Дэвид Уоллес - Мое появление

— Дело в том, что, боюсь, я просто не знаю, — сказала я, пока Леттерман и Шэффер еще смеялись и обменивались взглядами. — На самом деле, — сказала я, — я даже не очень знающая, или талантливая, или многогранная как актриса.

Дэвид Леттерман предложил аудитории, которую опять назвал «дамы и господа» (что мне понравилось), представить меня в футболке с надписью «Женщина, Которая Играет».

— Вот почему я снимаюсь в рекламе, в которой вы меня теперь постоянно видите, — сказала я легко, с зевком.

— Что ж, и эй, как раз хотел об этом спросить, Сьюзан, — сказал Леттерман. — Проблема, э, в том, — он потер подбородок, — что мне надо объяснить, что же ты рекламируешь, но, конечно, не назвав при этом славный… славный, и можно сказать — «вкуснейший»?

— Пожалуйста.

— Вкуснейший продукт по названию, — он улыбнулся. — Иначе это само по себе будет рекламой.

Я кивнула, улыбнулась. Наушник молчал. Я невинно оглядела сцену, притворилась, что потягиваюсь, насвистывая первые двенадцать нот очень известного джингла.

Леттерман и аудитория засмеялись. Пол Шэффер засмеялся. Электрический голос мужа одобрительно заскрипел. Также я слышала на заднем фоне, как смеется Дик; его смех казался безэмоциональным.

— Пожалуй, теперь все ясно и понятно, — ухмыльнулся Леттерман. Он бросил свою карточку с текстом в фальшивое окно позади нас. Раздался очевидно фальшивый звук стекла.

Он казался в высшей степени дружелюбным.

Муж передал что-то, что я не разобрала, потому что Леттерман заложил руки за голову со шлемом волос и говорил:

— Пожалуй, главный тут вопрос — зачем, Сьюзан. Я знаю про баксы, большие, большие баксы, что водятся в, э, прайм-тайме. Мне набрасывали тут в уборной всякие размытые намеки, аллюзии, правда, там такие большие баксы, в прайм-таймовых зарплатах, здесь у нас, на нашем NBC. Такие суммы, о каких говорят только шепотом. Но вот ты, — сказал он, — у тебя было, сколько, три качественных сериала? Неисчислимые гостевые появления в других шоу?..

— Сто восемь, — сказала я.

Он обиженно смотрел миг в камеру, пока в зале смеялись.

— …буквально неисчислимые гостевые появления, — повторил он. — Критики возносят твой драматический полицейский сериал, который идет уже сколько, три года? четыре года? У тебя есть… — он посмотрел на карточку, — талантливая дочь, которая снялась в нескольких фильмах и которая сейчас в сериале, муж, который просто потрясатель основ, сноситель с ног, настоящая легенда в комедийной индустрии…

— Помните «Laugh-In», — сказал координатор NBC Sports. — «Флипа Уилсона»? «Смазерс Бразерс»? Помните время, когда Saturday Night Live был хорош? — он покачал головой в восхищении.

Леттерман отпустил голову.

— Итак, сериалы, дочкины сериалы, номинация на Эмми, буквально неисчислимые потрясения и снесения и прошлые шоу мужа, один из лучших браков в индустрии, если не во всем Северном, э, полушарии… — он посчитал перечисленное на пальцах. Руки у него были идеально обычными. — Да у тебя жизнь удалась, подруга, — сказал он, — если позволишь. — он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.

— Ну, и итак, Сьюзан, страна интересуется, зачем это ты вдруг снялась в этих… рекламах сосисок? — спросил он голосом, близким к хныканью, который тут же еще и преувеличил.

Ворвался тоненький голосок Руди:

— Видишь, как он преувеличил нытье, как только увидел, что?..

— Потому что я не великая актриса, Дэвид, — сказала я.

Леттерман казался пораженным. Миг под лучами белых софитов я смотрела на него, и он казался мне пораженным. Я была уверена, что беседую с в принципе искренним человеком.

— То, что ты перечислил, — сказала я, — это все активы, вот и все. — я посмотрела на него. — Это мои активы, Дэвид, это не я. Я актриса коммерческого телевидения. Так почему бы не сняться в телерекламе?

— Будь честной, — сказал Руди голосом слабым и металлическим из-за некачественного микрофона. Леттерман притворялся, что пьет кофе из пустой чашки.

— Будем честны, — сказала я. Аудитория молчала. — У меня только что был травматический день рождения, и теперь я избавляюсь от иллюзий направо и налево. Я женщина без иллюзий, Дэвид.

Дэвид, кажется, оживился при этих словах. Прочистил горло. Наушник зашипел указанием ни в коем случае не говорить слово «иллюзия».

— Какое забавное и неожиданное совпадение, — сказал Леттерман, размышляя. — А я — иллюзия без женщин; скажи, ты… замечаешь тут некую параллель, Пол?

