Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Несмотря на открытые угрозы убить его, Рабин не разрешал полиции прибегать к каким-либо действиям против подстрекателей. Не только он – и министры его правительства были в опасности. Был случай физического нападения на машину министра Фуада Бен-Элиэзера. Вокруг Рабина не было создано кольцо охраны; он не хотел, чтобы полицейские отгораживали его от народа. ШАБАК мог организовать тайную слежку, но и это не было сделано – видимо, из опасения нарушить волю главы правительства.
Чтобы противопоставить что-то демонстрациям правых, сторонники правительства решили устроить большой митинг в защиту мира в центре Тель-Авива, на площади Царей Израиля.
В тот трагический вечер, 4 ноября 1995 года, я была на празднестве, которое устроила моя подруга времен сибирской ссылки Батя (в русскоязычных кругах ее называли Асей) Рожанская, урожденная Гофман. Я рассказывала о ней в первой части этой книги. Одинокая женщина, не имевшая никого, кроме младшей сестры Розы, она была окружена друзьями и любила придумывать всевозможные поводы для празднеств. На сей раз поводом была 18-я годовщина со дня ее прибытия в Израиль.
Вечер был устроен в большом зале, друзья и коллеги по работе произносили приветственные речи, все веселились и танцевали. Ада была вместе со мной на вечере. Когда я вернулась домой, чуть раньше полуночи, раздался телефонный звонок. На линии был мой сын.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
– О чем? Я только что вернулась, была на вечере, что я, по-твоему, могу сказать?
– Как, ты ничего не знаешь?
– Что-нибудь случилось?
– Стреляли в Рабина! На площади! Включи телевизор!
– Что-то известно о его состоянии?
– Ему стреляли в спину. Пока нет официального сообщения о его состоянии, неизвестно, жив ли он вообще. Одно ясно: даже если он жив, ему уже не быть главой правительства!
Я включила телевизор. Увидела огромную толпу возле одного из корпусов больницы «Ихилев». Люди плакали, кричали, требовали информации. Полицейские загородили вход в корпус, в который доставили главу правительства.
Проходили минуты, длинные, как вечность. Затем на пороге корпуса появился Эйтан Хабер, начальник бюро Рабина. Толпа умолкла как один человек. На фоне сурового молчания Хабер зачитал официальное заявление:
– Правительство Израиля с потрясением и глубокой скорбью сообщает о смерти главы правительства Ицхака Рабина, который был убит в результате покушения этой ночью в Тель-Авиве.
Волна криков боли и отчаяния прокатилась по толпе. Я сидела одна, среди обломков моих мечтаний и надежд. Было ясно: убит не только Рабин как человек, убита надежда на мир. Я осознавала, что в сотнях, даже, возможно, в тысячах домов ликуют в эту ночь, узнав об убийстве «предателя» – так они в своей ненависти называли его.
Мне было невыносимо больно от мысли, что я веселилась в те минуты, когда свершилась трагедия. Я сожалела, что не участвовала в волнующем митинге на площади Царей Израиля (ныне площадь Рабина), не слушала страстную речь Рабина и «Песню о мире», которую пела известная певица Мири Алони вместе с находившимися на трибуне лидерами (Рабин, лишенный музыкального слуха, ужасно фальшивил). Не видела, как он обнял Переса, своего вечного соперника, с которым на склоне лет сумел помириться. История витала над площадью – но и над прилегающей к ней автостоянкой, где сидел убийца, поджидая свою жертву. Как символично, что пуля пробила лист со словами «Песни о мире», который был в нагрудном кармане пиджака Рабина. Лист был запятнан кровью. Песня о мире убита.
Если бы было хоть плечо, чтобы на нем поплакать… Сидя в одиночестве, я даже плакать не могла. Словно окаменела.
На следующий день мы поехали в Иерусалим – я и мои дети. Множество людей ехало в Иерусалим – это был порыв, который трудно объяснить. Если ничего уже нельзя сделать, то хотя бы быть вблизи, пройти возле его гроба, присоединиться к массам скорбящих.
Площадь перед зданием кнессета была полна людей. Сбоку полицейскими заслонами была огорожена широкая дорожка, ведущая к постаменту, где стоял гроб. Людской поток из десятков тысяч людей медленно двигался по этой дорожке; мы провели в очереди около получаса и почти не продвинулись вперед. Было ясно, что потребуется много часов, чтобы дойти. Для меня это было слишком тяжело, и мы вышли из очереди. Я присоединилась к одной из многочисленных групп молодежи, сидевших кругами, прямо на земле; посреди круга горели поминальные свечи, а парни и девушки негромко пели грустные песни. Я пела вместе с ними.
