Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

К породе оных, впрочем, принадлежу и я.

Чердачинск

Складки на поверхности

Заводы:

Тракторный

ЖБИ (железобетонный)

Профнастил

ММК (металлургический)

ЧЭМК (электрометаллургический)

Абразивный

Оргстекло

Электромашин

Сельхозмашин

Трубопрокатный

Металлоконструкций

Кирпичный

Асфальтовый

Часовой

Радио

Цинковый

Лакокрасочный

Завод имени Колющенко

Станкостроительный

Вагоноремонтный

Электродный

Кузнечно-прессовый

АМЗ

Театры:

Драматический, академический, похожий на замок

Оперный, с тыла похожий на румынский ЦК или на дворец Чаушеску

Камерный, изнутри доедающий каменную каплю ар-нуво

ТЮЗ, так и оставшийся с дореволюционных времен «народным домом»

«Манекен» имени Пушкина, так и не выбравшийся из семидесятых

Многообещавший «Новый художественный»

Кукольный, находящийся в перманентном ремонте

«У паровоза», застрявший у паровоза

«Бабы»: коня на скаку остановят, в горящую избу войдут…

Запахи:

заводских выбросов

хлебокомбината

табачной фабрики

кондитерской фабрики

городского бора (сосны, кустарник)

пепла и пыли

рваной зелени июля

венецианской тухлятины реки Миасс

Старые аттракционы в парке им. Гагарина (машинное масло, маслянистое электричество, словно бы пропущенное сквозь фотофильтры)

Слепые глазницы карьеров в черте города (вне черты города карьеры зрячи), в них купаются

Детская железная дорога

И над всем этим небо — разнообразное, как партитура Шостаковича, точнее, полифоничное, как симфонические массивы Прокофьева, памятник которому стоит на берегу реки; Прокофьев похож на человека без лица, человека в футляре, этакого обобщенного Кафку.

По левую руку от Прокофьева, в соседнем сквере, стоит коротконогий памятник Глинке. Глинка стоит (кто ж его посадит, он же памятник), Прокофьев сидит. Раньше на месте сидящего Прокофьева стоял памятник анонимному Первостроителю. Но недолго стоял, не выдержал.

Разные памятники:

Пушкину

еще раз Пушкину

еще раз Пушкину

Чайковскому

Курчатову, похожему на ассирийское божество с клинообразной бородкой

«Сфера любви»

«Скорбящие матери»

Разумеется, есть Ленин — главный на главной площади и масса мелких Лениных по углам

Разумеется, Орленок (в какой руке у него бомба?)

Безымянная женщина без рук и без ног возле роддома горбольницы ЧЭМК

Гипсовый Лермонтов (раньше стоял в сквере возле моего дома, с граффити «голубой» на постаменте, сейчас с перебитыми ногами, его перенесли на территорию ЧЭМК)

Гипсовый Горький (хищные чердачинские скульпторы наметили поставить на его месте памятник «Первой учительнице»)

Ну и прочее говно разных размеров, методов и стилей

Еще Танк

И танкисты-добровольцы

А еще мэр города решил соорудить несколько десятков фонтанов. И действительно — они теперь в городе на каждом углу, один нелепее другого. Садово-парковая скульптура. «Избирательное сродство». Отчего это только наш город так любит этакую нелепость?

Скажем, в Москве ее тоже выше крыши, но там она жирная, богатая, не стесняющаяся своей безродности, у нас же — какая-то угловатая, убогая, зашуганная, бедная родственница.

Неартистичная. Стиль «честная бедность», короче.

Чердачинск — это вечное детство на городской окраине

(город, в котором все окраина)

Это отрочество как отсроченная старость

Уехать — словно застраховаться от преждевременного старения

Да и сама старость (родители)

Я люблю этот город, знакомый до слез

до желудочных колик и аллергии

Здесь спокойно и уютно жить

Доживать

Умирать (с почетом похоронят,

повесят безвкусную мемориальную доску)

Здесь дышать невозможно

Иглоукалывание

Поиск интонации

Обычно ты приезжаешь к родителям под Новый год недели на две. Давно живешь в столице, где все твои дела и интересы, поэтому визит несколько формален — ты остаешься в границах привычных социальных ролей, отработанных десятилетиями: жанры «отпуск», «кратковременное возвращение на родину», «столичная штучка в провинции» давным-давно стали общим местом культуры и позволяют переживать их, не слишком вкладываясь.

