Делай, что должно - Маргарита Нерода
В тот день обработали пятерых. Прокофьева, в очередной раз меняя перчатки, сказала: “Для начала хорошо, Поливанова. Галина Алексеевна, вам благодарность. Продолжайте работу, будет у нас еще один наркотизатор”. Похоже, обращение по имени и отчеству у кадрового майора Прокофьевой было в разряде поощрений.
Но когда через полчаса пришла новая машина с ранеными, тяжелого капитана с раздробленными ногами доверили уже Лесковой. Та успела тихо шепнуть Раисе: “Стой, смотри. Трудно будет. Он сердечник”.
Кажется, Лескова набрала шприц чуть не за пару секунд до того, как Прокофьева отрывисто произнесла: “Камфору!” Но самого страшного не случилось, и Ольга Никаноровна так же спокойно закончила операцию, только когда приказала считать инструменты и чуть обернулась, Раиса увидела, что ее лоб блестит от испарины.
Но пока все как будто бы обошлось. Раненого унесли в палатку для тяжелых, Прокофьева распорядилась устроить отдельный пост и о состоянии прооперированного докладывать ей каждый час. Новых машин не поступало, смена заканчивалась.
Операционная сестра уже собрала инструменты, чтобы нести их мыть и кипятить, санитарка наводила порядок в операционной. Раиса выбралась на воздух и только тут почувствовала, что она взмокла насквозь, и халат, и гимнастерка к спине прилипли, и хоть выжимай их.
— Спеклась с непривычки? — спросила подойдя Лескова буднично и даже чуть весело.
— Есть немного, — Раиса не любила признаваться, что устала, — А капитан что?
— Через день-другой понятно будет. Пожилой человек, должность у него штабная была, — неспеша ответила Лескова и стала скручивать папиросу. Раисе прежде и не приходило в голову, что та курит, — Под артналет попали утром. Шофера насмерть, ему вот, обе голени… Все может быть.
— А как вы поняли, что у него с сердцем неладно?
— Можешь на “ты”, - поправила Лескова, — чай не в академии. По рукам. Ногти — часовые стекла, хроническая недостаточность. Небось, долго с медкомиссией спорил. Такие руки или туберкулезник, но тогда бы точно комиссовали, или сердце. Если два дня проживет, глядишь и выскочит.
— А вдруг…
— На войне, Рая, все бывает “вдруг”. Мы никогда не знаем, чем наши труды кончатся. Может, выживет и мемуары еще напишет, как ему Ольга Никаноровна жизнь спасла. Может, к утру уже отойдет. На столе он остаться тоже мог. А может, сейчас все обойдется, а на эвакуации колонну “лаптежники” разбомбят. Все может случиться. Но мы здесь должны сделать все, что можем, настолько хорошо, насколько можем. Вот такая у нас, друг мой, философия.
— Делай что должно и будь что будет, — повторила Раиса.
— Верно. А кто так говорил?
— Мой командир. И учитель, — Раиса постаралась подобрать для товарища профессора самые лучшие и правильные слова. Именно так. Не по званию, не по отчеству, а по самой сути.
— Так римляне древние говорили, — улыбнулась Лескова, — наверняка, он их читал. Была у них такая философия, стоики назывались. В общем-то все, что мы теперь знаем, когда-то придумали греки с римлянами. Даже военную хирургию. Не зря же мы до сих пор все на латыни да на греческом зовем.
После отбоя, уже засыпая, Раиса отчетливо вспомнила тот разговор в Крыму. Даже обстоятельства его были похожи. Тоже тяжелая смена позади. И неизвестность… Екнуло сердце, а ну как снова, как тогда, в Саратове, приснятся ей товарищи, кого на свете уже нет.
С этой мыслью… Раиса открыла глаза. В крошечное окошко их землянки тек тусклый, неверный еще рассвет. Она проспала всю ночь крепко и совершенно без снов. Будто погибшие товарищи тактично решили не беспокоить ее в начинающейся круговерти наступления.
Его ждали. Приказ был получен. Раиса поймала себя на том, что прежде в составе наступающей армии ей еще быть не приходилось. Наступления до сего момента были только сводками Совинформбюро.
На следующий день собрали весь начсостав, выделили передовую группу с заданием развернуться в соседнем поселке, еще пять километров ближе к фронту, а уж потом подтянутся и остальные. Оказывается, и медсанбат может десант высадить, если требуется.
От напряженного ожидания в следующую ночь и сон к Раисе не шел, а когда получилось хотя бы задремать, земля вздрогнула так, что на минуту показалось, что сейчас вся их землянка рухнет на головы. С потолка сыпался сквозь щели песок, а снаружи рокотало так, как ей еще не приходилось слышать. И зарево вставало на горизонте не там, где ему положено природой, а на юго-западе.
— Наши! Это наши бьют! — Лескова встрянула ошеломленную творящимся Раису за плечи. Та едва сумела ее расслышать, — Артподготовка!
Остаток слов Лесковой заглушил новый залп.
В сторону этого зарева еще затемно отбыла на двух машинах передовая группа, а вскоре начали поступать первые раненые. Применить только что полученные знания Раисе пока не пришлось, она опять была операционной сестрой, сначала с Прокофьевой, потом с Кочетковым. Единственный мужчина-хирург во всем "бабьем царстве" оказался нестарым еще человеком, невысокого роста, быстрым в движениях и как будто несколько нервным. Но под его темп работы Раиса подстроилась без особого труда.
В операционной палатке душно. На брезентовых стенках дрожат солнечные пятна. Надо же, Раиса и не заметила, что день давно.
— Следующего!
Кочетков в чистых перчатках, поднял руки в ожидании. Следующий… нет, следующая. Сначала подумалось, что парня судьба такими кудрями одарила. Нет — девушка. Возрастом, наверное, не старше светлой памяти Веры Саенко. Худенькая, с бледной, будто фарфоровой кожей. Волосы крупными кольцами.
К середине дня все лица привычно сливались для Раисы в одно. Но такое — позабыть трудно. Правое плечо раздроблено так, что кость наружу. "Как же высоко…"
Раису слегка замутило. Опыт у нее был небогатый, но с такими ранениями, сколько она их видела, исход один — ампутация. Потому что руки считай, что нет уже. Висит на клочьях изодранных мышц и кожи. "Странно, почему крови нет? Вся вытечь успела?”
— Зажим!
У Кочеткова даже слегка сел голос. И лоб взмок от напряжения, сразу, крупными каплями, как в бане. Раиса едва успела их промокнуть зажатой корнцангом марлей.
Родионова, она была ассистентом, сморгнула, будто маска ей мешала.
— Совсем? — спросила она почему-то шепотом.
— Кость перебита не полностью, попробуем побороться, — глухо произнес Кочетков, — Крючки!
— Отставить.
Когда Прокофьева выдернула из этого бешеного ритма полминуты, чтобы сделать шаг от своего стола к их? Таким голосом можно время останавливать. Но Кочетков спокойно посмотрел в глаза командиру.
— Ей восемнадцать лет, — произнес он негромко, но очень решительно.
— Коллега, — Прокофьева редко обращалась так, предпочитая звания, но тут и случай особый, — У нее с
