Миро Гавран - Юдифь
С другой стороны, прийти назавтра к Иоакимy и сказать: «Нет, я не могу, мне это отвратительно, мне страшно, я слабая женщина, и пусть лучше мы все здесь погибнем» — представлялось еще более позорным и недостойным.
Я предалась молитве, и когда вдохи и выдохи мои уравновесились, а тело обрело естественную гармонию, я обратилась к Господу Богу с такими словами:
— Господи Боже мой, приклонись ко мне, вдове, обрати на меня взор Свой и выслушай мои стенания. Ты создал все, что было раньше и что будет потом. В Твоих руках и настоящее, и будущее, и все происходит так, как задумано Тобою. Все, что Ты захотел создать, явилось пред Тoбою, говоря: «Я здесь, Господи!» Ибо Ты предвидишь все, что должно произойти, и готовишь все пути наши. И вот, ассирийцы гордятся своим войском, и превозносят своих всадников и их лошадей, и пехоту и верят в свои щиты, копья, луки и пращи свои, и не желают в Тебе признавать Бога, зная, что нашему Богу войны ненавистны. Ибо имя Твое — Господь. Сокруши их силу Своей мощью, пригни их к земле гневом Своим. Ибо они задумали обесчестить алтарь Твой, осквернить Храм, где славится имя Твое, и сокрушить железом углы жертвенника Твоего. Если Тебе угодно сделать меня орудием Твоего промысла, существом, призванным изменить ход событий и придать им неожиданный поворот, ниспошли мне смелость и твердость духа, дай мне силы преодолеть отвращение и в смирении своем перехитрить беспощадного врага. Сделай так, чтобы через мои поступки, сколь бесстрашные, столь и расчетливые, Твой народ и другие племена убедились, что Ты — Бог, Господь, что превыше всякой силы и всякой мощи, и что нет иного защитника роду Израилеву, кроме Тебя.
По окончании молитвы на меня снизошел покой. К удивлению моей прислужницы, я направилась в опочивальню и уснула, едва прикоснувшись щекой к подушке.
Проснулась я лишь тогда, когда уже и заря взошла, и пропели последние петухи.
Я провела на удивление спокойную ночь. Начинался день, когда мне предстояло выбирать между жестоким испытанием моих сил и горечью признания в своей трусости.
Пока я одевалась, с улицы донеслись крики, сзывавшие народ:
— На площадь! На площадь! Все па площадь! — гремело по всему городу.
В комнату вбежала перепуганная Шуа:
— Бунт! Начался бунт! Торговцы Эбед и Ифтах приказали своим слугам собрать людей на площади перед Храмом. Они хотят захватить власть в городе.
— А что смотрит городская стража?.
— Они идут на площадь вместе с толпой. Никто больше не верит, что наши вожди в состоянии избавить нас от смерти.
И обе мы направились к площади, причем у меня мелькнула мысль, что, быть может, мои сомнения и размышления будут совершенно излишни. Ведь если народ установит новую власть, то мудрые люди укажут нам выход из капкана, в котором нас держали ассирийцы.
На площадь пришли все, кто был в силах передвигаться.
Толпа уже поднималась по ступенькам к подножию Храма. Торговец Эбед выступил вперед и закричал:
— Священники и городская власть! Покажитесь своему народу! Прислушайтесь к голосу тех, о ком вам поручил заботиться Господь!
Вскоре из Храма вышли священники, а с ними Иоаким, Рубен, Озия и Хабрис.
Рубен вскричал:
— Почему солдаты оставили укрепления, почему жены израильские не сидят дома с детьми, не предаются молитвам, разве место им здесь, среди неразумных мужчин?
— Затем, что дети медленно умирают, и мужчины тоже умирают, и всем нам скоро придет конец! — Толпа встретила эти слова Эбеда одобрительным гулом.
Тогда поднял руку Иоаким:
— Зачем ты подстрекаешь народ, о Эбед? Разве тебе неизвестно, что в тяжкие времена лучше всего слушаться вождей?
На что Эбед отвечал:
— Пусть нас рассудит Бог, ибо вы нанесли урон своему народу, не желая мирно договориться с ассирийцами. Теперь нам неоткуда ждать помощи: Бог отдал нас в лапы врагов и предоставил нам умирать от жажды и истощения. Мы требуем, чтобы вы сдали город людям Олоферна. Лучше стать их рабами, но сохранить жизнь, чем видеть, как наши дети умирают у нас на глазах.
Толпа сопровождала одобрительными возгласами и эти слова Эбеда. На мгновение показалось, что народ вот-вот поднимется к Храмy и набросится на перепуганных священнослужителей.
Снова поднял руку Озия:
— Братья, вы должны проявить мужество!
— Доколе мы должны его проявлять?! — перебил его Эбед.
