Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов
День клонился к вечеру. Небо поблекло, ветер гнал на запад косяки туч. Солнце спряталось за горизонтом, его острые лучи, словно клинки, сверкали вдали. В сопровождении охраны оба маршала, усталые, но довольные проделанной работой, вернулись в штаб фронта. Их встретил генерал Голиков.
— Что, утомились, Георгий Константинович? — спросил командующий.
— Есть немного, — усмехнулся Жуков.
— А я даже чуток озяб, — признался Василевский.
Голиков приоткрыл дверь и окликнул своего адъютанта. Тот подскочил к нему.
— Давай сюда почётным гостям горячий чай и бутерброды, — распорядился генерал.
— И ты, Филипп Иванович, садись с нами чаёвничать. — Жуков кивнул ему на стоявший рядом стул.
Они ужинали, и само собой зашёл разговор о событиях на фронтах. Жуков сказал, что, хотя сейчас враг упорно стремится взять реванш за поражение под Сталинградом, у него ничего не получится. Красная армия уже не та, что была в сорок первом. Она обогатилась боевым опытом, а её бойцы и командиры хлебнули немало дыма и огня, они закалились в боях, пережили и горечи и радости, но духом не упали.
— А что главное в любом бойце? — спросил Георгий Константинович и сам же ответил: — Боевой дух! Он основа любого подвига, совершаемого на поле брани. Не помню, кто это сказал, но сказал умно: душа, как бриллиант, ценится по чистоте.
— Когда тебе, Георгий, было особенно тяжело? — поинтересовался Василевский.
— Во время сражения под Москвой. — Жуков отпил из стакана чай. — Всё помню до мелочей... Я находился на правом крыле 16-й армии у генерала Рокоссовского, когда неожиданно позвонил Сталин и суровым, растерянным голосом вдруг спросил, уверен ли я, что мы удержим Москву? «Я спрашиваю это с болью в душе, — продолжал Верховный. — Говорите честно, как коммунист».
— Небось, Георгий, ты растерялся от такого вопроса? — обронил Василевский.
— Тут можно речи лишиться, услышав такое от самого Сталина, — подал голос генерал Голиков.
— А я, братцы, ничуть не растерялся, — признался Жуков. — Я сразу ему ответил, что Москву, безусловно, удержим, но мне нужно ещё не менее двух армий и сотни две танков. Он заверил меня, что армии будут, а танков пока нет.
В напряжённом взгляде Василевского была сосредоточенность, он заметил, что хорошо помнит, как Сталин вызвал его в Ставку и приказал 1-ю ударную армию, которая как раз формировалась, сосредоточить в районе Яхромы, а 10-ю в районе Рязани.
— Велел мне лично проследить выполнение приказа и добавил: «На фронте Жуков ждёт эти две армии, он рассчитывает, что они помогут ему нанести удары по зарвавшемуся врагу». Я, разумеется, всё исполнил, как полагалось, о чём тотчас же доложил Сталину, а чуть позже позвонил Жукову. Помнишь, Георгий?
— Ещё бы не помнить, — качнул головой маршал. — Тогда под Москвой создалась критическая ситуация. Немцы прорвали оборону на рубеже 30-й армии Калининского фронта и на правом фланге 16-й армии. Враг нёс огромные потери, но с этим он не считался, а полз вперёд, как многоголовый змей, и всё уничтожал на своём пути, лез напролом, стремясь любой ценой прорваться к Москве своими танковыми группами. Пожалуй, в моей военной жизни это были самые тяжкие дни. Кстати, тогда же Сталин сообщил мне о том, о чём ещё никто из его соратников не знал.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Василевский.
А Голиков даже перестал есть и навострил уши.
— После того как Верховный пообещал мне дать две армии из резерва, я спросил его, уедет ли он из Москвы. Она в то время была похожа на огромный растревоженный улей, шла эвакуация правительства, важных госучреждений, дипломатического корпуса в Куйбышев. Какое-то время Сталин молчал, — продолжал Жуков, — и я слышал, как тяжело, с хрипотцой он дышал в телефонную трубку. Наконец я услышал его твёрдый голос: «Я остаюсь в Кремле, товарищ Жуков! — И, передохнув, уже тише добавил: — Прошу вас об этом никому ни слова».
— Разрешите, товарищи?
В комнату вошёл улыбающийся член Военного совета фронта Хрущёв.
— Проходи, Никита Сергеевич! — Жуков тепло пожал ему руку. — А мы вот вернулись с Василевским из войск. Настрой у людей боевой, правда, жалуются, что у них мало танков.
— Факт, мало, — поддакнул генерал Голиков. — Но мы будем сражаться до последнего!
— Мы с Василевским наметили план по передислокации войск, так что ваш Воронежский фронт будет прилично укреплён. — Жуков поставил на стол стакан из-под чая, вытер губы платком. — Воевать, когда у тебя много танков, легче, чем воевать без них. Так что надо проявлять хитрость, пытаться первыми нанести по врагу удары. Словом, воевать так, как учил нас наш батюшка Суворов: не числом, а умением!
— А ваш план товарищ Сталин одобрит? — засомневался генерал Голиков.
— Одобрит, — вместо Жукова ответил начальник Генштаба Василевский. — Мы всё рассчитали до мелочей. Сталин силён в вопросах тактики, он оценит нашу работу.
— И умён Сталин, — добавил Жуков. — Вспомним ноябрь сорок первого года. Под Москвой стояли немецкие танковые дивизии, готовые вновь ринуться в атаку на столицу, а 7 ноября Сталин проводит военный парад на Красной площади! Даже Молотов был против этого, и Калинин тоже, а Иосиф Виссарионович не внял их голосам. И что же? Он оказался мудрее всех.
А время между тем бежало. Василевский выходил во двор штаба перекурить, свежий ветер щекотал его усталое лицо, а он уже думал о том, что завтра побывает в тех частях Воронежского фронта, которые примут на себя главный удар противника. То и дело слышались отдалённые глухие взрывы, наверное, где-то «юнкерсы» бомбили наши рубежи, небо вспыхивало от горящих ракет, на какое-то время становилось так светло, что во дворе штаба хоть иголки собирай. Невольно подумалось: «Мечутся фрицы, почуяли недоброе, вот и палят в небо от страха». На западе всё небо было закрыто чёрно-пепельными тучами, похоже, прольётся дождь, и тех, кто сидит сейчас в окопах, это не очень обрадует. Докурив папиросу, Василевский вернулся в штаб. Жуков колдовал над оперативной картой, потом вскинул вихрастую голову.
— Как там погода, Александр? — спросил он, убирая со стола свои бумаги.
— Наверное, будет дождь, — отозвался Александр
