Наташа Северная - Фараон. Краткая повесть жизни
От мёртвых стен веет холодом и пустотой, и я чувствую это спиной.
Пафнутий бросается ей на ноги.
Выхватив из-за пояса кинжал, я пытаюсь перерезать ей горло.
Но в последнее мгновение, каким-то чудом Кала неожиданно вырывается и начинает метаться.
Она кричит, будто раненый зверь. И глаза у неё безумные.
Пафнутий настигает её в два прыжка, валит на пол.
Склонившись над ней, я чувствую, как по моим рукам течёт тёплая кровь.
Последний хрип.
Это моя самая горькая месть.
Я и Пафнутий медленно уходим.
За нами остаётся тишина.
Мы идём по сумеречным галереям.
Мне холодно.
Это предсмертный холод.
Я останавливаю Пафнутия.
– Не иди за мной. Я пойду в храм один.
Над моей головой тяжёлые звёзды. Сейчас они слишком яркие для моих глаз.
Ночь скрывает лица моих жертв.
Как же много крови в моём мире, в моей жизни. А ведь я мечтал совсем о другом. Я и погубил всё.
Войдя в храм, я спускаюсь в лабиринт.
Моё последнее пристанище. Я уже и сам не знаю, от чего хочу бежать.
Здесь сумеречно.
Я устало всматриваюсь в рисунки на стенах лабиринта. Цари, жрецы, боевые колесницы…история моей земли.
Мой взгляд выхватывает надпись. Я вздрагиваю, горько усмехаясь. Подхожу ближе, касаюсь пальцами выбитых иероглифов. И они оживают:
...Небесные тростниковые лодки поданы мне, и с их помощью я могу отправиться к Ра, к горизонту. Я правлю лодкой на восточной стороне неба, когда Ра находится среди вечных звезд, покоящихся на своих опорах на востоке. Я буду между ними, поскольку Месяц – мой брат, а Утренняя звезда – мой потомок.
Я медленно опускаюсь на песок, и закрываю глаза. Лодка Ра давно покинула пределы моего царства. За мной никто не придет. И мне никто не поможет переправиться к моему последнему горизонту.
Грустно ли мне от этого? Даже сейчас я этого не знаю.
Я чувствую запах Нила, и воспоминание о небесной глади его глубоких вод, успокаивает меня.
Я долго сижу на холодном песке. Ведь у меня теперь столько времени, чтоб подумать о себе и о своей жизни.
Покой.
Холод.
Я встаю и медленно иду по узким коридорам лабиринта.
Я знаю его наизусть.
Я ступаю мягко и бесшумно.
Мои руки касаются холодных стен.
И жизнь – лабиринт, и смерть – лабиринт.
И в этом лабиринте всегда тесно.
Так начинается моё сумеречное скольжение в неведомый мир.
Я много и часто видел, как умирали другие. Теперь я посмотрю на себя.
Холод помогает мне. Не даёт боли и обречённости сломить меня.
Я иду в сумраке.
Полумраком пропиталось моё тело.
Скользящая тень не отстаёт.
Только сейчас мне становятся понятны слова наставника: «У тебя холодноё и тёмноё сердце».
Я обрёк его на страшную смерть.
Он был сброшен в яму к ядовитым змеям. И ни одного стона не донеслось с той ямы.
Этот умный человек учил меня добру и благородству. Верил, что получится.
Идея всё-таки опасная вещь. В ней много ловушек. Как в этом лабиринте.
Жаль, что я не всё предусмотрел. Я горько усмехаюсь. Когда я был маленьким, я не верил, что умру, по крайне мере вот так, преданный и обесчещенный.
Дойдя до выхода, я сажусь на песок.
Холод обдаёт мои ноги.
Поднимающийся холод изнутри сдавливает сердце.
Жить мне осталось совсем немного. А как много времени впереди. Что мне делать с ним? Как нужно прожить то, что ещё отпущено тебе? Нет ответа.
Жуткая тишина.
Я закрываю глаза, и мне вспоминается детство. Красивая, гордая мать, высокомерный властный отец, братья, сёстры… Я даже не помню их лиц. Это почти что не помнить человека. Забыть бы их, будто бы я сам по себе появился в этом мире, в своём земном уделе.
За то, что я осмелился отнять у отца его женщину, за мое своенравие и гордыню, он отделил меня от семьи. Я жил один, в небольшом дворце, впоследствии ставший моим домом, с наставником и молодым жрецом Мефисом.
И даже в эти мгновения я не могу простить отца.
Чтобы простить, надо суметь понять. И ещё сильно любить.
Я понимаю, но мне не хватает любви, а значит, прощения не будет.
Я горько усмехаюсь, с трудом сдерживаю слёзы. Тяжело то как. Так всё глупо и случайно получилось.
Что бы ты мне сказал сейчас, Мефис? Что я получил по заслугам, что не надо было торопиться пить вино, или быть может, ты попросил бы разрешения, просто посидеть со мной.
Такая печаль на сердце.
Мой Мефис… Пафнутий…
Только вы и прошли со мною весь мой горький путь. Только вы знаете, как на самом деле мне было страшно убивать свою семью, и как искренни были мои слёзы у гробницы матери. Только вы знаете, как тяжело остановиться, когда меч поднят и хочется мстить, мстить, мстить… И взойти на трон и надеть корону. Белую и красную корону, Верхнего и Нижнего Кемета.
