Мариуш Вильк - Тропами северного оленя
Такое долото — инструмент универсальный: им можно и ладью из сосны вытесать, и зверя убить, и тушу освежевать, и врага отогнать, а в свободные минуты выдалбливать на скалах рисунки. Зачем? Гипотез много.
Александр Линевский видел в петроглифах символы охотничьей, промысловой магии, Равдоникас — символы Солнца и ладьи умерших, а Лаушкин[13] связал изображения на Бесовом Носе с «Калевалой». Одна Лобанова не стала фантазировать. Надежда Валентиновна копирует петроглифы и постоянно открывает новые. Тем летом на Залавруге она обнаружила под скопированными еще в 1936 году Равдоникасом рисунками двести пятьдесят более старых петроглифов. Позднейшие изображения наложились на них, как палимпсест, и потому до сих пор оставались незамеченными. Наде удалось их увидеть благодаря норвежскому методу. Раньше его на Залавруге не использовали.
Укрывшись черной светонепроницаемой пленкой, словно палаткой, нужно постепенно приподнимать один край, тогда дневной свет — вне зависимости от погоды — будет падать на скалу с петроглифами косо, словно на закате. Это новейший метод прочтения саамских петроглифов.
Я, однако, предпочитаю читать их по старинке. Так, как смотрели на свои рисунки сами саамы. При низком солнце.
Мне часто вспоминается тот вечер на берегу Онего. Надя со студентами отправилась на «Эколог» ужинать. Мы остались на Носе. Местные привезли нам малосольного лосося, на камбузе нашлась бутылка красного вина, и за трапезой мы дождались минуты, когда солнце начало садиться. На том берегу, примерно на уровне Оленьих островов.
Вот тогда они и предстали передо мной во всей красе! Косые лучи солнца высвечивали на сверкающем граните рисунки — поочередно, один за другим — по мере того, как солнечный прожектор медленно передвигался вдоль горизонта. Константин Лаушкин назвал этот спектакль кинематографом каменного века. Я бы сказал — японский театр теней. Каждая деталь монументальной каменной композиции казалась словно бы тенью изображения. Как будто сами рисунки находились где-то выше — может, в сознании их автора? А может, на Небесах?
Сколько же времени понадобилось художникам неолита, чтобы добиться такого эффекта? Сперва долгие наблюдения за движением солнца, его изменчивыми, в зависимости от времени года, траекториями, потом тяжкий труд с долотом в руках. Чтобы спустя тысячи лет молчания мы наконец услышали их голос.
Вопрос: зачем?
Воспользовавшись библиотекой и советами Надежды, я стал рыться в книгах о саамах, пытаясь понять, откуда они тут взялись. И обнаружил, что хотя о саамах писали много — как, пожалуй, ни об одном другом северном племени, — они и по сей день остаются наиболее загадочным народом Европы. Ведь самые горячие дискуссии разгорались именно вокруг проблемы их происхождения.
Первым попытался докопаться до корней саамов шведский натуралист и врач Карл фон Линней. Создатель знаменитой классификации животного и растительного мира в молодости много путешествовал по северным рубежам Европы, причем посетил и тамошних кочевников (известна гравюра меццо-тинто,[14] изображающая ученого в саамском костюме с ритуальным бубном у пояса), после чего написал книгу «Iter Lapponicum»,[15] в которой, правда, не разрешил вопрос о происхождении лапландцев (саамов), но по крайней мере высказал мнение, что они не имеют ничего общего с другими северными народами.
Спор продолжился в XIX столетии. Начали его сторонники «азиатской теории», во главу угла ставившие внешний вид современных саамов: низкий рост, цвет кожи, черты лица. Одни, подобно немецкому антропологу Иоганну Фридриху Блуменбаху,[16] относили их к монголоидной расе (вместе с финно-угорскими и палеоазиатскими племенами), другие доказывали, что саамы перекочевали в северную Европу из алтайских долин Центральной Азии, а третьи и вовсе отказывали им в самобытности, утверждая, что это просто отколовшиеся от племени самоеды. Затем пришло время теорий европейского происхождения саамов — размышлений об их связях с древними лигурами и с альпийскими племенами. В дискуссии приняли участие самые разные специалисты — археологи, этнографы и лингвисты, так что новые концепции появлялись, словно грибы после дождя. Одни археологи доказывали, что северные кочевники прибыли из междуречья Оки и Волги, другие твердили: ничего подобного — из долин Дордонь и Везер. Этнографы ломали копья по поводу того, к кому ближе саамы — к хакасам или к гуцулам. А лингвисты выискивали в их наречии сходство с диалектами баскского, финского, юкагирского языков. Время от времени возникали идеи и вовсе фантастические. К примеру, одна из гипотез гласила, будто саамы являются потомками народа, проживавшего на Севере еще до схода ледника и укрывшегося в какой-то теплой пещере. В конечном счете ни одна из сторон не взяла верх, и споры о происхождении саамов продолжаются по сей день.