Выдержав паузу, Озия ответил:
— Надо потерпеть еще пять дней. За это время Господь несомненно явит нам свою милость и уж наверное не оставит нас навсегда. Если же за эти пять дней не будет нам ниоткуда помощи, клянусь Богом, я выполню то, чего вы требуете.
После его слов в народе начался гомон, прерываемый выкриками. Одни соглашались с градоначальником, другие им возражали. Мне почудилось, что достаточно одной искры, чтобы люди бросились друг на друга.
И тут точно какая-то невидимая рука толкнула меня вперед. Я взбежала по ступеням, и, оказавшись на площадке между священниками и толпой, подняла руку, и вскричала голосом столь громким, что и сама удивилась:
— Люди Израиля, послушайте меня!
Беспорядочные вопли смолкли. Воцарилась тишина, и всеобщее внимание обратилось на меня.
Потрясенные тем, что женщина просит слова, все ждали, что же я скажу.
Я заметила среди тех, кто стоял на площади, своего отца. Он взирал на меня изумленно, словно не веря в происходящее.
— Братья и сестры и вы, правители Ветилуи, все вы знаете, кто я такая, и знаете, что я ни разу в жизни ничем себя не запятнала. Я обращаюсь к вам, потому что Бог внушил мне эти правдивые слова. Неправильно вы рассудили, что стоит сдаться врагам. Они не сделают вас рабами, но умертвят вас. Они слишком долго ждали и отомстят вам, предав вас всех мечу. — Затем я обратилась к правителям: — Не правы и вы, пообещав народу, что через пять дней вы сдадите город, ибо это прозвучало подобно какому-то уговору между Богом и вами. Вы говорите, что отдадите город врагам, если Господь не поможет вам в течение определенного срока. Кто вы такие, чтобы ставить себя выше Бога и назначать ему сроки! Вам не дано ни проникнуть в его намерения, ни уразуметь их. Бог — не человек, и вы не смеете ни угрожать ему, ни торопить его. Братья и сестры! Я не согласна ни с тем, чтобы мы трусливо отдали себя в руки врагов, ни с тем, чтобы ставить сроки Господу нашему. Дайте пять дней сроку, но не Богу, дайте их мне, и я принесу вам избавление от мук.
Ответом мне был оглушительный гомон.
Ведь я сказала нечто, чего никто не ожидал услышать от молодой женщины.
Иоаким поднял руку, и толпа умолкла.
— В нашем городе тебя уважают как женщину богобоязненную и возвышенную. Еще в детстве твоем замечали, что ты не похожа на других. Быть может, Иегова избрал тебя для того, чтобы в эти тяжкие дни пере дать нам Его послание.
Ответом ему был мой заговорщический взгляд, исполненный благодарности.
— Слушайте меня, люди Израиля! Я совершу поступок, память о котором будет в нашем народе передаваться из поколения в поколение. А отправлюсь в лагерь Олоферна, и не пройдет и пяти дней, как я, с помощью Господа нашего, принесу спасение своему народу. Не просите меня сказать, что я собираюсь сделать. Я ничего не открою, пока не выполню задуманное.
— И ты не побоишься пойти в лагерь Олоферна?! — спросил меня оторопевший Эбед.
— Не побоюсь. Ибо я верю в Бога и в разум, которым Он меня одарил. Не удивляйтесь, если заметите, что я, находясь в лагере Олоферна, подойду к передней линии его войска, прямо напротив ворот нашего города, что буду вести себя вызывающим образом, точно испытываю ваше терпение. Это — одна из хитростей, которые мне помогут осуществить мое намерение.
Сегодня, припоминая сказанное мной и пытаясь вообразить себя — тогдашнюю девятнадцатилетнюю вдову, я не верю, что так было на самом деле. И слова мои, и мое поведение — все это словно перерастало пределы моего существа.
Жители Ветилуи, пристыженные и потрясенные моей решимостью, почувствовали в моих словах отблеск своих надежд и удостоили меня доверия.
Их восхищенные взгляды, исполненные веры в мои силы, еще больше укрепляли мой дух.
За минуту до моей речи горожане были готовы разорвать друг друга в клочья, но, выслушав меня, они молча разошлись по домам с моим именем на устах, унося в сердцах своих вновь пробудившуюся надежду на чудо.
Глава тринадцатая
Вернувшись домой, я сняла вдовий убор.
Приняла ароматическую ванну, умастила свое тело благовониями, причесалась, украсила волосы великолепной диадемой и облеклась в парадное платье, которое последний раз надевала еще при жизни моего мужа Манассии.
Обулась в сандалии, надела браслеты, кольца, ожерелья, вдела в уши драгоценные серьги.
Затем я обратилась к своей служанке:
