Виктор Сергеев - Унтовое войско
Очирка Цыциков — ловок рябой черт — вызвался на своей вороной кобыле в проводники отряда. Завизжал, замахал саблей. Обернулся с разинутым ртом:
— Во-он-а… Настигай! Хунхузы! Во-о-на!..
По склону сопки сбегал в степь низкорослый сосняк. Его щетинистая гряда тянулась до самого горизонта. Очирка смекнул — кинул вороную в сосны. Пятидесятник облегченно вздохнул: «Можно скрытно подойти к ворам».
Далеко за сопкой висело, поколыхивалось облако пыли, и под ним суетились неясные тени. Отсюда, с сопки, крики погонщиков и мычание скота чуть слышны.
Проскакав по сосняку версты две, пятидесятник вывел отряд на равнину. Дробно застучали по затвердевшей земле копыта. Еще сильнее засвистел ветер.
— Во-о-на хунхузы! Догоняй!..
Матерясь по-русски и по-бурятски, казаки горячили лошадей, вытаскивали из ножен сабли, готовили волосяные арканы. Из-под пыльного облака выскакивали всадники. Лошади ржали и вставали на дыбы.
На хунхузов накатывалась злая, сверкающая и орущая ватага.
Первым прискакал к хунхузам Очирка Цыциков. Вороная его всхрапывала и приседала на задние ноги.
— Толмач где? — крикнул он, оглядывая всадников, сбившихся в кучу и одетых кто во что и вооруженных кто чем. Были тут в бараньих шубах и расшитых ватных халатах, в сохачьих коротких куртках и кожаных накидках. У одних луки с колчанами, у других фитильные ружья за плечами. Были и такие, что с одной саблей.
От хунхузов отделился на белой лошади Косорина, Сверкая белками глаз, гнусаво спросил по-бурятски:
— Кто такие и что надо от нас?
Очирка хмыкнул, повернулся к пятидесятнику Ранжурову. Тот поднял руку с нагайкой. Тотчас же несколько казаков заехали между стадом и хунхузами, тесня овец и коров.
— Этот скот принадлежит самому богдыхану! — выкрикнул Косорина. — Мы взяли его у монгольских данников и гоним в Ургу.
— Тебя, вора, давно ждет веревка, — Отвечал ему пятидесятник, поглядывая туда и сюда, не покажется ли Чагдуров с казаками. Численное превосходство хунхузов могло настроить их на драку, хотя обычно они избегали стычек с пограничными казаками.
— Мой начальник велит вам покинуть священную землю Поднебесной империи и не посягать на то, что по праву принадлежит богдыхану, — сказал Косорина. — Иначе мы применим силу.
— Этот скот не принадлежит богдыхану. На нем клейма бурятского рода цонголов.
Кто-то из хунхузов пустил стрелу по казакам, отгонявшим скот. Просвистела еще стрела. И еще. В толпе хунхузов раздались крики. Отдельные из них, дергая лошадей за поводья, тронулись на сближение с бурятами.
На Ранжурова наскочил маньчжур с саблей. Совсем близко увидел Джигмит бледное пятно лба и щек, орущий рот с оскалом зубов, уловил жаркий запах ханьшина и чеснока. Не помнил, как отбил занесенную над ним саблю… «Надо что-то делать, — молнией пронеслось у него в голове. — Команду какую-то… Сказать что-то казакам». Но не видя, что происходит позади с тем маньчжуром, который только что наскочил на него и теперь проехал мимо, и не смея оборачиваться, чтобы не оказаться спиной к баргуту, пятидесятник дал шпоры коню и поскакал к стаду.
Степь уже полнилась криками и воплями погонщиков, щелканьем бичей, мычанием, блеянием, ржанием. Пыль поднималась от сухой ковыльной ветоши, в ней мельтешили всадники и испуганный скот.
Подскакав к погонщикам, Ранжуров придержал коня и оглянулся. Казаки, только что бывшие с ним, отбивались саблями от хунхузов. Чья-то лошадь пробежала без всадника… Были слышны хлесткие лязгающие звуки при ударе саблей о саблю и шум голосов — то усиливающихся, то слабеющих.
Отрядив для угона скота трех казаков, Ранжуроз поспешил к месту схватки. «Надо бы как-то отвязаться от них, — подумал он. — Да хоть бы без убийства».
— Отходить! Отходить! — закричал он что есть мочи, подъезжая к дерущимся и убеждаясь, что жертв еще не было ни у одной из сторон.
И казаки, и хунхузы, напуганные возможностью близкой смерти и озлобленные, не сумевшие еще разобраться, как надо поступить, и не получающие распоряжений ни от кого из своих командиров, бестолково и неловко замахивались клинками и наезжали друг на друга, пугая больше криком и видом «своим.
— Казаки! — продолжал звать Ранжуров. — Отходите! Скот оберегайте… не подпускайте воров!
