Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина

наступления двадцатого века он женился. Ему приглянулась хорошенькая девушка Ривочка из богатой еврейской семьи. Невысокого росточка, изящная, скромная, застенчивая. Куколка, прелесть. Дюймовочка, хе-хе. Её папан тоже работал в банке. Родом они из Житомира. Ривочка была тильки-тильки из гимназии. Её крестили в православную веру, и она стала Марьей Исаевной, как положено, православной христианкой. Маленькая, подвижная, она оказалась хорошей хозяюшкой и женщиной с характером. Дед, по воспоминаниям бабушки, Марьи Исаевны, был красивый, представительный мужчина и имел прекрасные манеры и обхождение с дамами. К слову, и с прислугой. В начале века его направили от банка в Стокгольм, а после в Лондон. Там у них родились две дочки, Исидора Михайловна (Дора Михайловна по советскому паспорту), в дальнейшем моя мамаша, и Ундина Михайловна (Дина Михайловна по советскому паспорту), моя тётка. Судя по именам, дед был не сильно православным, скорее, космополитом. Дочки родились с разницей в один год, и всю жизнь и по сию пору выясняют, кто из них главнее, хе-хе. Мамаша считает, что она, потому что она старше, кроме того, является старшим научным сотрудником, имеет степень кандидата технических наук и работает в НИИ, а это не жук чихнул. А тётка считает, что заслужила особое уважение, потому что она почти окончила Гнесинку, работает музыкальным работником в детском саду и частным образом на дому концертмейстером. Она учит петь, ставит голос молодым певцам, ой, умора, выводит их на эстраду, хе-хе, а если точнее выражаться, во взрослую мужскую жизнь, хе-хе.

Тут Боб стал давиться от смеха, не мог остановиться, потом, успокоившись, продолжил:

– Сама увидишь, Динка – вообще артистка. Большая шалунья. Из неё получилась бы прекрасная шансонетка, хе-хе, или клоунесса. Платьица коротенькие, как на куклу, бантики, оборочки, а макияж – Коломбина! Умереть не встать. – Он откашлялся и продолжил: – Но вернусь назад. Родились у деда с бабкой две дочурки. В Лондоне они жили кучеряво, бабка наняла няньку-англичанку. У них ещё была кухарка и горничная. Когда девицы подросли, няньку сменила гувернантка, тоже англичанка. Их учили музыке, приходила преподавательница. Посещали русскую частную школу для русских, работавших в Лондоне. В общем, жили как буржуи. Дед был настоящий барин. В семнадцатом году его перевели во Францию, в Париж. Жили там чуть скромнее, но по-прежнему кучеряво. Бабка чувствовала себя барыней. Буржуазные замашки впитала на всю жизнь. Умела командовать прислугой, они у неё ходили по струнке. Она иностранных языков не знала, они – русского, но брань её понимали без перевода. Девицы посещали парижскую школу, французскому языку их учила гувернантка. Они росли в языковой среде. Дед владел пятью европейскими языками, свободно говорил на английском, французском и немецком, немного на испанском и итальянском (в юности он путешествовал, объехал всю Европу, средства отца позволяли). Бабка знала только русский и идиш: «шикса, гойка, шлемазл, тухес, гешефт, хипиш, мишигинер, дрек мит феффер», иногда выскакивали польские словечки типа «пшеклентый, бардзо, пше прошу, шо в дупе, то в глове, быдло, курва» или украинские: «це дило, шоб тоби повылазило, не бачу, трошки, геть, цыбуля, слухаю, кохаю, до витру». Как была местечковой, такой и осталась, хе-хе. Дед её поправлял. Учил правильному русскому языку. Требовал, чтобы она избавлялась от неблагозвучных слов. Поборник изящной словесности, он радел за чистоту русского языка, заставлял читать книги. Бесполезное дело! За всю жизнь бабка не смогла избавиться от еврейского акцента. Сейчас она молчит после инсультов, сидит неподвижно, как гора. Рухнула после смерти деда, он умер в пятьдесят втором. Её водят, сажают, укладывают в постель, кормят с ложечки. Этим занимается Панька, добрая душа, я тебе о ней уже говорил. Бабка ничего не слышит и не видит, хотя мамаша упрямо твердит, что она всё видит, слышит и понимает. Лажа, ясное дело. На деде всё держалось. Мамаше некогда было мной заниматься. Она ушла с головой в высшее образование, в карьеру, в партийную работу. Идейная, имей в виду. Каждое слово как из Маркса-Энгельса. Динка, наоборот, трепло, язык без костей, как говорит мамаша. Поклонников меняет как перчатки. До сих пор хорошенькая, работает под девочку, – он опять захихикал. – Короче говоря, кафешантан. Она была любимицей деда, он учёных зануд, вроде моей мамаши, не жаловал. Дед обожал цирк, особенно номера с кордебалетом. Мне Динка сама рассказывала. Его очень волновали ножки танцовщиц, прям слюни пускал, таял, хе-хе. Брал Динку с собой в цирк и в оперетту. Большой театрал. Приглашал в театры на премьеры дам, с которыми знакомился на курортах. Любил ездить в Кисловодск и в Ялту. Бабку с собой никогда не брал, ни-ни, даже в гости. Эстет, одевался, как денди, пах французским одеколоном. Рубашки менял каждый день, если на выход, так дважды в день. Дома ходил в любимом старом английском халате. Не выносил запаха кухни, требовал дверь туда держать закрытой. И чтоб прислуга не мозолила глаза. И чтоб базла с прислугой при нём не было. Старый пижон и дамский угодник. Меня любил, водил в зоопарк, в музеи, на выставки, в театры, нанял мне учительницу французского языка, английский мы учили в школе. Проверял мои домашние задания, говорил со мной по-английски и по-французски. Потом ещё немку нанял. У нас была отличная библиотека детских книг на языках, он привёз из-за границы. Мы с ним читали. После смерти деда мамаша книги продала, почти всю иностранную классику. Чтоб их в доме было меньше, чем русских классиков. У неё был бзик, она боялась обысков. Тогда семья села на пенсию деда и мамашину зарплату, а мамаша ещё не была кандидатом наук. Они с бабкой много чего загнали в букинистическом и в комиссионках, даже дедов граммофон с пластинками. Динка тогда ещё долго ревела и с ними ругалась. Мамаша с бабкой продали дедову коллекцию курительных трубок. Любил, сидя в креслах, выкурить трубку с хорошим табаком. И зятьёв угощал. Ему табак возили из-за кордона. Мамаша всегда была маменькиной дочкой. Все бабкины привычки переняла – покрикивала на прислугу, любила придираться, командовала. Бабкин вздорный характер. Считай, что я тебя предупредил. С ней не базарь, ясно, старуха?

Они уже подъезжали к серому пятиэтажному дому, выходившему фасадом на Метростроевскую, в котором жила семья мужа Лёли. Он припарковал машину у железного ржавого гаража, который арендовал у соседа, военного пенсионера. Здесь Боб продолжил свой рассказ:

– После Парижа дед работал в Вене, а после революции, в двадцать третьем, его с семьёй отозвали в Москву. Поселили в этом доме для советских ответственных работников, в меблированной квартире. Дед очень пригодился советской власти. У него была блестящая репутация, он слыл асом в банковском деле, имел хватку