная шляхта... Он связан по рукам и ногам ее причудами».
Ведь недаром же пришлось написать королю: «Ты посаженный государь, а не вотчинный, как тебя захотели паны твои, так тебе в жалованье государство и дали; ты в себе и сам не волен, как же тебе быть вольным в своем государстве».
Царь московский полный хозяин своей земли, стало быть, и войско его сильнее Сигизмундова, а тем более ливонского... Никто как Бог и государь; только их на Руси народ слушает.
Царица сказала на это: «Зачем же ты сам ведешь войско?» Царь ответил ей: «Свой глаз дороже родного брата, да и воину веселее идти в поход с царем, и на воевод своих посмотрю, сколь искусны они и ревностны в боях за родину». Царица перекрестила его, тихо, со слезами, произнеся: «Сердце мое чует беду...» В ответ на это царь рассмеялся: «На полях брани безопаснее мне, нежели в своем дворце; там окружают меня мои воины, а здесь льстецы и обманщики». Мария Темрюковна сказала: «А в твоем войске разве нет льстецов и обманщиков?»
Вспоминая обо всем этом, царь отошел в сторону от шатра. С благоговением шепча молитву, стал всматриваться в звезды, как бы ища в небе ответа.
Три века, почитай, русский народ находился в монгольской кабале, да не потерял себя, не изменил своей вере! Из поколения в поколение передавал ненависть к поработителям. Настал час – и сбросил русский народ с своей спины татарское иго, и воздвиг московскую несокрушимую мощь.
Будет ли счастлив этот поход? Хватит ли у народа сил?
Он, царь всея Руси, понимает, в чем сила его земли, он преклоняется перед Москвой, перед ее древними святынями, перед лесами и рощами, ее окружающими... Все священно в Москве, все – залог будущего счастья родины... Москва – бездонный источник славы и богатырства... Прах Дмитрия Донского, Ивана Калиты, Ивана Третьего, Василия Ивановича – незыблемая основа царской державы. И он, царь Иван Васильевич, как и предки его, призван самим Богом еще сильнее укрепить эту силу, поднять силу Москвы на еще высшую ступень. Пускай прах его будет достоин покоиться под одними сводами, в одном ряду с гробницами предков.
Обратившись лицом на восток, Иван Васильевич помолился...
По дороге к своему шатру он спугнул вылетевшую из кустарников птицу. Тяжело шлепая крыльями, она огласила протяжным, тоскливым визгом ночную тишь.
Царь вздрогнул, остановился: «Сова. Вещая птица! К добру ли?»
Мрачное чувство сомнений вдруг овладело им, но он постарался подавить его. Взглянув на тысячи шатров и шалашей, растянувшихся грозным станом на равнине, он снова приободрился, быстро подошел к шатру. Опричная стража, отдавая честь царю, опустила наконечники копий.
Постельничий помог царю умыться, раздеться.
– Меча не тронь... Оставь около меня... – тихо проговорил Иван Васильевич, помолившись Богу и укладываясь спать.
Вдруг он вскочил с постели, стал прислушиваться.
Около шатра кто-то спорил со стражею.
– Погляди, кто там? – приказал он.
– Князь Владимир Андреевич, – вернувшись, доложил постельничий.
– Вели пустить... А сам выйди. Не гаси огня.
В шатер вошел князь Владимир. Помолился и земно поклонился царю.
– Садись, княже... Что скажешь, друг? Аль тебе не спится?
– Не спится, государь... – понурив голову, едва слышно ответил Владимир Андреевич.
– Дивуюсь я, брат, с чего бы тебе сон терять? Аль беда какая, аль совесть нечиста? Будто и беды у тебя нет, и совесть будто твоя чиста... Не так ли? – сказал царь, зевая и потягиваясь. – Да и забот у тебя тех нет, что у меня.
Ответом ему было молчание.
Царь ждал. При свете огонька, потрескивавшего в плошке, видно было, как передергивается его лицо от волненья, блестят глаза. Заметив это, Владимир Андреевич, заикаясь, сказал что-то невнятное.
– Владимир! Ты похож на отравленного... Будто яда хлебнул... Видел я таких... Они давятся собственной слюной... – Царь рассмеялся.
– Государь, – набравшись сил, заговорил князь Владимир. – Коли уж пришел я, так тому и быть... Стало быть, так Богу угодно... Боязно мне, да што делать?
– Теперь я узнаю тебя... Подлинно ты: и робкий, и нерешителен, и что-то сделать либо молвить хочешь, и язык у тебя не поворачивается... Вот если все мои бояре были бы такими, как же царю в ту пору править?
Вдруг Владимир Андреевич стал на колени и заплакал.
