Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
С безразличием выслушав угрозы, Мстислав процедил:
– Тысяцкий Коснячич надоумил. А мог бы и к тебе, отец, с тем же советом пойти, да рассудил, что побоишься ты сделать то, что я сделал!
– Чернецов пытать невелико дело, – опешил Святополк перед сыновней откровенностью. – Было б для чего.
– Призовите тысяцкого! – крикнула княгиня боярам.
Пока посылали скорого гонца за боярином Наславом Коснячичем, Мстислав рассказал о том, как поведал ему тысяцкий о погребенных будто бы под иноческими пещерами сокровищах и о чернецах, стерегущих оные. Срывать же переговоры он не намеревался, ибо и не думал умертвлять монахов. Те померли сами от своего же колдовства. А зрели их колдовство и некоторые из мужей: видели, как один из чернецов объялся пламенем, но не горел и муки не испытывал – напротив, хулил князя и смеялся над ним. Бояре из Мстиславовой свиты сейчас же подтвердили сказанное.
Княгиня Гертруда, застонав, прикрыла лицо ладонью, но о чем сокрушается, промолчала.
– Доподлинно ли есть под пещерами сокровища? – осведомился Святополк, покосившись на мать.
– Нету там никаких сокровищ, – отрубил молодой князь. – А Коснячич подкуплен, чтобы не дать тебе урядиться о мире с Мономахом. Мед мне помешал сразу догадаться о том… Если можешь, прости, отец, – повинился он, обнажив голову.
Святополк не успел ответить. Вошедший в палату дружинник объявил о приезде послов от князей – Мономаха и черниговских Святославичей, желающих немедленного приема.
– Вместо того чтобы грезить сокровищами, сын мой, – сухо произнесла княгиня, – подумай лучше о том, как улестить теперь твоих врагов. Чует мое сердце, Мономаху уже все известно. – Широко перекрестясь, она велела Мстиславу: – Ступай, но далеко не уходи… Что же ты застыл, сын мой? Прикажи звать послов.
– Сюда? – вновь покрывшись бледностью, выдавил Святополк.
– В судной палате и выслушаешь свой приговор, – безжалостно промолвила старуха.
– За что ж судить меня? – подавленно спросил князь.
– За блуд с наложницей, родившей тебе Мстислава.
Трое послов, войдя, приветствовали киевского князя, вдовую княгиню и мужей бояр. Кроме Воротислава Микулича, уже обвыкшего рядиться со Святополком, вновь прибыли Судислав Гордятич и Иванко Чудинович. Сердце киевского князя ухнуло в пятки – появление этих двух добра не сулило.
– Как живы мои братья? – промямлил он.
– Скорбно печалятся, князь, о мученически убиенных в Киеве блаженных иноках, – объявил боярин Судислав.
– Князь киевский и я также не радуемся этой грустной вести, – ответила за сына Гертруда, – ибо сотворилось это зло не по нашей воле.
– О теребовльском Васильке ты, князь говорил то же: что не по твоей воле он ослеплен и не в твоем граде, – обличающе произнес Иванко Чудинович. – Но чернецы эти убиты на твоем дворе. И если за Василька ты был призван к ответу князьями Русской земли, то и смерть ни в чем не повинных отшельников поставлена тебе в вину.
– Чернецы умерли по вине моего тысяцкого, – неуверенно и потому неубедительно оправдывался Святополк. – Он подговорил моего сына на злодейство. Мстислав молод и горяч. Блаженные отцы ввели его в соблазн…
Растерянно умолкнув, князь повесил на лице заискивающую улыбку.
– Князь Владимир хотя и не молод, но тоже горяч… – проговорил Судислав Гордятич.
– Да и мой князь, Олег Святославич, не холоден.
– …и веру имеет горячую, – продолжал Судислав, – и любовь нелицемерную ко всякому духовному званию – к епископам, и игуменам, и монахам. Гневен он на тебя, князь, за то, что попрал ты эту любовь и растоптал доверие к тебе.
– Князь Владимир более не хочет переговоров, – развел руками Воротислав Микулич, явно жалея о своих посольских трудах.
– Он будет воевать с тобой, князь Святополк. Воеводам велено ополчать дружины, – заключил Судислав.
– Мономах обещал митрополиту не воевать! – напомнили киевские мужи.
Посыпались упреки и насмешки:
– Видно, только к своей братии у него любовь лицемерная.
– А если кого из смердов убьют – и за них тоже ваш князь рать подымет?
– То-то он в Любече к смердам любовь источал, от половцев их оборонить хотел.
– Зазнался он от своей любви, воитель за Русь.
– Ништо, князь, повоюем!
Поднялась княгиня Гертруда, вздетой рукой потребовала тишины.
