Владислав Бахревский - Ярополк
Взбежать на горку было не просто. Горка крутая, трава скользкая. Баян заспотыкался, но Синеглазка схватила его за руку, потащила вверх:
– Гляди, как мы ходим-то!
Баян тотчас и сообразил, в чем хитрость: ребята ноги ставили по-гусиному. Попробовал – получилось. Взбежавшие на гору, приплясывая, пели:
Мы возьмем-ка в грудь ветра буйного,Покатаемся, поваляемся.Слезай, страх, со спины.Не носить нам тебя,Не твои мы угоднички.
Один за другим дитяти ложились наземь, катились с горы перевертышем, а медвежонок – кубарем.
– Давай в другую сторону покатимся! – предложила гостю Синеглазка.
Другая сторона была пологая, но катанье здесь зато долгое.
– Давай, – согласился Баян.
Легли, перевернулись на бок, покатились, покатились… Небо, земля, небо, земля и синие глаза между землей и небом.
Далеко укатились. Лежали. Так и плыло все: небо плыло, земля плыла.
– Хорошо? – спросила Синеглазка.
– Хорошо.
– Вот у нас какая горка-то! У вас такая есть?
– Такой нет, – сказал Баян и вспомнил, как летел с белой горы белый конь. Сердце сжалось.
Синеглазка вдруг вскрикнула:
– Смотри! Ах, злодейка! Ах ты – волк полосатый!
Баян поднялся.
– Кого ты ругаешь?
– Оса пчелку убила. Работницу. Смотри, да у них здесь, у злыдней, – целое гнездо. Ну да будет же вам на орехи!
Синеглазка вскочила, закружилась на одной ноге, приговаривая:
– Оса, мать всем осам, – ты мне не мать. Осатки-детки, всем детям детки, – вы мне дети. Беру я закручень-траву, сушу на сыром бору, жгу на зеленом лугу. Остяки, летите на дым! Оса, беги в сырой бор! Слово – замок, ключ – язык!
Рухнула в траву. Сидела, закрыв глаза. Подняла одно веко.
– Улетают! Улетают!
Баян так и ахнул про себя.
– Ты сама придумала заговор?
– Да кто ж заговоры придумывает? – удивилась девочка. – Меня бабушка научила отваживать ос. Мы – бортники, мы – пчелок храним. Они – кормилицы наши.
– Научи заговору.
– А ты меня замуж возьмешь?
Баян покраснел.
– Мы же еще ребята.
– Хе! – сказала девочка. – Это мы сегодня ребята, а завтра будем жених и невеста.
Раз вздохнула, другой.
– Ты, если не хочешь взять, понарошке скажи. Заговоры чужим нельзя передавать.
– Я тебя и по правде возьму, – сказал Баян, не поднимая глаз на девочку.
– Ой! – обрадовалась Синеглазка. – А ты мне с первого погляда полюбился… Смотри! Я тебе верю. Ну, коли ты мой, а я твоя – слушай. Наш заговор крепкий.
И опять ойкнула.
– Ты чего? – спросил Баян. – Оса, что ли, тяпнула?
– Я придумала. Нам надо присушить друг друга, чтоб было крепко, чтоб на весь наш век! Согласен ли?
– Согласен.
– Давай вместе говорить. Сначала я скажу, потом ты. Я на тебя словечко наведу, а ты на меня. Только глаза закрой. Закрыл?
– Закрыл.
– Ну тогда слушай и повторяй. Смотри, чтоб слово в слово… Пойду я, внучка дедушки Рода Всеведа Синеглазка, во чистое поле, в восточную сторону.
– Пойду я, внук дедушки Рода… – вторил Баян девочке.
– На восточной стороне, – пела, ликуя, заговорщица, – есть бел-белехонек шатер-шатрище. Во том шатре-шатрище сидит храбр Вихорь Ветрович. У храбра у Вихоря Ветровича есть двенадцать братцев, двенадцать рассыльщиков. Пошли мои слова, храбр Вихорь Ветрович, внуку дедушки Рода Баяну…
– Внучке дедушки Рода Всеведа Синеглазке…
– Где бы эти слова не захватили внука дедушки Рода Баяна, в пути ли, дороге, сидящего ли, спящего, да ударили б его в рот, в живот и в горячую кровь!
Баян слушал да по-своему заговор переиначивал:
– Не могла бы без меня она жить, ни быть. Ни день дневать, ни ночь ночевать, ни час часовать. Слово мое бело, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря воду всю выпьет, кто из земли всю траву выщиплет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь.
Девочка замолчала. Молчал и Баян. Глаза не открывал. Вдруг услышал на лице своем быстрое дыхание.
– Не открывай глаза! Не открывай. Поцелуемся для крепости! А когда отвернемся друг от дружки, тогда уж открывай.
Он почувствовал запах земляники, губы коснулись его щеки, и он тоже чмокнул губами, попал в бровку. Сидели спиной друг к другу.
– Теперь повернемся? – спросил он.
– Да уж повернемся, – согласилась девочка, но глаз не поднимала. – Слушай теперь осиный заговор. Повторяй.
Баян повторил.
– Запомнил? Без меня скажи.
Баян сказал. Девочка кивнула головой:
– Правильно запомнил.
Вскочила, побежала. Он побежал за ней. Она остановилась, сказала строго:
– Пусть никто ничего не приметит. Но ты – помни.