Когда мы ехали обратно, дороги были забиты транспортом. Подстрекательские граффити на стенах домов кололи глаза. На стене одного из почтовых отделений Бат-Яма большими красными буквами была намалевана надпись: «Рабин виноват!» Я подумала о человеке, написавшем эти слова, и о сотнях других, намалевавших на стенах подобные надписи. Что они чувствуют теперь? Рады, что их приговор осуществился? Может быть, стыдятся? Понимают, что преступили грань? Раскаиваются? А может быть, гордятся: «И моя рука была причастна к этому…»
На следующее утро я позвонила в почтовое отделение и сказала, что хочу говорить с директором. «По какому вопросу?» – спросили меня. Директор – это ведь король в своем маленьком королевстве. Кто мы такие, простые граждане, чтобы просто так крутить королю голову?
Я сказала: «По личному делу». Велели подождать. Когда директор соизволил взять трубку, я сказала ему:
– Господин директор, когда вы сегодня утром пришли на работу, вам не бросилось в глаза нечто возмутительное?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказал он тоном, выдававшим нетерпение.
– Я говорю о подстрекательской надписи на стене учреждения, которым вы руководите.
– О какой подстрекательской надписи?
– Вы проходите мимо нее каждый день, входя в здание и выходя из него. Невозможно не видеть ее, она очень яркая.
– Клянусь, я не обратил внимания!
– Не может быть. Так вот, я как жительница этого города спрашиваю: достойно ли это, по-вашему, чтобы на стене государственного учреждения была намалевана подстрекательская надпись против главы правительства? Что это, вы являетесь политической почтой? Почтой подстрекателей?
– Вы правы, госпожа. Это недостойно. Мы просто не обратили внимания.
– Так, может быть, хотя бы теперь, после того как приговор против «виновного» приведен в исполнение, вы смоете эту надпись, которую «не видели» на протяжении месяцев?
– Да, конечно, я сейчас же пошлю людей, чтобы закрасили ее белой краской. Спасибо, что вы обратили на это наше внимание.
– Не стоит благодарности.
В школу, на заборе которой было намалевано «Смерть Рабину!», я не стала звонить, а пошла лично. С трудом добилась того, чтобы охранник впустил меня. Я добралась только до заместительницы директора. Спросила ее:
– У вас в школе сегодня праздник?
– Праздник? Почему? Кто вы такая, геверет?
– Я жительница города. Я думала, что вы празднуете осуществление пожелания, написанного у вас на заборе. Очень воспитывающая надпись, между прочим.
И там никто из учителей «не видел» эту надпись. Обещали немедленно смыть ее.
– Я журналистка, – сказала я, словно между прочим. – Не смывайте, я хочу прийти с фотографом, сфотографировать ее и опубликовать фотографию в газете.
– Пожалуйста, не делайте этого, – попросила заместительница. – Мы сейчас же смоем ее!
– Ваша школа – государственное учреждение. Куда вы смотрели до сих пор? – сказала я и вышла, хлопнув дверью. Тяжелая усталость навалилась на меня. Что толку от этого теперь!
При всем сожалении о смерти Рабина-человека, были оптимисты, полагавшие, что процесс мира будет продолжаться: ведь существуют соглашения, подписанные перед лицом всего мира, и есть Шимон Перес, который сможет направлять продолжение процесса. Я не разделяла этот оптимизм. Личность Ицхака Рабина, с его блистательной военной карьерой, излучала авторитет и доверие, и когда он одобрил и возглавил процесс Осло, большинство народа пошло за ним. Личность Шимона Переса, при всех его достоинствах, на протяжении многих лет вызывала острые споры в народе, у него было много врагов даже в лагере левых, не говоря уже о правых. Пойдет ли народ за ним?
Дни, потянувшиеся после убийства, были мрачными, во всяком случае, для меня. Весь мой энтузиазм пропал. До тошноты раздражали лицемерные выражения скорби, с которыми выступали вчерашние подстрекатели, те, которые подталкивали к «действию» и теперь изо всех сил старались отмежеваться от него. Но раздражало также многое в реакции людей, которые были близки к Рабину. Все преувеличенное превращается в патетику и дает результат, противоположный желаемому.
Кампания по увековечению памяти убитого главы правительства проходила под сильным давлением его вдовы, покойной Леи Рабин. Посвящения «имени Рабина» прилепляли ко всему на свете, даже к объектам, которые были ранее посвящены другим и носили их имена. Например: больница «Бейлинсон» имени Рабина – разве это не курьез? По-моему, достаточно того, что площадь Царей Израиля была переименована в площадь Рабина: это центральная площадь Тель-Авива, там происходило его последнее выступление, там, рядом с площадью, он был убит. Тут есть прямая связь. Рабин был человек скромный и стеснительный; он покраснел бы, если бы увидел плакаты с его именем на каждом шагу.