– Навоеваться ваши князья всегда успеют, – бесстрастно произнесла она. – Но я бы хотела, чтобы вы, мужи бояре, напомнили Владимиру о его брате Ростиславе и о печерском монахе Григории. Пусть вспомнит, как и по чьей воле погиб тот монах, и удержит свой неправедный гнев. Но не только с этим вы вернетесь из Киева, – продолжала она. – Виновные в смерти чернецов будут наказаны. А мой сын, великий князь киевский Святополк Изяславич, примет те условия мира, которые прежде отвергал…
Придавленный к креслу ее повелительной речью, князь жалко сгорбился, так что борода легла на ноги, и кивал, соглашаясь со всем…
24
– Тысяцкого, на которого возвели вину за смертоубийство чернецов, Святополк изгонит из Киева, имение его возьмет в свою казну, – говорил боярин Судислав, отчитываясь о посольстве. – О прочем скажет Воротислав.
– Святополк Изяславич просит мира, – мягко приступил боярин Воротислав. – Он обещается выполнить все условия, которые ты выставил ему, князь. Прежде, как ты знаешь, он соглашался лишь на возвращение печерского игумена из ссылки и готов был отправить в поход на волынского князя только часть дружины с воеводой Путятой. – Наторевший в посольском деле боярин был обстоятелен до зевоты у всех прочих и не торопился переходить к сути. – О том, чтобы притеснять киевских ростовщиков-жидов и отнять у них торговлю должниками на иноземных торгах, он и слышать от меня не хотел. Я пытался склонить его к тому, чтобы запретить хазарам продавать хотя бы христиан, но и тут Святополк всячески уводил разговор в сторону…
– Но теперь он передумал, – Владимир Всеволодич поторопил боярина.
– Вернее сказать, его заставила передумать старая княгиня.
– Видел бы ты, князь, с какой свирепостью она посмотрела на него, когда Святополк попытался пролепетать нечто поперек ей, – усмехнулся Судислав. – И с каким величьем она отстаивала его перед нами.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – молвил Воротислав Микулич. – Злодейство, совершенное над чернецами, послужило ко благу. Не могу решать за тебя, князь, но послушай мой совет: воспользуйся согласием Святополка. Чернецы к славе своей мучение приняли, а ты для своей славы дай мир киевскому князю.
– Сладко поешь, Воротислав, – хмурился в темном углу и грыз палец Олег. – Гусли бы тебе в руки и песельником на пиры. Вещего Бояна не затмишь, да на старости сыт будешь.
– Я и теперь не голоден, благодарение Богу и князю Владимиру, – удивился боярин попреку.
– То-то и оно, что Володьша тебя с дороги, считай, подобрал, куда Святополк вышвырнул. А ты как битый пес Святополку руку лижешь.
– Я битый, и ты, князь, битый, – спокойно заметил Воротислав Микулич. – Кому как не нам с тобой знать цену прощения.
Олег, зашипев, как опущенный в воду светильник, совсем задвинулся в темноту.
– Тетка моя достойна удивления, – будто не заметив этой перепалки, задумчиво проговорил Владимир. – В ее летах не только не выжила из ума, но сыплет поистине умным бисером. Счастье Святополка, что у него такая мать. Ведь я и вправду не вспомнил о том, как Ростислав со зла утопил в Днепре чернеца. Брата, если б он жив остался, я бы лишь выбранил, да и только. И Святополк брат мне. А все не смирюсь с тем, что он старший. Ведь старший не значит лучший…
В горницу, где собрался совет, вернулся Орогост Перенежич, огнищный управитель княжьего Красного двора на Выдубичах.
– Что там, Орогост? – спросил Мономах о шуме на дворе, ради которого отлучался боярин.
– Обоз из Новгорода с княгиней Гидой… с монахиней Анастасией, – поправился огнищанин.
– Гида?! – поразился Владимир. – Зачем она здесь?
– Княгиня направляется в паломничество на Святую землю. Только… – Орогост замешкал. – Занемогла в пути, князь. От Орши на носилках везли.
– От Орши до Новгорода ближе, чем до Киева. Почему назад не повернули?
– Боярин Городислав сообщил, что сама княгиня не велела. Обозный лекарь не дает надежд. Помирает она, князь. Хотела до Киева доехать…
Владимир Всеволодич встал со скамьи. Медленно обвел взглядом одного за другим княжих мужей, ожидавших от него слова.
– Как не вовремя…
…В истобке, где устроили Гиду, натоплено было до духоты – печной холоп перестарался, исполняя наказ ключника. Княгиня, дрожавшая от холода всем исхудавшим телом, когда ее привезли, теперь лежала в испарине. По вискам ползли крупные капли пота и исчезали на черном монашьем убрусе. Лицо казалось вылепленным из снега и превращенным в иссиня-прозрачный лед.
