Евгений Чириков - Зверь из бездны
— И пусть — Леший!.. Бывают и Лешие добрые…
Няня долго что-то шептала, и я заснул под ее шепот крепким сном.
Ночью я проснулся и сейчас же вспомнил, что поссорился с мамой. А как вспомнил, так уже не мог больше заснуть. Опять мне сделалось обидно и хотелось досадить чем-нибудь маме… «Вот возьму и убегу в Некоторое Царство-Государство!» — думал я, лежа с открытыми глазами… Потом я вспомнил про розовое озеро с белыми лебедями, про белоснежные горы с золотыми вершинами и спустил с кровати ноги. Подойдя к окну, я приподнял занавеску и посмотрел. Ночь была лунная и такая светлая, что на клумбе под окном можно было рассмотреть каждый цветок… С синих небес смотрели на меня звезды, от деревьев падали на траву тени, в траве валялось забытое володино ружье… Вот и отлично: возьму ружье и пойду в ту сторону, где спряталось солнце!..
Потихоньку я оделся, только башмаки взял в руки, чтобы не топать ногами и не разбудить кого-нибудь. Отыскал свою шапочку, помолился Богу на икону и пошел. Проходя мимо маминой спальни, я постоял у двери и послушал. Жалко мне стало маму. Может быть, и ей жалко меня, и она плачет о том, что обидела меня? Нет, не плачет, а храпит себе… Ну и пусть ее храпит, потом раскается…
Осторожно, чтобы не скрипнула, отворил я дверь на террасу и вышел. Обошел кругом дома, поднял володино ружье — пистоны были у меня в кармане, — повесил ружье за спину, как делают охотники, и взглянул на мамино окошко. Окошко было занавешено и как-то сердито смотрело на меня холодными стеклами.
— Прощай, драчунья! Больше никогда не увидимся! — тихо проговорил я и пошел прочь.
Когда я прошел поле, луга, перебрался по узеньким мосточкам через речку и вышел на гору, к мельнице, я еще раз оглянулся. Из сада, окружавшего дачу, выглядывала только крыша с трубой, за которую я держался, глядя на Некоторое Царство-Государство; капнули у меня из глаз две слезинки, и, махнув рукой, я отвернулся к мельнице…
«Пусть добрая Волшебница будет теперь моей мамой!» — подумал я.
Старый колдун
Уже раньше, когда я не думал еще о бегстве из дому, деревенские мальчишки говорили мне, что на ветряной мельнице живет старик — Колдун. Не верил я деревенским ребятам, а теперь немного боялся. А вдруг правда, что мельник — Колдун?.. Днем не верилось, а вот теперь, ночью, когда я приблизился к мельнице и заглянул в маленькое окошечко, — я начал сомневаться. Мельница не работала, и кругом нее было тихо. Вдруг залаяла маленькая черненькая собачонка, которая выползла из-под запертых широких дверей мельницы. Я сбросил с плеч ружье и приготовился к обороне. Заскрипела вдруг сбоку мельницы маленькая дверка, и из нее вынырнул высокий-превысокий старик с большой бородой, весь белый от муки, которой он был обсыпан.
— Кто тут ночью бродит? — спросил сердитый голос.
— Это я! — испуганно ответил я, оглядывая страшную фигуру громадного старика.
— Что тебе надо? Кто ты такой?
— Прохожий. А вы — мельник? — спросил я, чтобы не так было страшно.
Старик не ответил. Луна обливала его серебристым блеском; глаза у него были черные, а борода и голова совсем белые, словно были сделаны из серебряной ваты. Я вспомнил «елочного деда» — у них такие же бороды — и стал еще больше верить, что это не простой старик.
— А зачем тебе ружье?
— На всякий случай…
— Может быть, ты — маленький разбойник?..
— Нет, ей-Богу, не разбойник, я — дачник!..
— Куда же ты идешь один в полночь?
— Я убежал из дому… Поссорился с мамой и убежал.
— Вон что! Иди-ка, брат, ко мне, а завтра я тебя отведу домой…
Я понял хитрость старого Колдуна и хотел убежать. Но было поздно: Колдун уже схватил меня за руку и потащил в свое жилище. Конечно, я заплакал и стал просить, чтобы он отпустил меня домой, но Колдун не слушал. Пихнул ногой маленькую дверку и строго сказал:
— Полезай!
Нечего было делать — я послушался и шагнул в какую-то темную дыру. Старик нагнулся очень низко и тоже влез за мной. И тут я убедился, что попал действительно к Колдуну, потому что в такой маленькой избушке с такой крошечной дверкой и с крошечным окошечком не мог бы жить такой огромный старик, если бы он не был Колдуном.
— Ложись!..
— Зачем?
— Спи, а то побью!..
Я лег на покрытые мукой кульки и притих, а Колдун присел к огромному пню, который служил ему столом, и начал что-то делать. Не было видно, что он там делает, но было слышно, как он брякнул чем-то железным.
— А ты что там делаешь? — спросил я, дрожа от страха.
— Топор уронил.
— А зачем тебе топор?