Я проклинаю свою жизнь.
Мне вспоминается яркий солнечный день, когда слуга привёл в мой сад молодого и гордого жреца, который вовсе не торопился отдать мне почести. Разговор был сумбурным и напряженным. Чтобы сгладить это, Мефис начал петь об Осирисе и Исиде, и я заслушался его на всю жизнь.
И я никогда не скрывал от тебя, что если мне надо будет убить тебя, я сделаю это.
Спасибо тебе, друг, что ты любил и принимал меня таким, каким я был на самом деле.
Прости меня, Мефис.
И мне слышится его глубокий, красивый голос, и гимн об Осирисе и Исиде разливается в моём мире.
Слава тебе, Осирис, Бог вечности, царь богов,
Чьим именам числа нет, чьи воплощенья святы
Северным свежим ветром вечером веешь ты,
Возобновляя в сердце молодости цветенье.
Волей своей растенья ты устремляешь ввысь.
И в благодарность поле пищу рождает смертным.
Звездами правишь в горных высях. Врата небес
Перед тобой раскрыты, о властелин Осирис.
На горизонте восходишь и разливаешь свет
Над темнотой; потоки воздуха посылаешь
Радужным опереньем, что на твоем венце…
Я тихо улыбаюсь.
Моя жизнь, что росписи на стенах. Её краски яркие и сильные. Но пройдет время, и кто-то, смотря на потускневшие и облупившиеся краски, скажет, какая же это была унылая и скучная жизнь. Не верьте ему. Жизни скучной не бывает. Даже в однообразии, даже в самой большой беде, есть мерцание звёзд, и есть красота божественного Нила.
Я встаю и, пошатываясь, медленно выхожу из лабиринта. Я иду умирать.
В последний раз я смотрю на звёзды, в последний раз на храм, дворец. О, боги, да я же разревусь сейчас, как мальчишка!
Возьми себя в руки, старый и глупый Рамзес. Ты мог бы быть лучше и благороднее, чем ты есть на самом деле, но жажда мести погубила тебя. Так почему же жизнь, не может отомстить за себя, покинув твоё тело, за то, что ты, так и не смог сделать её немного лучше и добрее.
Так говорил я себе, идя по сумеречным галереям дворца, владыка мира, повелитель Верхнего и Нижнего Кемета, и никто меня не слышал, и никем я услышан не был.
Войдя в свои покои, я приказываю потушить факелы. Свет, как острый клинок режет мне глаза.
Моё тело лихорадит, и я стараюсь укутаться в мокрые белые покрывала пропитавшиеся моим кровавым потом.
Вскоре я перестаю чувствовать руки и ноги.
Веки распухли, и я совсем ничего не вижу.
Я и не сомневался, что Кала приготовила мне особый яд.
Внутренний огонь сжирает мои внутренности.
Из последних сил я сдерживаю стоны.
Моё тело больше не подчиняется мне. Оно корчится от боли.
И меня потрясает чей-то нечеловеческий крик.
Неужели возможно так страшно кричать?
И только потом я понимаю, что это я уже начал кричать.
Голова разрывается от боли.
Я раздираю своё тело.
И, что-то невыносимо тяжёлое давит на грудь.
Вокруг меня туман.
Слабые тени.
Я один на один с собой.
И никто не может избавить меня от страшных мук.
Даже я уже не способен с ними справиться.
Всё-таки боль сильнее.
Темнота.
Провал.
* * *Была уже глубокая ночь. В дворцовых галереях царила кромешная тьма. На полу валялись осколки разбитой посуды, дорогих и искусно сделанных ночников, подушки, табуретки, кем-то брошенное оружие. В царских покоях, то тут, то там, мелькали редкие огоньки. Это личный отряд принца, освещая себе дорогу факелами, уносил в сад трупы царских слуг и стражников. Для них уже была вырыта глубокая яма. Ее надо было успеть заполнить до рассвета, а затем забросать землей. Каждый из них, заранее был предупрежден о том, что должен делать. И каждый из них, заранее был щедро вознагражден. Личный отряд принца составляли отборные воины, мрачные и угрюмые, безжалостные убийцы. Их ценность заключалась еще и в том, что у каждого были отрезаны языки. Их могли сколько угодно пытать, но ни один из них так и не смог бы поведать всех тонкостей и деталей задуманного, а сейчас уже и воплощенного дела. Рамзес продумывал и такой поворот событий. Для себя, в случае неудачного исхода дела, он приготовил яд. Но принцу он так и не понадобился.
Рамзес шел по пустым и темным галереям, освещая свой мрачный путь факелом, наступая на осколки разбитых ваз и ночников. Наведение порядка во дворце займет никак не менее двух-трех дней. Но этим уже займутся его собственные слуги. А затем… Затем он закроет дворец, и царская обитель придет в упадок, сад зарастет, и следы преступления будут окончательно скрыты. Рамзес предусмотрел и предугадал почти все. Почти…За исключением этого разгрома. Принц и не предполагал, что перед смертельной опасностью людьми овладевает такое страшное безумие.