Для меня наиболее убедительна версия о европейских корнях саамов (в частности, мнение профессора Захария Ефимовича Чернякова,[17] патриарха советской саамистики), согласно которой в период верхнего палеолита (называемого также эпохой северных оленей) огромные пространства Европы — от Пиренеев до Урала — вдоль южной границы ледника населяли охотники на оленей. О них напоминают великолепные наскальные полотна в пещерах Испании и Франции (Альтамира, Ласко), а также останки человека в пещере Кро-Маньон. С потеплением климата (конец эпохи Мадлен) ледник начал пятиться на север, следом потянулись олени, а за оленями двинулись охотники. Так что не прав был Херберт, написавший в книге «Варвар в саду», будто «человек остался один, покинутый животными и богами». Европу в это время населяли аграрные племена из бассейна Средиземного моря — оставшиеся охотники были вытеснены ими в горы (поэтому саамов часто сравнивают с басками) или полностью ассимилированы.
Примерно в IX или VIII тысячелетии до нашей эры (мнения расходятся) охотники за оленями встретили на своем пути к северу естественное препятствие — огромные карельские озера: Ладожское и Онежское. Часть племен проникла дальше, постепенно заселив Кольский полуостров и северные территории Скандинавии, прочие надолго осели здесь. К этому периоду относятся древнейшие следы человека на этих землях: могильник на Оленьем острове и наскальные изображения на Бесовом Носе. Ученые также предполагают, что именно тут люди предприняли первые попытки приручить оленя. Доказательство тому — изображения лыжников (древнейшие в мире!) среди онежских петроглифов: ведь, как утверждает Роберто Боси, охотиться на оленей без лыж можно, а вот пасти стада — нет. Я же обратил внимание на изображение лучника — ведь с луком можно охотиться и в одиночку…[18]
И только одно не давало мне покоя. Ведь если согласиться, что создателями карельских петроглифов были потомки художников эпохи Мадлен, то чем объяснить очевидную примитивность их стиля по сравнению с «полотнами» Альтамиры или Ласко? Схематичные контуры лебедей, человечки, словно бы высеченные неумелой детской рукой, фигурки оленей, нанесенные на скалу будто бы походя. Где же великолепный реализм искусства верхнего палеолита? Чем объяснить этот регресс: условиями жизни, твердостью породы, другим освещением? Может быть — просто разучились?
Ответ я нашел в книге Збигнева Флорчака «Искусство прерывает молчание». Оказывается, так называемый «кризис» случился не здесь, на Севере, а еще в пещерах Пиренеев. «Так называемый», потому что на самом деле просто изменилась функция наскальных рисунков и петроглифов. Теперь речь шла не об эстетике, а об обмене информацией.
Фигуру заменили символ и знак. «За счет утраты некоторых форм красоты, — предполагает Флорчак, — человек приблизился к изобретению письма, без которого невозможно дальнейшее развитие цивилизации».
Другими словами, может быть, и саамы рисовали не красоты ради, а пытались что-то записать на скалах Бесова Носа. Остается вопрос: зачем? Хотели сохранить какую-то информацию или же передать ее кому-то другому? Порой о том же я спрашиваю и себя.
— Ну, а чем объяснить монголоидные черты некоторых скелетов из могильника на Оленьем острове? — спрашивает Надежда, слушая мой рассказ о выводах Флорчака. — Как соотнести этот факт с кроманьонцами?
Надежда — археолог-материалист, ее убеждают только результаты раскопок: глиняные черепки, обломки костей, каменные орудия. Теориям, плодам праздных раздумий искусствоведа, она не доверяет. Надежда предпочитает задавать вопросы, а не отвечать. Она осторожна, а потому не ошибается. Часто подталкивает к дальнейшим размышлениям.
— Что ж, и на этот вопрос у Флорчака есть ответ. Около пятнадцати тысяч лет назад на юге Франции в долине реки Везер, прежде населенной кроманьонцами, появились новые племена, которые Флорчак, кстати, называет охотниками на оленей. Это были шанселадцы (по названию местности Шанселад, где, в частности, выкопали останки древнего человека). Реконструкция скелета, произведенная доктором Лео Тестю, позволила понять, как выглядели люди из этих племен. Вот послушай: «Охотники на оленей напоминали сегодняшних эскимосов и монголов. Низкорослые, коренастые, большеголовые. Череп, имеющий правильную форму, превосходил по объему наш — тысяча семьсот кубических сантиметров. Выпуклый лоб, мощные надбровные дуги, выступающие скулы, квадратная челюсть, прямой нос. Рост шанселадца не превышал одного метра шестидесяти сантиметров, так что по сравнению с кроманьонцем он казался карликом». Точь-в-точь тот тип из могильника на Оленьем острове, о котором ты рассказывала. Дальше Флорчак пишет, что, по всей видимости, произошло скрещивание кроманьонцев с шанселадцами, и на протяжении пяти тысяч лет они жили вместе, создавая шедевры эпохи Мадлен, после чего вместе ушли на север вслед за оленями. Стоит также добавить, что в могилах шанселадцев находили загадочные «волшебные палочки» неизвестного происхождения. А ведь это просто-напросто палочки от шаманских бубнов, которыми еще недавно пользовались саамские нойды.