— Спи! Завтра скажу…
Вспомнил я про «Сестрицу Аленушку и про братца Иванушку»[69], которые попали к «Бабе-Яге», вспомнил, как точили ножи булатные, чтобы Иванушку зарезать, и потихоньку заплакал. Громко заплакать я боялся: услышит Колдун и стукнет топором по голове. Прижался я в самый угол. Мучная пыль лезла мне в рот и в нос, пахло мукой и мышами. Кругом было темно, только в крохотном окошечке синел кусочек неба со звездочкой… Притих я, а Колдун все ворочался, вздыхал и бормотал какие-то странные слова… И вдруг — какой ужас!.. — вижу, что один пустой куль из-под муки поднимается, встает и идет к Колдуну.
— Колдун! Спишь? — спрашивает Куль.
— Ась? Кто это? — тихо спросил старик.
— Ведьма из-под колеса!..
— A-а! Милости просим!
И они начали потихоньку шептаться между собой. О чем они говорят? Я стал прислушиваться. Ведьма звала Колдуна к Лешему в гости. Колдун пошептал ей что-то и показал рукой в тот угол, где лежал я. Со страху я поджал ноги, спрятал голову под кулек и начал просить в мыслях добрую Волшебницу спасти меня от смерти. И вдруг с шумом раскрылась маленькая дверка, и вся в лунном свете появилась похожая на белого ангела добрая Волшебница… Колдун захрапел, притворился спящим, а Ведьма моментально превратилась опять в пустой кулек из-под муки. Тихо вошла добрая Волшебница в маленькую избушку, и в ней стало вдруг светло, словно много-много свечей зажгли чьи-то невидимые руки…
Ласково улыбнулась мне синеглазая Волшебница и молча протянула свою красивую, точно из мрамора сделанную, руку. Я поднялся на ноги, отряхнулся от мучной пыли и подал ей руку. Когда мы выходили из маленькой двери, я посмотрел на лежавшего Колдуна: один глаз у него был крепко закрыт, а другой со злобою смотрел в нашу сторону.
— Садись ко мне на спину! — ласково сказала добрая Волшебница и помогла мне устроиться на ее спине. Ногами я обвил ее стан, а руками обнял мягкую теплую шею.
— Тебе будет тяжело! — сказал я.
— Держись крепче! — сказала добрая Волшебница и вдруг побежала по лужку все быстрее и быстрее. Серебристая пелена, перекинутая через ее плечи, стала развеваться от ветра, быстрые ноги Волшебницы едва касались земли, золотистые волосы рассыпались по плечам и щекотали мне лицо. Мне было и страшно, и приятно, дух замирал у меня, как это бывает, когда очень высоко качаешься на качели… Я оглянулся назад и обмер от ужаса: крыша ветряной мельницы отделилась от нее и, махая своими крыльями, летела следом за нами. А на крыше сидел, держась за шпиль, Колдун рядом с Кулем из-под муки… Я закричал от ужаса и крепко сжал ноги и руки.
— Колдун летит за нами! — шепнул я в розовое ушко Волшебницы.
— Держись крепче! — крикнула она, и вдруг серебристое покрывало, трепавшееся за ее плечами, превратилось в крылья, которые начали рассекать воздух с такой силою, что с каждым взмахом слышался резкий свист… Под руками я почувствовал вдруг мягкие перья и только теперь увидел, что лечу на дивном белом лебеде…
— Гоу-гоу! — кричал белый лебедь с синими глазами и все дальше улетал от махавшей крыльями крыши мельницы… От встречного ветра у меня свалилась шапка; я посмотрел вниз, как она падала, и сердце у меня сжалось от страха, а голова стала кружиться… Я закрыл глаза и прижался к мягким белым перьям лебедя…
— Гоу-гоу! — жалобно звучал крик его в небесах и отдавался в молчаливых лесах на земле…
Волшебный лес
Должно быть, я заснул на мягкой спине летящего лебедя, потому что не помню, когда и куда улетел он. Раскрыв глаза, я увидал хмурые корявые ветки огромных сосен, через которые синели маленькие кусочки неба. Должно быть, было уже утро, потому что кое-где на бледно-зеленом мягком мху золотились солнечные пятна… Присев и оглядевшись вокруг, я убедился, что лежу в каком-то необыкновенном лесу: деревья такие высокие, что не видно вершин их, а стволы у них такие толстые, что пять человек, схватившись за руки, не могли бы обнять одного, самого тоненького из деревьев. И мох был необыкновенный: местами розовый, местами бледно-зеленый, а местами золотистый. И такой пышный, что на него можно было с разбегу падать, как в мягкую пуховую постель. Были сосны с желтыми стволами и янтарной смолой, были старые дуплистые березы, ветви которых, как зеленая бахрома, опускались почти до земли, образуя просторные шатры, были и такие деревья, которых я никогда до сей поры не видал: в два ствола, похожих на огромные вверх поднятые человеческие ноги, или в один толстый ствол, разделяющийся вверху на два более тонких, похожие на человека с поднятыми к небу руками.