Косорина позвал одного из хунхузов. Тот снял с плеча лук, прицелился… Пурбо Ухнаев, ехавший рядом с Ранжуровым, толкнул пятидесятника в бок и тут, же охнул, клонясь к луке седла. Стрела вошла ему в руку чуть пониже локтя.
«Где же Чагдуров? — тоскливо подумал Ранжуров. — Побьют нас…» Он вспомнил Нарин-Кундуй, опустевшие стайки, обнадеженных погоней стариков, женщин… Все они ждут отцов, братьев, сыновей. Ждут… Выбегают на дорогу, высматривают, не покажутся ли казаки. А тут смерть подходит, берет за горло арканом, стрелой…
Лошади младшего урядника стрела угодила в круп. Она села как дзерен, подбитый на облавной охоте. И пятидесятник сразу понял, как ему надо поступить: «Рассыпать казаков в цепь… и скакать, не останавливаться. Показывать, будто испугались, будто готовы бежать. А как те хунхузы стронутся, охватить их с флангов… и скакать… чтобы все перепуталось, нее смешалось. И будет, как на аба-хайдаке».
Ранжуров смекнул, что если навязать хунхузам бой в постоянном движении и перемещении, то скоро скажется выносливость бурятских лошадей и умение нарин-кундуйцев бить по цели на полном скаку, что не раз каждому из них доводилось показывать на облавной охоте.
Он подозвал к себе ближних казаков… Тут же они, разделившись на две группы и крича изо всех сил: «Аба-хайдак!», погнали лошадей, растягиваясь дугой по степи. Те казаки, что оборонялись саблями, тоже рассыпались кто куда, и вскоре все смешалось и всадники носились на обезумевших лошадях там и тут.
После того, как маньчжурский начальник выстрелил из пистолета в спешившегося младшего урядника и тот, схватившись за живот, пополз по земле, Очирка Цыциков спустил стрелу… Маньчжур упал. Поначалу никто из охранявших его хунхузов не мог понять, что случилось.
Бой мог разгореться вовсю, но тут из леса выехали казаки с десятником Чагдуровым и хунхузы, поворачивая разгоряченных лошадей, пошли наутек.
Их не преследовали.
На границе казаков встречал начальник маньчжурского караула Ван Чи. Веселый, довольный. У Ранжурова защемило сердце: «Ну вот и попались… Скот отбили, а попались. И какой черт его сюда принес? Пронюхала манджурская крыса. Теперь, как хочешь, а от пограничного управления не отвертеться».
Подъезжал Джигмит к начальнику маньчжурского караула в полном расстройстве. Его честная душа с самого начала погони за хунхузами не мирилась с требованиями казаков нарушить границу. Да что поделаешь? И так плохо, и эдак не лучше. «Чего тут хитрить? Все, как на ладони, видать. Граница нарушена». Ван Чи прикладывал руки к груди, кланялся.
— Рад видеть… шанго… моего старого сердечного брата! О-о, эти хунхузы! Когда только небо покарает их. Рад, что удалось отобрать скот у проклятых разбойников. О-о, шанго!
«Чему он-то радуется?» — размышлял пятидесятник.
— Цэ-цэ! — вдруг сокрушенно покачал головой Ван Чи. — Все шибко шанго, одна плёхо… сюда ходил моя — нельзя, туда ходил твоя — нельзя. Граница ходил. Амбань возгневается, богдыхан возгневается… на моего старого сердечного брата. Ай-я-яй! Как плёхо!
— Передай своим начальникам, — ответил Ранжуров, — что… да будет нам свидетелем бурхан… не хотели мы пятнать чистоту границы. Сами тут для охраны поставлены. Да вынудили нас воры, эта стая волков… Ограбили дочиста, опустошили улус.
— След тех воров Ван Чи не видел. Почему? — Манчьжур обиженно поджал губы, покосился на своих стражников. — Мои воины покарали бы хунхузов: отрубили бы им головы и бросили на съедение коршунам.
— Где бы вы их нашли?
— Доброму человеку и небо помогает.
Начальник маньчжурского караула, вынул из-за широкого обшлага халата сложенный пергамент, развернул его и стал торжественно читать.
Сначала Джигмит уловил лишь отдельные слова. Похоже, что кто-то уважительно обращается к амбаню. Ван Чи повысил голос, и было уже слышно все, что он читал.
«И оные казаки пятидесятника Ранжура с караула вблизи острова Дархана, не передав следа нарушителей границы нам, верным слугам бодыхана, в нарушение всех договоров и правил, подписанных и печатями скрепленных, въехали к нам на земли и учинили погоню и свой суд и расправу над нарушителями, кок остались для нас до сей поры неизвестными. А граница нашей империи выше острова Дархана по течению Чикоя была попрана теми казаками от сопки Сунь до пастбища Се-Яня — на восток, до соснового леса — на юго-восток, до владений князьца Булыка — на юге и до его же, князьца Булыка, пастущечьих летников — на западе…».