И снова припустилась на гору.
Погост княгини Ольги
Шли по набитой, по наезженной дороге. Баян пропел волхву заговор на ос.
– Искал и нашел, – сказал Благомир одобрительно.
– Но ведь не сам придумал.
– Придумаешь, когда день придет. Ты радуйся – заветное слово само тебя нашло.
Баян долго молчал, но в сердце у него копошилось, свивая гнездо, сомнение. Не утерпел, сказал:
– Мы пошли слова искать, да что-то не ищем.
Благомир остановился. Повел руками в одну сторону, в другую.
– Се – мир!
Показал на небо, на землю, положил ладони Баяну на плечи, себе на грудь.
– Се, друг мой, – Вселенная…
Грустным стало лицо у всесильного, у великого волхва.
– Я много лет потратил, пытая себя одиночеством, но одиночество одарило меня всего одной истиной: слово – жизнь, оно живет в народе… Наше с тобой полюдье[13] никому не приметное. Мы берем дань незримую. Один человек о жизни своей расскажет, другой поделится плодами труда своего, кто-то и заплачет… Нам, сборщикам сей дани, – все дорого. Высокое слово и низкое. Ты и руганью не пренебрегай. Сам не скверни уста, но о скверне, чернящей язык, тоже ведай. – Волхв улыбнулся, погладил отрока по голове. – Ты все понял?
– Все, – сказал Баян, опуская глаза.
– Не лукавь. Тебе неймется спросить, а где же оно – вещее слово? Что тебе ответить? Все родники в море сходятся, все вещие слова гуляют себе на воле среди словес человеческих. Хорошо живется княжеским гридням, вкусно едят, в цветном платье ходят. Но воли своей у них нет, чужой служат, еще и с радостью. Слову служба нелегко дается… Служит верно, но своей волей не идет. – Волхв улыбнулся ласково: – Не устал? Не оттопал ноги?
– Не оттопал, – просиял в ответ Баян.
Они поднялись на косогор и увидели на другом его крыле башенку с куполом. На куполе сияло позлащенное перекрестье.
– Погост, – сказал Благомир. – Не дремлет княгиня Ольга. Метит землю Русскую крестами.
– Крестами? – спросил Баян.
– Видишь, на куполе? Золотом блестит? Это крест… Башенка – церковь. Возле церкви застава. Землю нашу от врага бережет.
– Воины! – обрадовался Баян, готовый бегом бежать к погосту, но волхв головой покачал:
– Мы сюда не пойдем! Здесь нам не обрадуются.
Дрожащей рукой оперся на плечо Баяна. Повел прочь. Когда спустились с косогора, Благомир совсем ослабел. Лег, чтоб сил набраться.
– Травы сухой собрать? Костер запалить? – встревожился Баян.
– Не надо… Видишь лес впереди? За лесом пахари живут. У пахарей заночуем.
Благомир закрыл глаза. Чтобы дать ему покой, Баян отошел подальше, а ноги сами собой привели его на холм. Строений погоста было не видно, но крест сиял. Второе солнышко.
Что это за диво такое – крест? Вон как волхва-то напугал.
Солнце ушло в облако, золотое сияние померкло.
– Баян! – окликнул отрока волхв. – Пошли, пошли! Дорога не близкая.
Бодрился Благомир, а ноги плохо слушались. Через версту снова сели отдохнуть.
– Сам не пойму, – признался волхв. – Мне ведь не противен крест. Един Бог! Един! Но Сварог – свет, а Христос всего лишь распятый… Боюсь я, Баян! Всю землю нашу крестами уставят, – посмотрел пристально. – Матушка тебе о Христе не сказывала?
– Не сказывала. Не видел я крестов.
– Век бы их не видеть, не ведать. Но уж коль мы ведуны, надо заранее знать, куда молния ударит! – Волхв лег в траву, дышал прерывисто: о трудном приходилось говорить. – За морем, Баян, есть великое царство Византия. В том царстве стоит, красуется на весь белый свет Царьград. Церквей в Царьграде – как деревьев в лесу. Ибо всякий человек поклоняется в том царстве распятому на кресте. Имя распятому Иисус Христос. Ходил он, говорят, по земле Иудейской, учил любить всякого человека, как самого себя. Учил обиды терпеть. Коль ударит кто тебя по щеке, другую щеку подставь. Один из учеников предал его. Поцелуем указал лютым врагам учителя. Схватили Христа, привели на высокую гору, а было это в городе иудеев – Иерусалиме, и на той горе Голгофе предали невинного позорной смерти, прибили за руки, за ноги к кресту.
– Невинного? Чистого? – вырвалось у Баяна.
– Это Христос учил любить даже гонителей своих, люди живут по иной заповеди: не делай доброго – не будет худого. Так и вышло. Самому доброму досталась самая горькая доля… Все, кто верит во Христа, говорят: «Он, рожденный женщиной, был Сыном Всевышнего Бога Отца». Распятый, он три дня пребывал в смерти, а потом воскрес, возошел на небо и правит миром со Своим Отцом и с Духом Святым… Княгинюшка наша прельстилась в Византии блеском золота в храмах, отступилась от Сварога, от Рода. Приняла от греков крест, привезла одетых в черное монахов… – Благомир вздохнул. – В Киеве волхвы при княжеском дворе ныне не угодны. Ты, Баян, подумай, а я посплю.
