Дэвид Уоллес - Мое появление

Дэвид Фостер Уоллес

Мое появление

My Appearance by David Foster Wallace

«Late Night» — первая публикация Дэвида Фостера Уоллеса в национальном журнале. Его публиковали и раньше, но этот случай стал для него поворотным событием. Впервые я узнала о Дэвиде за два года до того, благодаря вопросу на писательской конференции. Одной из гостей была инструктор в очень престижной творческой мастерской в Университете Аризоны. В беседе я ее спросила, — как часто (и в основном бесплодно) спрашиваю на подобных встречах, — нет ли у нее студентов, работы которых она могла бы рекомендовать. Та немедленно и с энтузиазмом вспомнила Дэвида. Я попросила, чтобы он мне что-нибудь прислал в обход обычных редакторских каналов. И практически немедленно получила рассказ.

Дальше уже помню хуже. Припоминаю несколько рассказов, что показались мне незаконченными и которые я не взяла, но наша переписка не прекратилась и становилась все интереснее. В конце концов прибыл текст под названием «Мое появление». Я подумала, что он вполне хорош (не помню, чтобы сильно редактировала), но мне не понравилось название. Дэвид возражал — ему казалось, что название в его случае имеет особый подтекст — и хотя я его понимала, решила, что оно не подходит для мужского журнала. В любом случае в Плейбое рассказ был опубликован под другим названием, хотя, по-моему, в своем сборнике он все же предпочел оригинальное.

Я женщина, которая появилась в «Late Night с Дэвидом Леттерманом» 22 марта 1989 года.

По словам моего мужа, Руди, я женщина, чье лицо и умонастроения известны примерно половине статистически учитываемого населения Соединенных Штатов, чье имя на языках, обложках и экранах. Чье сердце сердца невидимо миру и неприступно, скрыто. Это, как думал Руди, и могло бы спасти от всех опасностей этого появления.

Неделя 19 марта 1989 была неделей, когда в эстрадном ток-шоу Дэвида Леттермана показывали серию скетчей о личных увлечениях и времяпрепровождении руководства NBC. Мой муж, чье имя больше известно внутри шоу-бизнеса, чем вне его, знал и боялся Леттермана; он заявлял, что ему отлично известно, как Леттерман обожает надругаться над женщинами-гостями, что тот — женоненавистник. В воскресенье муж сказал, что ему кажется, будто ему с Диком и женой Дика Чармян надо подготовить меня обработать Дэвида Леттермана и быть обработанной им. 22 марта была среда.

В понедельник зрители присоединились к Дэвиду Леттерману на рыбалке в открытом море с президентом новостного отдела NBC. У руководителя, которого мой муж знал и у которого из каждого уха торчал пучок рыжих волос, были современнейшие яхта, удочка и леска, и оказывается, для морской рыбалки не нужны крючки. Они с Леттерманом прилаживали наживку на лески резинками.

— Он так и ждет, когда несчастный придурок хотя бы подумает сказать «без труда не вытянешь и рыбку из пруда», — скорчился мой муж, закуривая.

Во вторник Леттерман изучал огромную коллекцию магнитиков на холодильник руководителя творческого развития NBC. Он спросил: «Это же энтертейнмент, дамы и господа? Или как?»

На языке я чувствовала горечь Ксанакса.

Мы попросили Рамона достать видеокассеты старых серий Late Night и просмотрели их.

— Что чувствуешь? — спросил муж.

Леттерман в замедленном движении ронял с двадцатиэтажного дома на зацементированную парковку бутылки шампанского, какие-то округлые фрукты, зеркальное стекло и нечто, на миг показавшееся поросенком.

— Тут жизненно важна фальшивость, — сказал Руди, когда Леттерман бросил визжащего поросенка с очевидно ненастоящей крыши в студии; мы смотрели, как что-то долго неслось с уже настоящей крыши навстречу цементу и в итоге оказалось чучелом поросенка.

— Но это не значит, что он не опасен, — муж бросил короткий взгляд на свое отражение в черном стекле окна комнаты и сменил позу. — Не думай, что фальшивость настоящая.

— Я думала, фальшивость по определению не очень настоящая.

Он указал мне на экран, где Пол Шэффер, музыкальный помощник и друг Дэвида Леттермана, изображал плечами и руками свой фирменный жест «поди-разбери».

Перед тем, как Рамон поставил видео, мы оба приняли Ксанакс. Еще у меня был стакан шабли. К моменту изучения и обсуждения магнитиков я уже очень устала. Муж тоже устал, но его все больше и сильнее тревожило, что это конкретное появление может представлять собой проблему. Все могло быть очень серьезно.