Я засмеялась со зрителями, когда Пол Шэффер изобразил жест «поди-разбери» со своей эстрады.

— Обречена, — передал муж из кабинета человека, чьи подчиненные рыбачили без крючков и сидели во взрывающихся кругах. Я пригладила волосы над ухом. Сказала:

— Мне сорок, Дэвид. На прошлой неделе мне стукнуло сорок. Наступил момент, когда, по-моему, мне пора бы понять, кто я, — я посмотрела на него. — У меня четверо детей. Ты много знаешь актрис с четырьмя детьми?

— Есть актрисы с четырьмя детьми, — сказал Леттерман. — Разве к нам недавно не приходила очаровательная леди с четырьмя детьми, Пол?

— Назови десять актрис с четырьмя детьми, — предложил Пол.

Леттерман деланно засомневался.

— Десять?

— Мередит Бакстер Берни? — сказал Риз.

— Мередит Бакстер Берни, — кивнул Леттерман, — и у Лоретты Свифт четыре ребенка, да, Пол?

— Джейн Фонда?

— По-моему, у Мередит Бакстер Берни вообще-то пять детей, Дэйв, — сказал Пол Шэффер, наклонившись к микрофону своего маленького органа. На его большой лысине был ярлык с надписью «Лысина».

— По-моему, суть в том, господа, — прервала я их с улыбкой, — что у меня есть дети, которые уже успели стать больше звездами, чем я. Я снялась в двух фильмах, всего, за всю карьеру. Теперь, когда мне сорок, я понимаю, что с двумя фильмами и тремя длинными сериалами мой след на планете не останется в веках. Дэвид, я телевизионная актриса.

— Ты Женщина, Которая Играет на телевидении, — поправил Леттерман с улыбкой.

— А теперь еще женщина из рекламы, — я пожала плечами, будто не замечала в этом ничего особенного.

Пол Шэффер, все еще наклонившись над органом, наиграл мне короткую, но очень милую мелодию в честь дня рождения.

Леттерман засунул еще одну карточку между зубов.

— В общем, как я тебя понял, ты говоришь, что не считаешь, будто рекламы сосисок могут повредить твоей карьере.

— О нет, боже, нет, вовсе нет, — я засмеялась. — Я имела в виду совсем не это. Я имела в виду — это же и есть моя карьера, верно? Разве не об этом мы сейчас говорили?

Леттерман потер подбородок. Посмотрел на координатора спорта.

— Значит, такие страхи, как… скажем, что ты скомпрометируешь свою целостность… или какой-то, э, фактор искусства: он не является фактором в этом решении, вот что ты говоришь.

Дик попросил Руди на секунду дать трансмиттер.

— Как же, конечно же были факторы искусства, — сказала я. — Когда-нибудь пробовал играть с мясом в партнерах, Дэвид? — я огляделась. — Кто-нибудь? Размазывать горчицу так, чтобы тебе верили?

Казалось, Леттерману было неудобно. Зрители издавали странные звуки: не могли понять, смеяться или нет. Дик начал очень спокойным тоном что-то мне передавать.

— Все еще выглядеть голодной на пятнадцатом дубле? — сказала я, пока Леттерман улыбнулся и отпил из чашки. Я пожала плечами, — Искусство там в каждом кадре, Дэвид.

Я едва слышала голосок Дика, предупреждающий, чтобы я помнила об опасности съехать на оправдания. Ибо Леттерман показался вдруг робким, словно колебался из-за чего-то. Он посмотрел на левый край сцены, потом на свою карточку, потом на меня.

— Просто, Сьюзан, наверное, какой-нибудь циник, вроде нашего Пола, — Шэффер засмеялся, — захотел бы узнать… то есть, — сказал он, — все эти твои активы, что мы вместе перечислили, у тебя все, как я сказал, удалось… и вот что интересно кому-нибудь вроде Пола — так-то это не наше дело… — он неловко поправил воротник, — в общем, вопрос, со всем уважением: какая же сумма денег, даже — какие баснословные богатства вынудили талантливую и, если не великую, то, ты согласишься, всеми любимую, и плюс ко всему «удавшуюся» актрису… играть с мясом в партнерах?

То ли Дик, то ли Руди прошептали «О господи».

— Казаться изголодавшей, в энный раз намазывая эту самую… горчицу, — сказал Леттерман, наклонив голову набок, глядя на меня, как мне отдаленно помнится, правым глазом. — И мы все, конечно же, поймем, если ты не захочешь вдаваться, то есть… я прав, Пол?

На вид ему действительно было неловко. Будто до последней минуты он только притворялся ведущим. Я смотрела на него, будто он совсем сошел с ума. Теперь, когда он задал свой дурацкий вопрос, мне казалось, будто с самого начала моего появления мы говорили о разном. Я зевнула искренне.