Спираль - Ирина Шишковская
И опять глупый бог зачем-то спас его: вышел Алексей к селу. Село небольшое, тихое, лесок рядом. Дошел, крадучись, до первой хаты. Уже вечерело, никого не было на улице, и света нигде нет. Где-то неподалеку залаяли собаки. В крайней хате собаки не было. Зашел во двор:
– Есть кто?
Тишина.
Чуть громче:
– Есть кто?
Скрипнула дверь. Вышла баба, замотанная, как кукла-мотанка, одни глаза видны:
– Чего кричишь?! Не глухая. Что надо?
– Да вот хочу к вам зайти – воды попросить.
Баба рассмеялась:
– Так пить хочешь, что голодный, потому что переночевать негде?
Алексей очень удивился, что баба пустила его в хату и даже накормила вареной картошкой с подсолнечным маслом, хлеба отрезала. Сказала, что, если хочет ночевать, вот лавка, а вот тулуп укрыться. Как ни боялся Алексей оставаться в хате, но идти ему было некуда.
Утром он проснулся от того, что хлопнула дверь. Баба вернулась откуда-то с крынкой молока, буханкой хлеба и чем-то прямоугольным, завернутым в светлую чистую тряпку. Это был большой кусок сала, пересыпанного крупной солью. Позавтракали они картошкой, варенной на молоке, потом баба разрезала сало на куски, каждый завернула отдельно, поделила буханку надвое и сложила эти полбуханки и сало в обыкновенный холщовый мешок, такой, как носят селяне за спиной. Проделав все эти манипуляции, она протянула мешок Алексею.
Тот стоял опешивший:
– Это мне? За что?
– Бог помогает, – сказала баба.
Алексей пешком пошел в Киев. Оттуда он решил ехать в Крым, но вначале попробует найти кого-то из знакомых офицеров. Сала и хлеба хватило точно до Дарницы. На переправу, через Труханов остров, Алексей напросился Христа ради. Так и оказался в Киеве.
Город жил своей, какой-то нереальной в такое страшное время жизнью: ездили пролетки, работали рестораны и клубы, офицеры в форме, не прячась, ходили по городу, ездили в этих пролетках и обедали в этих ресторанах. Алексей, грязный небритый оборванец, в мокрой замызганной шинели, стоял на углу Крещатика и Прорезной и вспоминал адрес своего однокашника, у которого когда-то гостил, как тут его окликнули:
– Алексей?! Ты?! Какими судьбами?! Живой?! А мне сказали, что погиб, – кричал и бежал к нему, раскинув руки, через дорогу офицер, небольшого роста в зимней шинели нараспашку и заломленной фуражке. Приглядевшись, Алексей узнал своего давнего сослуживца, комиссованного еще в шестнадцатом, Просова. Вот имя забыл, Дмитрий, что ли.
Обнялись. Алексей извинился, что этакого франта запачкал своей перемазанной черниговскими болотами шинелью. Просов извинения принял весело, попробовал отереть грязь платком, надушенным одеколоном, но махнул рукой, черт с ней, и, полуобняв Алексея, увлек его за собой вверх по Прорезной:
– Ты где остановился?
– Да я только в город приехал, хотел у знакомого, да адрес забыл.
– Остановишься у меня, у нас чудо, а не компания подобралась. Но вначале надо тебя приодеть, – Просов подмигнул.
Вечером Алексей уже сидел за большим накрытым столом в компании разных офицеров: гусаров, артиллеристов, пехоты и военврачей. Все они жили у маленького Просова в его огромной, богато обставленной восьмикомнатной квартире, оставшейся от отца-сахарозаводчика, и пировали на его же, отцовские, деньги. Просов был приписан к какому-то формирующемуся уже второй месяц полку, но, даже если его когда-то и сформируют, то служить в нем он все равно не планировал, а собирался к отцу-миллионеру в Ниццу, где тот жил уже лет пять с молодой женой и тремя малолетними сестричками Просова. Вечер они пировали дома, вечер ехали в театр, оперу или оперетту, а затем веселой толпой в ресторан. Сегодня был день ужина дома.
Алексею все гостящие здесь офицеры были незнакомы. Кроме, пожалуй, одного. Тот представился поручиком Малышевым. И что-то мелькнуло в голове у Алексея: «Малышев, Малышев, поручик Малышев». Мысль мелькнула и испарилась, Алексей так и не вспомнил.
Просов выправил ему форму и место в их несформированном полку и, когда они ехали на извозчике, груженные баулом с вещами на квартиру, рассказал, как совершенно случайно, вот удача, смог продать летом семнадцатого отцовский завод под Полтавой. Расчет взял не ассигнациями и не векселями, рассчитался с ним немец-перец немецкими марками, которые теперь еще в ходу. Уже и завода, пожалуй, там нет, а денежки все еще есть. Еще один отцовский завод реквизировали краснопузые, этим летом немцы его отбили, но там руины, и продавать нечего, да и кто купит что-то в такое ужасное время.
– Я еще покручусь в Киеве немного и уеду, – поделился своими планами Просов, – видеть кислую физиономию мачехи в Ницце лучше, чем милые личики всех красавиц в Яре, – и он подмигнул Алексею:
– А ты вроде был женат? Супруга где? Успели уехать?
Алексей ничего ему не ответил, да и надобность отвечать отпала – наконец приехали.
На следующее утро после обильного ужина с винами, шампанским и водкой рекой Иваницкий встал с тяжелой головой и пошел по квартире искать ватерклозет. Офицеры спали вповалку кто где, но на кухне слышались шаги и звуки примуса. Оказалось, что это не прислуга. Поручик Малышев варил себе кофе. Выглядел он бодро, если даже не огурцом, то достаточно свежим.
– Позвольте предложить вам кофею, – обратился он к Алексею.
– Не откажусь.
Они молча пили кофе, Алексей все не решался с ним заговорить.
– Вижу, вы спросить у меня что-то хотите, – начал первым поручик.
– Извините, фамилия мне ваша знакома, мы не могли раньше встречаться?
– Не думаю, я бы вас запомнил, – уверенно ответил Малышев.
В эту минуту в кухню шумно ввалился измятый Просов, и разговор их закончился сам собой.
Еще через день поручик с квартиры съехал. Алексей не увидел его за ужином, спросил, и кто-то сказал, что тот вроде повстречал своих друзей и они все вместе решили пробираться в Крым, к барону Врангелю.
«Эх, знал бы его планы, напросился бы с ним», – подумал Алексей. Ехать в Крым самому