Из Нью-Йорка мне позвонили в прошлую пятницу. Звонивший поздравил с тем, что мой полицейский сериал продлили на пятый сезон, и спросил, не хотела бы я прийти на «Late Night с Дэвидом Леттерманом» на следующей неделе, добавив, что мистер Леттерман был бы ужасно рад видеть меня на передаче. Я предварительно согласилась. Я избавилась почти от всех былых иллюзий, но все же чертовски горжусь успехом своего сериала. У меня отличный персонаж, я тяжело работаю, хорошо играю и практически обожаю актеров и людей, связанных с производством. Я позвонила агенту, режиссеру и мужу. Согласилась появиться в среду, 22 марта. То был единственный интервал, когда мы с Руди были свободны от расписания, которое не давало мне и двух дней отдыха подряд: мой сериал снимали по пятницам, а за день до того обязательно проходили чтения и костюмные репетиции. Даже 22-е, как указал муж за коктейлем, означало вылет из LAX самым ранним утром, так как во вторник я была обязана по контракту появиться на съемках рекламы сосисок. Мой агент подумал, что сможет передвинуть съемку для сосисок — народ в «Оскар Майер» в течение всей кампании был весьма любезен — но муж взял за правило всегда следовать обязанностям, прописанным в контракте, и, как его партнер, я тоже решила жить согласно этому принципу. Это значило засидеться допоздна во вторник, просматривая Дэвида Леттермана, поросенка, магнитики на холодильник и бесконечный ряд домашних питомцев с выдающимися талантами, а потом успеть на предрассветный рейс на следующее утро: хотя запись Late Night начиналась только в 17:30., Руди с огромным трудом назначил перед ней конференцию с Диком, чтобы помочь мне.

Перед тем, как я легла спать во вторник ночью, Тери Гарр у Дэвида Леттермана надела костюм-липучку и бросилась на покрытую липучкой стену. В этом выпуске в его рубрике о книгах был «Справочник покупателя для чиновников Нью-Йорка» 1989-го; Леттерман держал книгу, пока на стене за его спиной на высоте нескольких метров от пола висела Тери.

— Это могла быть ты, — сказал муж, звоня в кухню, чтобы принесли стакан молока.

У шоу, казалось, был фетиш на составление списков из десяти пунктов. Мы смотрели, как сотрудники «Late Night» нашли десять самых худших телевизионных реклам. Помню номер пятый или четвертый: немецкий производитель автомобилей пытался проассоциировать покупку машины коробкообразной формы с сексуальным удовлетворением, показывая на фоне духовых инструментов и сосен томную скандинавку, ставшую жертвой чар рычага передачи.

— Что ж, я определенно тронут, — сказал Леттерман, когда кончился клип. — А вы, дамы и господа?

Он предложил фальшивое промо программы, которую АВС решили не выпускать следующей осенью. Промо было клипом с подтекстом о четырех курдских повстанцах в тюрбанах, обвешанных пистолетами, которые решили отдохнуть от революции и организовать квартет Генделя на роскошном лужке с багровыми цветочками. Бутон культуры, распускающийся даже на самой скалистой почве, — на поверхности. Леттерман прочистил горло и заявил, что АВС все-таки поддалось давлению Учительско-родительской ассоциации и отменило программу. Пол Шэффер, под барабанную дробь, спросил, с чего бы это. Леттерман улыбнулся со смущением, которые мы с Руди нашли привлекательным. Как обычно, ответов было десять. Я помню два: «Изображение сикхов и носильщика» и «Изображение сект и Василия». Все шипели от удовольствия. Даже Руди засмеялся, хотя и знал, что АВС не планировало такой программы. Я смеялась сонно и прижалась к его руке, лежащей на спинке дивана.

Также Дэвид Леттерман говорил, через разные интервалы, «А теперь кое-что смешное, ребят». Все смеялись. Помню, что мне не показалось, будто в Леттермане есть что-то особенно угрожающее, хотя мысль отдираться от стены меня огорчала.

Мне было абсолютно все равно, пока самолет летел; когда мы приземлялись, нам навстречу по летной полосе бросилась скошенная тень. К этому времени я была уже довольно расстроена. Я даже подскочила и сказала «Ой!», когда переднее колесо самолета коснулось тени на земле. Я заплакала, хотя и не сильно. Я женщина, которая плачет, если расстраивается; меня это не смущает. Муж коснулся моих волос. Утверждал, что мне все же не стоит принимать Ксанакс перед записью, и я согласилась.