Однако любое нечаянное событие, случившееся вне расписания, лишает восприятие удобного автоматизма; так, в этом году я заболел, и моя поездка затянулась на несколько месяцев.

Пришлось вылезти из скорлупы путешественника, наблюдающего за округой с некоторой отрешенностью, выйти из уютного родительского дома в город, некогда бывший твоей повседневной одеждой, взаимодействовать с ним так, как раньше. Так, как тогда…

Болезнь и ее лечение привели меня к восточным врачевателям, полторы недели вгонявших мне иголки под кожу — пока я окончательно не оказался там, где оказался; когда боль и систематичность занятий заставили выпасть из повседневности, чтобы впасть в какой-то иной, более уже никогда не вымываемый из памяти, хронотоп.

Умный человек сумеет из любого минуса сделать плюс; вот и мне показалось важным зафиксировать новый опыт обретения старого места, вывернуть вынужденную задержку наизнанку и попытаться обогатиться через убыль и недостачу (здоровья).

1. Внутренняя Магнолия

В День святого Валентина я немного поработал святым Себастьяном — сдался китайским врачевателям частной чердачинской клиники на первый сеанс иглоукалывания.

Пересчитывая затем извлеченные из меня иглы, медсестра, похожая на Любу из телесериала «Интерны», несколько раз удивилась, что игл в лицо воткнули на одну больше — по расписанию должно быть семь, а вкололи восемь. Вот, думаю, почему я и поймал на двадцать минут такой странный плотный приход и, не побоюсь этого слова, эйфорию…

Первую иглу китаец воткнул в центр левой щеки, глубже, кажется, уже и не бывает; так, что я почувствовал себя кошерным животным, убиваемым тонкой серебряной спицей. А после того как китаец пронзил мне обе подушечки возле больших пальцев, я решил, что я и не животное вовсе, а распятый святой Себастьян, очень уж все это со стороны старинные картины венецианской школы напоминало.

Иглы под разным углом входят в подбородок и челюсти, открывая, каждая, избыток внутреннего пространства; темные тоннели перегонов метро, ухающих внутренними обвалами на поворотах. Так звуковики проверяют сцепления штекеров и усилителей, искореняя малейшие шорохи и помехи; так пиявки чужих из одноименного фильма бесшумно всасываются в твои внутренности, делая их умозрительно зримыми.

Щека заныла присутствием, точно во время воспаления; нижнюю челюсть включили, точно часть рекламной надписи и она (то ли челюсть, то ли надпись) начала подмигивать и сочиться люминесцентным соком.

Да, это не реклама, но льдина или блин, а еще точнее, бифштекс, вырезанный для поджарки с кровью (причем ощущение это настолько явное, что захотелось наперчить левую часть лица перцем и умастить травами)… Не боль, но ноющая форточка, открывшаяся внутрь лица, накрыла его плавной эйфорией, точно иголки были полыми и по ним, как из капельницы, в тело начала поступать жидкость, изменяющая сознание.

Мгновение спустя я понял: китаец выкалывает мне на лунной поверхности парализованного блина карту Китая, выделяя район Гималаев и Внутренней Монголии, внутри которых царят разреженный воздух и тишина. Тогда как вся остальная империя, с запахами песка из пустыни и пряного моря, стертыми границами между органикой и неорганикой, четкими остатками надземки Великой каменной стены, поднялась единым мышечным напряжением; так что мне показалось нелепым воевать со своим персональным фэн-шуем и дальше. Захотелось отдаться воле песчаных волн и бесконечных дорог, если и не затеряться на бескрайних просторах, то хотя бы прикрыть срам кризиса среднего возраста силой и мощью чужеродной цивилизации: тем более что пробковый шлем и тоска по родине ловко маскируют более примитивные и прямые чувства усталости и страха.

Сеанс длился двадцать минут, а меня уносило от собственной жизни и собственного сознания все дальше и дальше, засыпало песком и припекало солнцем прямо тут — в маленькой ячейке палаты № 6, рядом с лежанкой и кварцевой лампой.

Я путешествовал почти как Пелевин, при том что шевеление было нежелательным: любая перемена позы эхом отдавалась в пазухах внутреннего телесного опыта. А когда после процедуры (уже стемнело) выскочил на улицу, под обжигающий, после Южного Китая, ветер, меня просквозило странным ощущением сиюминутности, качавшейся на умозрительных качелях — точно я здесь непонятно каким образом оказался. Вот-де только что приехал, вывалился из летающего домика и сейчас же, вероятно, отчалю.